ДЕТСКИЙ САД ОСОБОГО РЕЖИМА
Мамочки беременные в зоне,
А у них срока по десять лет.
Дети, как животные в загоне.
Приглядеться – детства у них нет.
Маленькие дети за решёткой.
Как нелепо те слова звучат.
Кто ответит на вопрос короткий—
Всё- таки тюрьма иль детский сад?
Загляните в детские глазёнки—
Не искрится в тех глазёнках смех.
Ведь тюрьма отнюдь не «Дом ребёнка»,
А вот дети – будущее всех.
Без понятья, что такое «мама».
Кем ребёнок вырастит тогда.
Будь же милосердна и гуманна
К детям обездоленным страна.
Хилые ростки в квадрате неба.
Детство, счастье почему-то мимо.
Что им не хватает: Воли? Хлеба?
Детский сад особого режима.
«ЗЕК» ПОВЕСИЛСЯ
«Зек» повесился в общей камере.
Ну, конечно ж не просто так.
Может быть он вышел из фавора—
Не сумел «отстегнуть» в «общак».
Может стал паренёк «опущенным»
После жить не хотел «козлом».
В каждом есть достоинство сущее,
А бороться не смог со злом.
Может дело – «висяк»? Раскроется—
На погоны «звезду» посулят.
Нет улик и никто не «колется».
А повесился— так виноват.
Да причины быть могут разные,
Только дела нет до причин.
Хоть вина ещё не доказана,
Хоть посажен— ещё не судим.
И пока будет суд да следствие,
Заключённый с верёвки снят.
Отчего человек повесился?
В смерти кто его виноват?
Он под следствием больше года.
По «позорной» попал статье.
А повесился, смерть— свобода.
Виноват?— не узнаете!
Только врядли дойдут до истины.
Никому она здесь не нужна.
Не хотел «расколоться» искренне—
Так какого ж теперь рожна?
Ну, возможно поплачут близкие,
Выдаст тело в погонах «мент».
Но зато хоть чуть-чуть повысится
Раскрываемости процент..
На погон чей-то ляжет звёздочка
И повысится продпаёк.
Если очень кому захочется—
Так, что вешайся паренёк.
Без тебя умирают тысячи
С голодухи, с других причин.
Смерть сегодня в стране обезличена,
К миллиону ещё один.
Человеку от Бога дадена
Его жизнь и не просто так.
«Зек» повесился в общей камере.
Ну , подумаешь,—сам дурак.
ПОБЕГ
Как его трепали бури.
Он чуть не сошёл с ума.
Он обрёл клочок лазури
За решёткою окна.
Глядя в днище небосвода
С перевёрнутой Луной,
Он обрёл клочок свободы
За бетонною стеной.
По морозу, без одежды,
Когда спят все «мусора»,
Он обрёл клочок надежды
До семи часов утра.
НАША ЖИЗНЬ— ТЮРЬМА
Ветер стылый в чёрном поле.
Всюду мрак и всюду грязь.
Заработал крематорий,
Дымом чёрным окрестясь.
Переполнены кладбища,
Негде стало хоронить.
Умирают сотни, тыщи,
Чтоб в земле костям их гнить.
Мир религии разрушен.
Стал тюрьмой духовный плен.
Пощадите наши души.
Но не видно перемен.
Ведь в полёт душа стремится,
Чтоб не видеть эту тьму,
Рвётся в небо словно птица,
Но окажется в плену.
И мечтаем мы о рае,
Горюшка хлебнув сполна.
В крематориях сгораем,
Потому что мир – тюрьма.
Потому что мир бездушен,
А бороться нету сил.
Не тела — хотя бы души
Сберегите от могил.
АМНИСТИЯ ПО ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ или РАЗМЫШЛЕНИЯ ЗА ЧАЕМ.
Сдуй пламя со свечи, останемся в потёмках.
Никак не закипит в кастрюле чёрный чай.
Лишь слабый огонёк на газовой конфорке
Ещё пока шипит, как будто невзначай.
На кухне мы сидим, где в щелях тараканы,
И в подполе скребёт единственная мышь.
Ты с чаем пьёшь вино, уже заметно пьяный.
