Ota-ona

 

Поезд прибывает на второй путь.
Ну, вот и всё, молчи, молчи, разожми сведённые судорогой челюсти, выдохни московскую просмоленную ночь отъезда и шагни в тамбур. Проводница уже открыла дверь и вышла на перрон. Ну же, вскинь на плечи рюкзак и шагни вперёд!
Тамбур, стоп-кран, которого уже не сорвать, потому что дорога уже кончилась, больше некуда ехать, это край России, ты дошла до края  света, чтобы поставить точку в той истории, что началась в провинциальном городке, более двадцати лет назад. Из того апреля, 29 апреля 1985 года – сюда, на край света, чтобы наконец-то узнать ответ.
Осторожнее, ещё чуть-чуть и рванёт, разорвётся внутри адская машинка, разметает осколки вокруг и посечёт, прошьёт, пробьёт и эти железные двери вагонов, этих ни в чём не повинных людей.
Тамбур кончается перроном…
А на перроне, чуть внизу – человек. Протягивает руки, чтобы тебя поймать. Потому что ты падаешь. Сколько лет вот так падаешь из вагона, из тамбура, после бессонной ночи и двух пачек сигарет, высмоленных до фильтра.
Человек тянет лямку рюкзака, но ты не отдашь ему ноши – потому что привезённые пятьдесят килограмм груза – не груз, по сравнению с тем, что внутри тебя.
- Аля, они видели мои фотографии?
- Видели. Она узнала родинку. Не боись.
Нет, ты уже не боишься. Ты знаешь, что не боишься. Память тихо царапает изнутри – на выходе из вокзала, где когда-то давно – всего лишь несколько жизней назад ты сидела у тумбы с друзьями  – Будур и Заиром, безбожно и яростно пыталась напиться перед отъездом в Москву и всё рыскала в толпе, в потоке машин, рыскала, зная, что не приедет никто, не подойдёт, не сожмёт стальным хватом, не сломает хребет, чтобы ты смогла жить дальше. И не пришёл, ты висла на подножке, плакала зло и отчаянно – спустя три года научилась плакать заново. И уехала.
А теперь тот, кого ты тогда ждала – идёт рядом. А ты с каждым шагом теряешь силы, скользишь по этому городу и вспарываешь себе вены трамвайными рельсами и вот наконец-то…
Сидишь в авто, уткнувшись лбом в панель приборов; только открыты глаза, только хлюпаешь носом – а из глаз безостановочно течёт и течёт боль, солёная двадцатилетняя боль. Али держит руку на твоём колючем хребте, на всякий случай, но чует, что тебе никто – даже он сейчас не поможет. Но наконец-то хлопает по лопатке и говорит:
- Поедем, они ждут.
- Я смогу? – ты поднимаешь размытое лицо и смотришь в рысьи глаза друга.
- Соберись, сможешь. В конце концов, кто этого хотел?
- Хорошо. – Закуриваешь и мысленно молишься. Через пять минут – в форме, затягиваешь пояс на последние хрипучие дырки и застёгиваешь джинсу до горла. Всё. Поехали.

***
Город, город, сновидение детское, вот почему ты с ранних лет врывался по ночам в сознание, звал, торопил и обещал! Вот оно, обещанное.
Машина проходит под мостом, сворачивает и останавливается во дворе. Узкая подворотня, тёмный подъезд. Три ступени, дверь в комнату. Во тьме парадного – в последний раз – смотришь в любимые рысьи глаза Али, пожимаешь его руку и уже ни разу не обернувшись – заходишь внутрь.
Комната, стол и окно. Ты садишься на стул, видишь бутылку на столе и наливаешь себе полный стакан крепкого напитка чайного цвета. Терпкий запах плывёт по комнате. Али замирает в дверях. Вы ждёте. Он – твоего решения, ты – своей судьбы.
На лесенке шаги. Ты подносишь стакан к губам, начинаешь глотать коньяк, чтобы не слышать этих шагов. Но всё равно не можешь не отсчитывать их:
  Первый… Из того южного городка начинается жизнь. Приёмный ребёнок, быть может, спасённый этим шагом родителей. Ты пришла из ниоткуда в семью русских добрых людей, которые спасли тебя, вырастили и отдали тебе всё, что могли. Пять лет, юг, вы всей семьёй предпоследний раз там, где оборвалась ниточка, тень клёнов, пыльный южный дворик, слива, стол под ней, соседка, протягивающая тебе книжку – «Федорино Горе», как сейчас – прикосновение к потрёпанной книжке, стихи по складам, непонятные взрослые слова. Дядя Шура, улыбчивый, первый Хранитель; после него само имя «Александр» – твой талисман, все, кто позже придут в твою жизнь – все, кто повернул или сломал тебе хребет, чтобы вырвалось наружу потаённое зло и ярость, чтобы ты проросла дальше – носят это сильное имя – Защитник людей. И число 6 – число двойного «предначертанного». Тройка вечна – она не оставляет человечества, а вот шестёрка – она тихонько будет выпадать и перетягивать чашу весов. В ту сторону, коей ты понять не можешь.
