Бесфамильным серебром
черных ложек
я скребу в дому своем
донца плошек
и, исчерпывая дни
до полудня,
ставлю их пустую тень
в шкаф посудный.
Из которых мои други
едали,
поразбились от разлук
и печали,
из которых мои недруги
ели,
ухмыляются, щербаты,
но целы.
Нет на мисках ни цветка,
ни узора,
не позарится никто,
даже воры,
даже твари
не сплетут паутину,
только пыль садится -
ей все едино.
Лишь на стенке, на кухонной,
беленой,
блюдце хрупкой чудотворной
иконой
зацепилось за гвоздок
и в глазури
бережет один денек
из лазури.