Нет сахара у нас и нечем закусить.
Ты дышишь тяжело, потея не от чая.
Ты вышел из тюрьмы, с тобой туберкулёз.
Ты властью был прощён, но ей ты не прощаешь
Те двадцать скорбных лет невыплаканных слёз.
Виновный без вины, твоё в чём преступленье?
Ты верить продолжал, вниз падая на дно,
Что разберётся вождь. Ты ждал до отупенья.
Но многие тогда сидели ни за что.
Я – мальчик, ты – старик. Никто не виноватый,
Что время не пришло мне тоже срок мотать.
«Великий» умер вождь. По-прежнему лопатой,
Стирая руки в кровь, таким как ты махать.
Мы пьём на кухне чай без сахара, он — горький.
Как, впрочем, наша жизнь, хоть мне и повезло.
Родился позже я, и от «великой порки»
Я временем спасён, но ты изведал зло.
Пот заливал лицо под знаменем ГУЛАГа.
Озябшие тела мороз брал часто в плен.
Но время шло вперёд под тем же красным флагом,
Нас ожидал туман грядущих перемен.
Вот «оттепель» пришла или одно названье?
Казалось воли нет, но легче всё ж дышать.
Был Сталин заклеймён. Как позднее признанье
Как будто прорвало, все начали писать.
Недолго бил фонтан надуманной свободы.
Текущий новый был объявлен нам момент.
Запудрили мозги сильнее, чем заводы
И даже Пастернак как будто диссидент.
Вот на свободе ты. Нет ни родных, ни близких.
Расстреляны они, лишь ты один живой.
И слёзы на глазах. Ты верил коммунистам.
Что ж старый дуралей, теперь им песни пой.
Я тоже песни пел, когда был пионером,
Когда картошку пёк у детского костра.
Но я –то был малым и пел без всякой веры,
Не я один такой, а целая страна.
Гордился в общем я страной, а не вождями,
Фашизм победить смогли, но не клопов.
Но Сталин — это страх, в Кремле и в каждой хате,
А стало быть на всей «совдеповской» земле.
Тебя я не виню. Что мог ты в одиночку?
Ты пострадал за то, чего не знаю я.
Прости меня , старик, пора здесь ставить точку.
Не сетуй и прощай, жаль правда не твоя.
ЧИТАЯ ШАЛАМОВА,
--------------------------------
ЭТАПНИКИ
Стояли сопки белые с отливом
Полупрозрачной бледной синевы.
Дул сильный ветер с моря и с залива
Неся заряд заснеженной крупы.
И сёк лицо отрывисто и больно
В сырой, промозглой и кромешной мгле.
Дыханье замерзало и невольно
От ветра наклоняешься к земле.
Идти вперёд — ни зги, назад — всё то же.
И в сторону шагнёшь — кругом пурга.
Мороз такой, что лопается кожа,
А взгляд , куда ни кинь: снега, снега.
По тундре мы идём шестые сутки.
И от мороза в сердце боль остра.
Без остановки даже на минутку,
Не то, чтоб «закемарить» у костра.
Пурга слепит и зло бросает наземь
Замёрзшие, усталые тела.
Пешком идём, ведь нет других оказий.
Добраться б до какого хоть жилья.
Колымский край замёрзший и уставший,
От бед людских ты устаёшь вдвойне.
И здесь, наверно, даже больше павших,
Чем пулями убитых на войне.
КОЛЫМСКИЕ БУДНИ
В ущельях снег лежал глубок и крепок,
А наверху сдувался как пузырь.
Мы на подстилке из колючих веток
У крошечного костерка лежим.
Пустая банка заменяет чайник,
В которой закипает талый снег.
И вместо чая пьём колымский стланик,
Других-то витаминов у нас нет.
Пьём, обжигаясь, гаревую жижу,
О сахаре не смеем и мечтать.
Сухая ночь, как жемчуг, звёзды нижет.
Одно желанье у меня – поспать.
Но сон скорей всего похож на морок.
Чуть разомлев, на теле вши зудят.
И что за сон, когда мороз за сорок,
А может даже и за пятьдесят.
