От трамвайных путей двинуть зигзагом - к памятнику, троице ангелов на площадке сквера. Сегодня здесь непривычно людно. Машины, автобусы, техника, местные перовские жители, и – они.
Мимо косящихся ментов, мимо солдат, мимо картинной и какой-то киношной полевой кухни пробегаю к группе мужчин у столов. Среди них – как в лесу – можно заблудиться.
- Здравствуй. Здравствуйте.
И поднимаю голову, потому что они все высокие, и смотрю на них испуганно и выжидаю. Потому что они сначала скользнут взглядом, потом как бы нехотя заглянут в глаза и только тогда решат - говорить или нет. Но я почему-то чувствую, что они притворяются.
По-доброму, с лёгким оттенком отцовского чувства. Потому что их детям наверно столько же, сколько и мне. Слава Богу, я здесь не по "делу", не по работе или от нечего делать. Сегодня мне слушать их, смотреть и молчать.
Вот он, 860-ый полк.
Сколько им сейчас? В основном за пятьдесят и больше. Не все из них в форме, но узнаёшь их по едва уловимым приметам – по тому особому, чуть заметному движению уголков глаз, по скупому развороту плеч и – по улыбке – по тому, как они улыбаются только друг другу.
Дата 27 декабря, не праздничная, день ввода войск, двадцать семь лет назад. Меня тогда ещё и в проекте не было, а мама – в школе училась.
Урок первый – никогда не спрашивать – почему они пошли туда.
Официальная часть у памятника в Перово уже завершилась, и все собираются ехать в театр Советской Армии на «концерт ко Дню...». И – несколько человек двигаются к метро – не окликая, не оборачиваясь. Интересно, как в общем потоке пассажиров – они всё-таки вместе, заходят в вагон – и скромно стоят у дверей. В этом слишком большом городе – это «вместе» равноценно «свои, спокойно».
До концерта – заходят в кафе, садятся – и пропускают первые стопки – за живых, за сегодня и за тех, кого нет. Спокойны, чуть веселы, не стеснены в движениях.
А потом – к пафосному Театру, на дежурный концерт, который как и многие годы запоминается – увы, только минутой молчания.
Зелёный сопливый мальчишка – поёт плохую песню, с оскорбительно-пошлыми словами и элементарными ошибками в языке. И почему-то хочется спеть им совсем другое, то, далёкое, неуловимо зыбкое и верное. Но таких песен – пока не написано. И таких слов пока наверно никто не знает.
Минута молчания – ИХ минута, мы – дети, жёны, подруги, друзья, родители, товарищи по работе – мы все в эту минуту ЧУЖИЕ. И ничто этого закона не изменит. Только жалеешь, что руки всего две и не обнять каждого из них именно сейчас – когда они застывают, немеют. И по лицам – отблеском – фотографии, а в зале звучат пустые слова диктора. В нашей стране никогда не умели говорить нужные слова в такие минуты. Увы.
Но в эту минуту они видят только фотографии на экране, а там, внутри – бежит своя хроника, свои погибшие. И свои слова. И вырвать их оттуда, из глубины памяти – невозможно. Только обнять, крепче прижаться к одному из них, чтобы вернуть оттуда – хотя бы своей бестолковой щенячьей дрожью.
А потом – часть остаётся, а уже опытные – сбегают. Потому что им нечего делать здесь – в пустом официозе.
Кафе, столы, садятся – шумят и говорят все разом.
И во главе – командиры.
И перекличка батальонов.
Улыбки, тосты, глаза, руки.
И обрывки:
; Вот с кем я входил.
; Сидим, я спрашиваю – а ты откуда? Из Баку. Я аж вскрикнул – Ах, ты такой! На край света прилетел, а тут свои.
И редко-редко звучит слово «помнишь». Потому что его не надо произносить. Они помнят. А в соседнем зале – корпоративная вечеринка. Холёные мальчики лет двадцати-тридцати, девочки-охотницы. Мобильники, музычка, постепенно накачивающиеся дорогим алкоголем корпоративщики. И – показная весёлость, гламур.
И резким контрастом – рядом, у входа – они. И каждый – врезается в память своим особым звуком, словом, жестом. Один – громким голосом и всеохватными руками – которыми он активно доказывает свои слова – но при этом умудряется ничего не задеть, никого не ушибить, и этого размаха – не боишься. Другой – запоминается улыбкой, жёстким мундиром, крыльями погон и каким-то совсем юным голосом. И почему-то хочется назвать его ласковым именем, совсем как во дворе после уроков, словно не было того декабря. А командиры – во главе стола, по-прежнему чуется в них – готовность. Ко всему. Поседевшие головы, но не постаревшее «отечество» – это про них.
И за этим столом, если кто-то вдруг уронит голову на руки – не испугают ни слёзы, ни слова. И – не примутся они утешать друга, если того не надо делать. Может, оттого, что им есть о чём плакать, о чём сказать. Но они скупо говорят. И предпочитают молчать, а может, они говорят на том языке, что стал им родным, и которые ни я, ни кто другой – не поймёт.
Смотреть, слушать их тосты. За тех, кто выжил после войны. Потому что те, кто сейчас сидит здесь – выжили и после войны. А это тоже нелегко.
Имена чужих городов, маршруты движения, названия и даты операций.
Почему мне видятся они – те, какими они были двадцать семь лет назад, те ребята? А сегодня вспоминается им другое – весёлое или смешное, странное или до сих пор непонятное. Не о том говорят они, не о том.
А потом – забываешь про дату и понимаешь, что на самом деле они вспоминают как раз о том самом, что и есть в их сердце, что осталось. Что дорого и близко.
Корпоративная вечеринка в соседнем зале принимает дурные обороты. Но не страшно. Рядом с этими людьми – мало чего боишься.
Вот и кончается вечер. Что остаётся в памяти – как они легко расходятся, разъезжаются.
Урок второй – не говори прощай.
Позже – скользя в машине по зимнему городу, вспоминаются только их улыбка, их молчание и голоса. Они иначе улыбаются. Они иначе молчат. И ещё – можно закрыть глаза и только слушать.
Только сейчас, когда я пишу эту заметку, понимаю, что это совсем не мелочи.
Урок третий – верь и ничего не бойся.