  Второй… Подмосковье, клички, бесконечные «задиры» детей. И бешенство, и ярость, и агрессия, выпускаемая только тогда, когда терпеть уже не позволяет звериная гордость, спящая до поры до времени. И – визг, рубка, до крови, до смертного испуга окружающих, до оттаскивания от обидчика взрослыми – потому что порой и взрослым не под силу тебя оттащить. И странная твоя ложь – о любой вещи на пути – от окурка в подъезде до куска цепи в леске. – Это Шерлок Холмс курил, но не дождался и ушёл, а цепь – вот, опять змей Горыныч отвязался…
Пугающая родителей и учителей раздвоенность мира – на тот, где всё осмысленно и вдохновенно и тот, который вне – где по щекам бьёт хорошо одетая девочка, где бьют, чтобы ты встала на колени, где пьяная компания отлавливает за гаражами – чтобы напоить насильно, а после – издеваться, гасить окурки о ладони, разрывать воротник, требовать – покажи каратэ! И всё это – до того странного момента – на секунды потери сознания, а потом – поворот, рысьи глаза, ощущение бесхребетности и ярость, неистовая жажда, помрачение рассудка и полное невосприятие боли, потеря ощущения собственного тела…
  Третий… Алчность на книги, на язык, на песни, на звук. Алчность, доходящая до сумасшествия. Буквы, слова, которые разгадываешь – уже давным-давно научившись читать, уже с блеском завершив школу и бросив институт. И в какой-то момент осознание – что это чуждый тебе язык, традиции, мотивы поведения, но и здесь – вгрызаешься в этот мир, вырываешь из людей людское – раскладываешь по полочкам, смотришь и понимаешь. И заведомо прощаешь их глупость, невежество,  подлость. Потому что такая же. Игра, постоянная игра – «людкуешь», тобой придуманное слово – сквозь звериное начало играешь в человека, заигрываешься до любви, до боли и скрежета – не зубов – костей, позвоночника в чьих-то грубых лапах. До жарких споров с самим собой посредством иного человека – то, что называется плотской любовью, когда тело раскрывается, как книга, и может увлечь, заманить в такие бездны подсознания, где потеряется последнее человеческое – останется только жажда этой волшебной порочной игры с разумом и телом. Разговор прикосновений и губ, разговор тел – когда души отлетают куда-нибудь, но только не на небеса. И тяжкая, хмельная влюблённость – от первой дикой страсти, умопомрачения до того момента, когда сердце перестало реагировать и замолчало, потому что ты перестала верить в любовь.
  Четвёртый… Ночь, сигарета за сигаретой и просьба – а теперь, мама, скажи мне правду… И полуправда-полуложь испуганной, любимой женщины, которую зовут мамой. И опять – как всю жизнь до того – с года до пятнадцати у них в доме от того, которого зовут отцом – угрозы, мат, уговоры, ломка и ложь. Но умение видеть насквозь – и видишь? Как им страшно, как им страшно остаться одним. Ведь несмотря ни на что – ты любишь их, как любила. Просто теперь объяснено многое. И человек, который сломал тебе хребет, чтобы ты проросла на следующий уровень и спросила о правде – той, настоящей правде – тоже Александр. Что случилось тогда, когда ты узнала? Как в детстве стала сильной, затаилась и начала поиски – и только НЕ ГОВОРИЛА ИМ. Но начала ту сумасшедшую игру – звонки, письма, телеграммы во все города, по всему пути. Автостоп, барды, фестивали, алкоголь – всё, всё ради того, чтобы кто-нибудь из этих непонятно-озарённых людей, мужиков, мужчин, баб, девушек, женщин – промолвился, обронил, по пьяни ляпнул, под пыткой и давлением – сказал, где они были в августе-сентябре 1983 года. Интуиция, звериное чутьё, вслушивание в саму себя, в попытках услыхать хоть слабый отголосок крови. Несколько лет поиска, невольной пытки уже ставших любимыми людей. И конечно, вовеки веков – как в любой стране и в любом обществе на фоне твоей цели, твоей мечты: попытки чужих мерзавцев купить себе дикарочку-игрушку. А ты только прощала им всё и училась произносить эти слова – мама и папа. Разве так много надо было тебе? Деньги, деньги – когда было в карманах хоть немного – раздаривала, не считая. Когда было мало или не было совсем – брала гитару, шла в переход, в электричку, впахивалась в три-четыре работы – и кусок хлеба да глоток чая – всё остальное – лишнее и от лукавого. Струны бы купить да на крайний случай в дорогу – зимой тяжело идти автостопом от города до города. Одежда – вспоминались горькие слова того, кого звала с детства отцом – бичовка, бомжичка! Но как объяснить было им, что лучшей одеждой является душа. Умение носить и дорогой костюм, и лохмотки, которые скорее маскировка. Для тебя важнее – насколько удобный «прикид», насколько тёплый в дороге или походе. И при том – полное непонимание близкими – что такое твоя жизнь в столице, на трассе. Позже – форма маленькой армии Помощи, которая спасала на трассах и перегонах, вселяла уверенность окружающим людям, хранила от дурных глаз и притягивала добро. Странно, но эта, казалось бы, мелочь – заставила тебя внутренне сильно измениться и понять, что ответственность – это умение держать ответ даже за простую нашивку на рукаве. Ты научилась отвечать. На всю оставшуюся…
Уродство? В определённой степени. Но кому мешало твоё «такое» уродство? Как говорил учитель – пойми, мы – уроды, и всю жизнь лечимся. Но горбатого – могила исправит.
