Любовь бывает и такою....
Средь ангелов она была как свет,
Как день луны, как лёгкое дыханье,
Как солнце, как серебряный рассвет,
Как спелой дыни жёлтое мерцанье.
Она ловила бабочек в траве,
Из них конверты ловко мастерила.
Строчила письма рассыпной халве,
И лучик вместо марочки крепила.
И отпускала письма-махаон на волю.
В этом было что-то, точно.
С ней рядом жил Второй Наполеон.
Давно. Уже дней двадцать.
И бессрочно.
Они читали вместе Маяковского.
Прочитанное рвали на кусочки.
Смотрели только фильмы Кончаловского,
И ставили на белых стенах точки.
Она была большою серой мухой, а он – Це-це,
Им нравилось смеяться.
Он ей чесал по вечерам за ухом.
И не могли они друг другом надышаться.
Ну что у них, скажите, было общего?
Больничная белесая жилплощадь.
И то, что они оба – позвоночные,
И то, что она – ангел, а не лошадь.
А он лошадок с детства не любил,
Хотя по четвергам на них катался.
Ей два крыла из сетки смастерил.
О жизни с нею вечной размечтался.
Но как-то утром ранним к ней пришли.
Не понял он, кто это были, гномы?
Они её в густой траве нашли.
И знал он: они были с ней знакомы.
Его просили там же и остаться.
А ангела забрали навсегда.
И некому над точками смеяться.
И некому бумагу рвать. Беда!
Он загрустил, есть перестал. Закрылся.
И даже как-то Богу помолился:
"Бог, в рай меня, к Ангеле, забери!"
Но прыгали на ветках снегири.
Зима всех бабочек, наверно, съела.
И у него вдруг появилось дело:
Считать снежинки и записывать в тетрадь.
А позже эти листики съедать,
Как будто он – весна, они – снежинки.
И пели песенки кроватные пружинки…
Он получил от ангела открытку.
На ней ползла огромная улитка,
И надпись сверху: «Это, милый, СЛОН!
Приветствую тебя, Наполеон!
Люблю. Целую. Очень верю в чудо.
Ты жди меня. На днях к тебе прибуду.
И с пополнением.
Со мною – наш сыночек!
В блестящей треуголке ангелочек!"