Он не ищет простых путей, да и сложных почти не ищет - сколько в поисках ни потей, всё одно станешь чьей-то пищей. Говорят, что неровен час, всех накроет горячий пепел, но всё так же молчат лучась в обветшалой небесной крепи, проливая холодный свет на ладони долин и впадин, перемазаны в волшебстве тают звёзды, и месяц даден. В этом мире есть две луны, и почти не бывает лета. Опираясь на валуны, шелестя на границах света, безмятежно течёт Одай, вымывая уступы в скалах и струится с небес вода, будто небу вдруг стыдно стало... Он так молод и так хитёр, и немного задира с детства. Он глядит до утра в костёр и заснёт позабыв раздеться, он вожжён в этот мир дотла - свои чувства не в силах взвесить. Его даль, как и взгляд, светла. Ему стукнуло ровно десять.
Ей смешно в капюшоне дня - невидимке в накидке ночи. Говорят, что они родня, до предела сей миф упрочив, ну, а ей - всё равно... почти... Если брать по большому счёту - им не выбраться, уж прости, да и климат совсем ни к чёрту. Угрожающе давит быт и боязнь инфернальных тварей. От усталости взгляд рябит, и башка третий день не варит, и повсюду, повсюду пыль, от дождя собираясь в жижу, под тяжёлым шлепком стопы заползает под двери хижин, и короткий, невнятный сон не смывает из глаз усталость, только ветер бьёт в унисон по тому что в душе осталось, и саднит надрывая грудь, и царапает с каждым вдохом... Нелегко своё сердце гнуть - без любви в этом мире плохо. Но настанет ночная тишь и струна перестанет рваться, и ты снова в простор летишь словно птица которой двадцать.
Он не верит, что не уйдёшь от судьбы, как от стаи гончих. Он улыбки кладёт под нож, чтобы смех стал острей и звонче. Он рисует в огне круги, выверяя скрипучий циркуль. Все вокруг для него враги, даже хуже - собачки в цирке. Он вонзает клинки в косяк и ломает о стены стулья, его разум совсем иссяк и гудит словно пчёлы в улье. Он мечтает залечь на дно, в лунном сахаре снов растая. Он не спал уже так давно, что и сам будто тень простая, а поскольку здесь нет теней, да и жизни в каком-то смысле, он скользит в свою дверь в стене нанесённую силой мысли и летит в грозовую темь, громыхая в помятых латах - в перекрестьях избитых тем незавидна судьба крылатых... Он такой же теперь как все, но не в силах, как встарь, взбодриться - это возраст во всей красе... Слышишь, брат? И тебе за тридцать.
Она тоже умеет жить и владеет эльфийским луком, может метко метать ножи... только жизнь непростая штука, и покуда в той жизни есть хоть крупинка янтарной соли, ей по нраву такая честь - то ли жить, то ли выжить, то ли... У неё третий день мигрень и озноб, и симптомы мора, и тянуть по такой игре - однозначно загнуться скоро. Только смерть-то не так проста, не торопит отдать швартовы - видно те, кто сидит в кустах их до хруста держать готовы. И как будто бы этот мир так велик - ни конца ни края, здесь над морем стоит Тель Фир, с поднебесья на гладь взирая, и летят словно чайки вслед облакам над блестящим шпилем те, кто вовремя прыгнул в свет бесконечного жили-были... где со всех золотых зеркал недомолвок и отговорок, смотрит времени злой оскал, намекая что скоро сорок.
Эти игры не так просты, чтобы взять и забыть и бросить. Мы сжигаем в душе мосты, маскируя на сердце проседь, и взрослеем как будто впрок - каждый день неуклонно на день, запуская промежду строк двойников по экранной глади... Зреет утро, гудит в висках, и на сердце далёкой нотой отрешённо звенит тоска. Если вспомнить зачем и кто ты, нанизая на новый день бахрому повседневной скуки... до конечной, затем везде... с аритмией в сердечном стуке - отпускает на первый взгляд, потравив поводок эмоций - как пастушка своих козлят, если им пошалить неймётся, а потом вдруг рванёт в ушах оглушительным залпом пульса, и защемит на миг душа...
- Всем привет! Я опять вернулся!