Художник ничего не сочиняет.
Он кохинор неспешно очиняет
и линию послушную кладет.
Художник ничего не измышляет,
он времени полжизни забашляет,
у вечности – другую украдет.
А как же С.Дали? – Часы стекают,
и женщина, как тумбочка нагая.
А мухи на усах …(Он их ловил
и ел. Не потому ль от классицизма
пришлось ему себе поставить клизму.
Но финиковый сок его добил.)
Здесь всё понятно – утекает время.
Идальго под жабо степенно преют
и террористов ставят на учет.
А времени кандальная галера
в песке увязла по уши, холера,
и в ней – до беса теплых мест еще.
Художник никого не наклоняет.
Он в землю врос грехами и корнями,
и нет словца, чтоб он ни обронил.
И краски нет, которая похожа
на женщину, разъятую на ложе,
додумывать же – бог оборони.
О, не бахвалься всуе: – Я так вижу...
Надень очки, пригнись чуток пониже,
хорошего винца себе плесни...
Мазок к мазку – Мазох усох и запил,
мальчишка Фрейд подкрался тихой сапой,
но в бороде запутался и сник.
Художник ничего взамен не просит,
ну, разве... денег, славы... Пахитоску
раскурит он, и изречет: – Schon Gut.
А что там хорошо? – ну не соврал же,
он для души писал, не для продажи,
а там – глядишь – и купят что-нибудь.