обнажённые берёзы, словно сытые блудницы,
возлежали на изломанных костях предплечий –
ветер груб и ненасытен, а ненастье синей птицей
кружится окрест; окрест садового венца увечий;
на глаза угодника священного порока
навернулось несколько солёных гаек –
ангел со стаканом свежевыжатого сока
виноградных облаков, словно время, истекает;
истекает с облаков; кровью и пороком;
летний день и дети, крошки сладкой стекловаты
на изрезанной губе, белый висельник с отвисшей
челюстью взирает между звёзд – месяцем горбатым
бог качается в петле – заблаговременно погибший;
крючья вечера сдирают синь со спин и сплина
пережёванный табак набился в пепельницу дёсен;
разрумяненное мясо превратилось в глину;
обожжённые прохожие жуют медвяный косный
мозг, растягивая жизнь, что чёрствую резину;
заключённые гремят цепями ДНК, ногтями
разбираясь в обустройстве внутренностей, пусто
в утреннем кафе, официантки-феи, оригами
из бумажного рассвета пахнут растворимой грустью;