Душа моя — поломанная лира,
И даже мозг не хочет мне служить.
Сквозь полусон я слышу конвоира:
«Вставай козёл, пора в забой иттить»!
ПАЙКА
Смерть ничуть не хуже жизни.
Жизнь гораздо хуже смерти.
Но сквозь лагерную призму
Выжить хочешь в круговерти.
Даже маленькая пайка
Мёрзлого сухого хлеба
Радует как сдоба-сайка
Под свинцово-серым небом.
А стакан крупы замшелой,
(Быть не надо святотатцем)—
Это праздник ведь для тела,
Это целое богатство.
Смерть ничуть не хуже жизни.
Жизнь гораздо хуже смерти.
Но сквозь лагерную призму
Выжить хочешь в круговерти.
БЕГЛЕЦУ
Не бойся умереть среди просторов
Родной страны, где грязь и неуют.
Ты над собою не услышишь споров.
Ветра тебя как надо от поют.
И наметут похожий на курганы,
Большой голубоватый чуть сугроб.
Никто к тебе не выставит охраны.
Никто не кинет камушка на гроб.
И если уж никто и не вспомянет,
Возрадуйся, что всё наоборот.
Пускай тебе в земле спокойно станет.
Никто не вспомнит и не проклянёт.
ПОДГОТТОВКА К ПОБЕГУ
Мы после работы устали.
На нарах шёл шёпотом спор.
За банкой карельского чая
Подслушал чужой разговор:
«Крутые холодные ночи,
Такие, что выколи глаз.
Охранник подкуплен и прочее.
Бежать если – лучше сейчас.
Сегодня по случаю праздник.
Охрана вся будет пьяна.
Со спиртом смешается плазма.
И пусть веселится страна.
Пурга занесёт и схоронит
Любые следы на снегу.
И время ночное торопит.
Бежать если, лучше в пургу».
Но встрял я в чужую беседу,
Украдкой, тихонько как вор:
«Ребята, я тоже к побегу
Готов, есть тулуп и топор.
Табак, сухари, чай и сало.
Не выдам я вас, я — не трус.
Ещё есть в мешке одеяло.
Поверьте, я вам пригожусь.
Умею ползти я не слышно,
Разведчиком был я в войну.
Но мне невезение вышло:
Из плена попал я в тюрьму.
А в плен меня раненым брали.
Из плена бежал я, не вру.
А если бы вы меня взяли,
Я с вами отсюда сбегу.
Тайга мне, что хата родная,
Я чисто сибирской крови
Любые я тропочки знаю,
И путать умею следы».
«Ну что будем делать? Поверим?»
«А, чёрт с ним, коль сдаст — в бок «перо».
Отдаст пусть мешок за доверье
И всё, что имеет добро».
«Да , Господи, ладно, берите.
На воле ещё разживусь.
Мне лишь на свободу. Хотите
Я вам докажу, что не трус»?
«Да хрен с ним, кончай разговоры,
В два ночи уёдём невзначай».
«Прощайте тюремные споры
И нары и в баночке чай.
Пусть вдрызг перепьётся охрана—
Им праздник советский встречать.
А нам от свободы лишь пьяным—
В пургу по сугробам бежать».
Нет времени даже заплакать
И климат карельский суров.
Охранникам, злым как собаки,
Уже не догнать беглецов.
А ЧЕРЁМУХА БЕЛАЯ, БЕЛАЯ
Опьяняет черёмуха белая,
Так струится её аромат.
Молодая, красивая, смелая
Мне навстречу, в руках — автомат.
«Что ты, девочка, выбрось оружие.
Ведь оно может даже стрелять».
«Не боись, глянь нашивки хорунжего,
В казаков я хочу поиграть.
Ну не в них, так хотя бы в грабителей.
Кстати, дядя, давай кошелёк.
Ах, ты дома забыл, ну вредитель.
Тогда туфли снимай, дурачок».
И небрежно затвор передёрнула
Та девчонка с пшеничной косой.
Моё сердце от жалости дрогнуло
И остался стоять я босой.
А девчонка такая весёлая,
С юморком, шла по парку гулять.
И пьянила , пьянила черёмуха…
Босиком мне её не догнать.