  Пятый… А что потом? Потом в один день на берегу далёкого моря, там, где у тебя не осталось сил жить и верить во что-нибудь, случилось чудо, ослепительное, волнующее, зыбкое и дорогое – вдруг появился в твоей жизни Старший. Ты просто плыла в том свете, в той ветреной июльской радости, не сводя глаз с человека, не пытаясь угадать грядущее или напророчить его, просто жила – здесь и сейчас, зная, что всё не зря, что ты прощена кем-то свыше. И в том утреннем чаду – испытание сердца, вопрос на краю невесомого счастья – ты хочешь этого? Я ЭТО МОГУ. И несколько месяцев – пытки – теперь самой себя – вот же, вот он шаг, вот ответ. Нужен ли он тебе, боишься ли ты его? Боишься ли заглянуть в глаза своему началу и узнать – за что? Зачем всё это было тогда сделано? Но самое главное – просто увидеть их, свою семью. Своё. И плевать на мораль, которой все окружающие пытались проесть тебе мозги. Что они понимали, окружавшие, разве мало было вам души моей, так вы съели на пиру своём и сердце моё?
И после – то осеннее утро, когда пришли первые результаты поисков, и ты шла по Москве, шатаясь от стены к стене и плача, оттого, что сбылись твои собственные песни и самое главное – ты нашла ответ на вопрос – ЗА ЧТО? И простила, простила их, а значит и саму себя. Просто ответы всегда просты. Мы только боимся их понять.
Господи, да не того ты искала, не того! Ты искала этого – ожидания Шагов, ожидания, когда любимый друг по имени Али откроет дверь, и войдёт Та, что сможет ответить на вопрос – кто ты? Одна, кто имеет право сказать – идём со мной, ты МОЯ. И Тот, кто один имеет право ударить тебя. Один, кто имеет право ввести в твой мир мужчину и сказать – это муж твой. А ещё, там, в пытке дней и ночей, в разлуке с рысьим старшим другом, звонки и телефонные разговоры – с края света прорывался его густой бархатный голос, вдруг веяло твоей судьбой – Азией и Севером, сладостным Узбекистаном и осиянной Карелией. Ты прижимала трубку телефона к виску, цепляясь за далёкое дыхание Али, ловила ту соломинку, что он бросал издалёка-далека, и выплывала – из смертей, запоев, неудач и отчаянья. И училась не бояться жизни, училась крепко стоять на ногах и плыть против волн, не сдаваться и подниматься, падая. И кто знает, не Божий ли Дар – Старший, что стоит у двери, что сторожил твой покой на ночном причале, что привёл в этот день. Что подарил тебе – тебя саму. Постой, постой! А если сейчас – спросят – или-или, они или он, что выберешь ты? Прошлое или настоящее? Эту школу жизни или призраков прошлого? И судорожно цепляешься за край стола, встаёшь и хочешь шагнуть к другу, потому что ты вдруг нашла ответ. Что кроме настоящего нет ничего важнее! Жизнь – здесь и сейчас, и делаешь её ты сама! Постой, Старший!
 
Но там, за дверью…
  Шестой шаг…и безмолвие за дверью.
- Али, что там? – губы как чужие. Друг обернулся – единственный, с кем ты говорила на краю света на языке восточного народа. Улыбнулся – блеснули рысьи быстрые глаза. И промолчал. А ты снова налила полный стакан – и выронила его из рук – потому что друг сказал:
- Salom…
И во тьме, в коридоре, чья-то тень на пороге. И ты встаёшь, пошатываясь – оттого, что внутри гулко ходит огромное сердце, которому ты верила всю жизнь – а сейчас не веришь, потому что дальше ничего не может быть – это самый верный источник, это последняя попытка, после которой ты не хочешь возвращаться никуда. Потому что дальше идти некуда – этот город –  край света, как Москва – конечная точка всех дорог в странной стране России. Тебе больше некуда бежать, потому что бежишь не по земле – твой бег по кругу – внутри самой себя.
Али поддерживает тебя – потому что ноги отказали. Говорить нет сил, и плечи свело от тяжести этого неба. И мотаешь башкой, делаешь шаг-всхрип-всхлип и слышишь вечный женский голос:
-Qiz ? (дочка?)
- Ona ? (мама?)