Сквозь сон еще, утром, рукою
коснуться, еще в забытьи:
«Со мною ль?» - «Со мною, со мною
и хлебы, и кущи твои».
Щеглом залететь в поднебесье,
а к ночи, сквозь грозы и тьму,
вернуться к спасительной бездне,
к златому гнезду твоему!
В пределах господних понежась,
от звезд, полыхавших окрест, -
к единственному из убежищ,
объявшему дух мой и крест.
Всему, чему в мире случиться,
предписаны место и срок:
пера не отнимется с птицы,
к земле не нагнется росток…
За что же мне, Господи, Боже,
до времени и до поры,
ничтожнейшему из ничтожеств
такие шальные дары?
О, счастье! О, всех ухищрений
подспудные пламень и соль,
щепотки которой ждал гений
и брал полной чашей король!
К чему ты сподобился, Отче?
Каким ты мученьем томим,
что ластишься так, так хлопочешь
над чадом безумным своим?
В надкусы, в надрезы, в надпилы
(все по сердцу век норовил!)
вошли заповедные силы
таинственных вод и светил,
и с длани твоей бескорыстной
слетели в бессонной ночи
иных откровений регистры
и музыки новой ключи.
Молитв не творивший в мытарствах,
без просьб, ни за что, без причин –
не кров, не икону, не царство,
а весь белый свет получил.
И колокол пробил кануны.
И брезжится час мой страстной.
И страшно подумать, чьи струны
колеблю я робкой рукой.
Но искус безмерной свободы,
как выход певца в немоту,
не то чтоб за гранью природы,
а кличет исхода черту.
И тысячелетняя древность
реликвий, ну, скажем, копья,
испытывает потребность
ответить на зов бытия.
И первосвященников дрязги,
и черни махровой ворчба,
изведавших образ развязки,
на «бис» вызывают тебя.
.