Erinnert an 'Das Leben der Vogel' von A.E. Brehm
Моя лошадка вскачь нейдёт, предпочитая рысь,
Но у неё такой лукавый, шаловливый взгляд,
Что земский заседатель засмотрелся, и не раз.
Порой мне конюхи о нём срамное говорят, –
Выдумывают, бестии. Должно быть, просто врут.
Какой болван полезет на лошадку, коли есть
Кухарки, челядь, горничных табун, семейный круг?..
Да вдруг наскучит имяреку; к перемене мест
Проявится стремление... – И вот уже и гусь
Не спасся от нескромного внимания его.
"Эй, человек, Сысоя кликни, – трубочку мне пусть
Сготовит, – ту, что с длинным мундштюком." Молельный вор,
Отец Игнатий просвещал намедни, что курить
Есть небогоугодное занятие, а сам
По малой мере заподрясил табакерки три
У певчих, и бессчётно – у смиренных прихожан.
А вот идёт Сысой, огниво с трубочкой несёт.
Штаны спускает, местом тем ко мне оборотясь,
Румянец лёгкий с коего не сходит круглый год.
“Женицца, барин, вам пора!” – глаголет. Что за грязь
Привидится холопям; где им – стадии души
Бессмертной разуметь, об элементах неземных
Заботиться!.. А впрочем, без Сысоя камыши
На гобеленах не шумят... В покоях полдень тих,
Жужжит оса, посверкивает гранями графин.
Не восставай акафистно, не простирайся ниц.
Дух дерева, свечей, льняного масла от картин
Сподвигнет нас – исследовать места "топтаний птиц"...
Иной речёт: целебна глушь; сквозь скуки лёгкий флёр
Безмолвствует провинция. Себя к ней приручив,
Непритязательный скворец очнётся соловьём.
(В синтонных чудесах сильны уездные врачи.)
И ты выходишь на порог, натёртый как мозоль,
Неся всем грешным и святым невиданный фасон:
Домашний байковый пиджак в тартановый узор,
На шее шёлковый крават с лиловой полосой.
Вороны на тебя глядят, и Бог на небесех,
И донник за амбаром, и душица у плетня.
Ты понимаешь, что спасён – отныне насовсем,
Поскольку вовсе ничего не следует менять.
Судьба – не больше, чем судьба. Но с ней, в юдоли слёз,
В досужих обстоятельствах не страшно пропадать.
Захочешь здесь пожить – изволь, надолго и всерьёз.
А если выбираешь смерть, то раз и навсегда.