Еще Восток не повидав ни разу,
я этих строк познал звенящий строй:
«За родинку тюрчанки из Шираза
отдал бы Самарканд я с Бухарой».
Но никогда не думал, что услышу
я их как песню нынешнего дня —
такую песню, что нужней и выше
напевов новых станет для меня.
И вот они сегодня зазвучали
на языке, которым рождены.
Была тиха мелодия вначале,
и ветер тих с памирской стороны.
И смуглый, седовласый, звездноглазый
певец возвысил голос на пиру:
«За родинку тюрчанки из Шираза
отдам я Самарканд и Бухару».
Опять ко мне пришла газель Хафиза,
пробив железный пласт шести веков.
И воздух дрожью музыки пронизан,
плывущий по извивам кишлаков.
Она живет и дышит воедино
с журчанием полуночной реки,
с урюковым дыханием долины,
теснящей красноземы и пески.
Она крепчает, как памирский ветер,
которым небо вытерто до звезд.
А этих звезд крупнее нет на свете,
и музыка во весь восходит рост.
И вековечной радостью и болью
она и ворожит и единит,
уже не гость, украсивший застолье —
хозяин дастархана и магнит.
...Какая же нужна поэту сила
перед лицом безумья и владык,
чтоб за века остался негасимым
его строки пылающей язык,
чтоб зазвучать как самый дерзкий вызов
тем, кто бросает песню под топор.
...Чтоб каждого сказителя — Хафизом
в народе называли до сих пор.
Чтоб на дутаре закипели струны
и, модных песен сбросив мишуру,
со старцем вместе пел потомок юный:
«...отдам и Самарканд и Бухару».
Чтоб вместе с ними, схвачен этим чудом,
внимал словам сладчайшего фарси
за тыщи верст родившийся отсюда
потомок древней Северной Руси.
Струной Хафиза к Азии привязан,
я сам запел на огненном ветру:
«За родинку тюрчанки из Шираза
отдам я Самарканд и Бухару!»