ЗАДЕРЖАНИЕ
Мой друг, когда он пьян, бывает крут.
Такой крутой, как склоны Эвереста.
Не зря он одинок, хоть и не глуп,
Но от него ушла его невеста.
И он сильнее «горькую» запил
От горя, а быть может от амбиции.
Соседу ни за что лицо разбил,
Не обошлось, конечно ж, без милиции.
Его вязали аж три «бугая».
Он во хмелю силён, гад, и дерётся.
Пришлось брать дополнительный «наряд»
И били «мусора» уж чем придётся.
Его связали, сунув в горло кляп.
Лишь для того, чтоб он не матерился.
Мой друг, когда он пьян, всегда дурак.
Не помнит, как в «ментовке» очутился.
Он на вопросы мог лишь промычать,
Собой являя пьяную скотину.
Но не сумел двух даже слов связать,
А что связал, то непереводимо.
Его сперва раз пять совали в душ,
Причём, что исключительно, холодной.
Он выходя, наделал много луж.
Как протрезвеет, он всегда голодный.
Потребовал тарелок пять борща,
Считая, что «менты» — официанты.
Ещё хотел он пива и леща
Копчённого, и том Иммануила Канта.
Когда «тверёз», он любит поболтать.
Мой друг серьёзен и к тому ж начитан.
Он как проспится, может многое сказать,
Он книгами, как спиртом, весь пропитан.
Он может очень много пить вина,
При этом не нуждается в закуске.
Он пьёт один, но словно сатана,
В компании пьёт с ним, но очень узкой.
Когда он выпьет, он бывает туп,
И ежели ко мне придёт он в гости.
Пьём только чай, ведь я не так уж глуп,
Напьётся он – переломает кости.
Когда он трезв, он за меня горой.
Мой друг силён, как тысяча бизонов.
Железо может гнуть одной рукой,
И кроме силы он не признаёт законов.
МАГАДАН
Столица Колымского края,
Дающий приют лагерям.
Здесь всякий тебя проклинает,
Холодный и злой Магадан.
Романтике песен не верьте.
Мол, здесь не страшны комары.
Романтика разве что смерти,
Да не проходящей беды.
Не может здесь быть добровольцев,
Поскольку тут мрачный ГУЛАГ.
И солнце заковано к в «кольца»,
И спрятано в серый барак.
С тоски издыхают собаки,
А что про людей говорить?
Глухие сырые бараки
Способны любого убить.
Здесь в ведомстве страха и смерти
В болотах скелеты гниют.
Не верьте, не верьте, не верьте,
Что будто здесь люди живут.
ПАМЯТИ ПОЭТА ЮРИЯ ГАЛАНСКОВА
Есть две России на Руси—
Добра и зла, тюрьмы и Бога.
Хоть всю страну исколеси,
Нет уголка, где нет убогих.
Есть те, кого сажали за
Всё то, чего не совершали.
И кто сажал не за глаза
И получал за то медали.
Есть те, за правду кто страдал,
Кто против был и лжи и лести.
Россия быть должна одна.
В России палачам не место.
СЛЕДЫ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
Ночь всё окрасит в чёрный цвет:
И кровь, и битое стекло.
Сокроет незаметный след
Того, кому так повезло.
Свидетель — только грязный дождь,
Внезапно хлынувший с небес.
Он не ответит на вопрос:
«Чей здесь валяется обрез?
И чья коварная рука
Последний нанесла удар»?
И не сказать наверняка,
Кто здесь стрелял при свете фар.
И слабый след потёртых шин
Замоет мерзкая вода.
Здесь было множество машин,
Проехавших невесть куда.
Не воссоздать что было в точь,
Лишь труп, как будто бы назло.
Всё в чёрный цвет окрасит ночь:
И кровь, и битое стекло.
НЕ ПОДФАРТИЛО
Губят нас вино и бабы,
Нет прилипчивей оков.
Имел голову хотя бы
Мог бы жить без дураков.
А имел бы больше фарту,
И по жизни бы везло.
Не играл б на деньги в карты.
Карты – это тоже зло.
Если б сразу подфартило,
То б на картах не загруз.
