Я иду по улице, а мне отвечает скрипом
Орден фальшивых, дерзких иезуитов.
Не надо поскриптумов. В голове отдается.
Мое сердце бьется в ритме твоего пульса.
Сейчас уже проснется вся улица.
Я прошу: зажмурься от слишком яркого солнечного,
и мы по проселочной через лужи на крыльях,
которые мы еще нигде не забыли.
Мы распустились: в ногах легкость, в образе небрежность… и пли!
Так сильно бьется нежность внутри,
а мне твердят откуда-то снизу - с земли: “посмотри:
здесь столько грязи”. И я опускаю глаза,
вдали различаю пошло-мимолетные связи,
глупые маски, одетые в ипостаси,
протертые до дыр штыны какого-то Васи,
сигаретный дым, обвивающий стан смазливой девочки,
тарелочки с узорами в окнах добродушной домохозяйки,
отовсюду слышу: “солнышко, рыбка, зайка…”
И тошнота к горлу. Я так не хочу!
Хочу все по-новому. И, казалось бы, без поводов
начинаю менять свою жизнь в лучшую сторону.
Порваны все струнки души, но я их ремонтирую
супер-клеем: творчески-одержимым малиновым подходом.
Я так умею иногда. Очень прочно – навсегда остается.
От слишком яркого солнца появляется слишком детская улыбка.
Безумное состояние шепчет, что есть право на ошибку.
Если бы я была гибкой, прыгнула бы сейчас кошкой
к тебе на окошко, приземлилась в лукошко, стерла все прошлое,
высыпала бы карандаши, перевоплотилась бы обратно,
и под “спокойной ночи, малыши” нарисовала бы пятнами
нашу нежность, которая неизбежно затопила бы всю нашу земную сушу…
А потом я бы тебя целовала и целовала… в душу. Чтобы никогда не забыть.
Но как быть? - Я не гибкая, поэтому буду просто любить. Послушай:
если увидишь меня на улице, не спугни.
Лучше поцелуемся, обними.
А пожар после нас пусть другие тушат.