Не «очко» меня сгубило,
А к одиннадцати туз.
БАЛЛАДА О «МЕНТАХ»
Менты нечаянно нагрянут,
Когда ты их совсем не ждёшь,
Обыщут хату и ограбят.
Зовётся обыском грабёж.
На память что-нибудь прихватят,
Когда что ищут не найдут.
Такой «бардак» устроят в хате.
Всё в ней вверх дном перевернут.
Когда всё у мента в порядке,
Он даже может быть не злым.
Вопрос всего-то лишь во взятке,
Что называется «калым».
Подарок мелкий в виде денег
За что? За то, что хочет есть.
Ведь мент добытчик, не бездельник.
Страшнее пистолета жезл.
Не пистолетом угрожает,
Но только жезлом поведёт,
Как урожаи собирает
Разнокалиберных банкнот.
Не брезгует любой волютой:
Иены, доллары, рубли.
Берёт бутылкой «Абсолюта»,
И колбасою «Салями».
И не считается позором
Подарки или взятки брать.
А честный мент — дурак который.
Таких и надо увольнять.
Летают слухи словно птицы,
Как тут сберечь мундира честь.
И увольняют единицы
Тех, что хотят не только есть.
Двух-трёх ментов подбросят прессе,
Чьи преступленья на виду.
Зато другие сидят на месте.
И не берут уже, а гребут.
ЗВЁЗДЫ ДЛЯ ЛЕЙТЕНАНТА
По колено бреду я в наждачном снегу,
На зубах он хрустит как песок.
Слышишь выстрел? То я от погони бегу,
Но за это добавят мне срок .
В спину метит, как в цель, молодой лейтенант,
Чтоб слетела звезда на погон.
Он меня избивал и читал мне мораль,
Загоняя в патронник патрон.
Впереди в снежной дымке туманная даль
И стеной вырастает тайга.
Там за лесом исчезнут тоска и печаль.
Там свобода, но не для меня.
Смерть сулил карабин и вторил автомат.
Пули резали ветки и сыпался снег.
Я бежал, падал в грязь, слыша хрипы собак,
И торил целиной человеческий след.
А за мной мчалась смерть по пятам, попятам.
Взвод пытался звезду лейтенанту добыть.
Я, как зверь, убегал словно в пекло к чертям,
А солдаты стремились в меня угодить.
Молодой лейтенант вскинул вдруг карабин
И, как в тире в мишень, в мою спину стрелял.
Не успел я уйти, выстрел спину пронзил.
И, не целясь почти, он в меня «угадал».
Закружился вдруг лес, заалел белый снег.
На колени привстал, а точнее присел.
Умирал на снегу как свободный— не «зек».
Перед смертью в глаза я ему посмотрел.
У убийцы во взгляде мерцает огонь.
Злой усмешкой его загорелось лицо.
Я свободен теперь, мою душу не тронь.
Я отправился в земли своих праотцов.
ПИСЬМО ИЗ ТЮРЬМЫ
Меня тебе не хватает,
И ты мне нужна до зарезу.
Другой тебя мило ласкает.
Как только застану— врежу.
Осталось полгода до срока,
Когда его весь отмотаю.
Я знаю как одиноко
В холодной постели бывает.
Прощу тебе всё, что было,
Лишь ты бы была со мною.
Я буду предельно милым
И ласковым лишь с тобою.
Пишу тебе «умные» письма
О жизни, которой нету,
У нас опадают листья.
Я жду каждый день ответа.
За осенью и зимою
Весна будет нашей встречи.
Я снова буду с тобою,
Любимый мой человечек.
Ты две недели молчала.
Мне так без тебя уныло.
Вернусь, всё начнём сначала,
И вычеркнем всё, что было.
ИСПОРЧЕННЫЕ ДЕТИ
Испорченные дети — заброшенные дети.
Давайте же не будем винить их всех подряд.
В подвалах колют вены и Машеньки и Пети.
Знакомы им портвейн и водка , и разврат.
Всего им по тринадцать, от силы – по пятнадцать,
Но очень у детишек тех не здоровый вид.
Друг с другом не привыкли «детишечки» стесняться.
И среди них «гуляют» и сифилис и СПИД.
Родители их знают, а может и не знают,
А может быть им даже всё это всё равно.
А может быть привыкли и сами поставляют
Кто порошки, таблетки, кто водку и вино .
Заброшенные дети — они не виноваты.
Играют ведь о взрослых, и в этом их беда.
Ведь взрослые склоняют тех девочек к разврату,
Свершая преступленье, причём не иногда.
В подвалах колют вены и Машеньки и Пети
Знакомы им портвейн и водка, и разврат.
Испорченные дети – заброшенные дети.
Давайте же не будем винить их всех подряд.
СМЕРТЬ НА СНЕГУ
Лаяли злобно собаки,
Гулко стучал автомат,
Пули свистели. Как в драке,
Слышен был лающий мат.
С неба снег падал красиво.
С жизнью прощаясь навек,
Пулей прошит конвоира,
Смерть ожидал человек.
В робе обычного «зека»,
Пачкая кровью снега,
В сумерках блеклого света
Он убегал от врага.
Было почти невесомо.
Думал: «Свободным умру».
Ангелов целые сонмы
Словно крутились в мозгу.
Слёзы с особой печалью
Скатывались по щеке.
Даже собаки молчали,
След потеряв на земле.
Смерть лишь коснулась рукою.
Шелест её у виска.
«Что ж это будет со мною»?
Мысль щекотнула слегка.
Вот уж шаги конвоиров
Стихли почти в темноте.
Звёзды наземного мира
Словно в холодной воде.
Нечего корчить героя.
Видно не всё отлюбил.
Тот, кто отмерил земное,
Замысел вдруг изменил.
ЗАРАЗА КОНВОИР
Как плевок отхаркнулась «зона».
Будто в рану насыпать соль.
Воздух в глотке тяжёлым комом
Обострил нутряную боль .
В правом лёгком пробита плевра,
В подребёрье застрял свинец.
Рвутся, словно поджилки, нервы,
Намекая на твой конец.
Чтоб не мучиться лучше б сразу
Воронёных семь жутких дыр.
Но попался такой зараза,
Инквизитор, а не конвоир.
Все из тела вытянет жилы,
Пока Богу душу отдашь.
Бьёт прикладом всего вполсилы,
А ведь раненых бить нельзя.
Кровь сочится с разбитого глаза,
Почернел он и весь затёк.
Чтоб не мучиться, лучше б сразу.
Не ссудил видно в небе Бог.
ТОЛЬКО МЁРТВЫМ ВОЛЯ
Страх замешан на крови,
Не считая воли.
Снимешь с мёртвых сапоги—
Мёртвым путь на волю.
Ничего не разберёшь;
Отчего загинул.
Но поймаешь ночью нож
Незаметно в спину.
На погосте нет креста,
Нету и собора.
Умирают фраера,
Умирают воры.
Тает чёрная свеча,
Вся в крови рубаха.
Не уйти от топора,
Когда рядом плаха.
Всех грехов не отмолить—
Раньше быть убитым.
Только бы не позабыть
Слов своей молитвы.
Посчитают коль своим,
То умрёшь без боли.
Срок мотать ещё живым.
Зато мёртвым – воля.
ЗА ТОГО ПАРНЯ
Надо мною квадратиком небо.
Мне завещано жить не по лжи.
Поклонюсь корке чёрного хлеба –
Запах в нём почти умершей ржи.
Никогда не участвовал в бандах.
Никогда не ходил на грабёж,
Но нарах хлебаю баланду
За чужую и подлую ложь.
Соли съесть предстоит многопудье,
Десять лет до звонка протрубить.
«Неподкупно» у нас правосудие,
Потому его можно купить.
Кто-то вышел из дела за взятку.
Брали и прокурор и судья
Только мне почему-то не сладко.
За кого-то сидеть должен я.
Без поличного взят по доносу.
По запарке в суде много дел.
Прокурор – молодой недоносок
Даже дело моё не смотрел.
Не предъявлено мне обвиненье,
Не сказали какая «статья».
Огласив приговора решенье:
«Десять лет», но за что – ни словца.
Заскорузла от пота рубашка.
Мне поспать бы хотя бы часок.
Не мешало бы хлеба черняшку,
Пусть немного, хотя бы кусок.
Надо мною квадратиком небо.
Мне завещано жить не по лжи.
Поклонюсь корке чёрного хлеба—
Запах в нём почти умершей ржи.
ДОПРОС
Ровно в полночь вели на допрос.
Свет в глаза – лампа в полкиловатта.
На любой отвечаю вопрос,
Что ни в чём не был я виноватым.
Никакой не английский шпион,
Никого из шпионов не знаю.
Тот донос написал почтальон.
Он не только меня подставляет.
Принесли колбасу и вино,
Предложили ещё «Беломора»
Обещали свободу мне,но
Не смогли приклепать наговора.
Тут «бычара» вошёл, «вертухай».
Кулаки – две кувалды из стали.
И задел меня как невзначай,
На ногах устоял я едва ли.
А потом провалился во тьму.
Меня били, водой отливали.
Говорили мне что, не пойму,
А сейчас и припомню едва ли.
Только кованный помню сапог.
Хруст в спине. Что-то там надломилось.
Били долго в живот и в висок.
Из разбитого рта кровь струилась.
Боль пронзала. Вокруг сплошь туман.
Кто-то крикнул: «Робяты, довольно».
Даже жизнь для смерти обман.
Я подумал: «Живой, если больно».
САМОСУД
Я видел крик среди пролитой крови,
Когда «сучонок»вдруг заверещал.
Закатывал свои глаза коровьи.
В него входило лезвие ножа.
Его «свои» на зоне «порешили»
За то, что «куму» подло сдал побег.
Его без приговора «замочили»,
Ведь он для них уже не человек.
Он даже вспомнить не успел о маме.
Глаз вытек, словно из бадьи вода.
Его распотрошили в пилораме,
Как мелкие ненужные дрова.
Распухшим влажным ртом ещё кричала
Отрезанная «рамой» голова.
Никто не видел, а тайга молчала.
На то она суровая тайга.
РАССТРЕЛ
До чего же кровь горяча.
Не уйдёт письмецо в конверте.
Тает, тает моя свеча
За шестнадцать секунд до смерти.
Исповедаться мне не успеть.
Так умру я, никем не утешен.
Нависает на плечи смерть.
Прости, Господи, слишком грешен.
Смерть косила как летний дождь,
Что без умолку спозаранку.
И волною по телу дрожь—
Страшной судорогой подранка.
Значит, мой наступил черёд
Быть разыгранным в круговерти.
Знать не может никто наперёд,
За секунду даже до смерти.
До чего же кровь горяча.
Мне не выйти уже из транса.
Тает, тает моя свеча,
Не оставив единого шанса.
СУЧАРА
Не мочите соседа по нарам,
Даже если он бывший мент,
Разве только, что он «сучара» —
Человеческий экскремент.
Не махайте напрасно руками—
Бейте в голову наверняка.
Он «заложит» вас с потрохами
За полпачки всего табака.
Стукачей ненавидят в зоне,
Они хуже бешенных псов.
Но они не только «филонят»
И ментам сдают и ментов.
Ты сегодня делил с ним нары
Ты с ним вместе и пайку жрал,
А наутро тебя «сучара»
Как «валета» запросто сдал.
Но заточку в «гниднике» пряча,
Исключительно с целью – жить,
Дай-то Бог, чтоб была удача
Втихаря стукача завалить.
Не мочите соседа по нарам,
Даже если упущен момент.
Ведь не каждый «зека»– «сучара».
Хотя, может, и бывший мент.
ЧЕТВЁРТЫЙ
Лагеря, лагеря, дальше стланик и снег,
А за тундрою — гладь океана.
Ну, куда убежишь, если кроется смерть.
Нету только у смерти обмана.
Двадцать дней вчетвером по колымским снегам,
Убежав от собак и охраны,
Пробирались на север, где был океан,
От мороза заранее пьяный.
Колыма – не курорт, а еды никакой.
И сухарь был бы деликатесом.
Если трое голодных, четвёртый – живой,
Закажите заранее мессу.
Нож входил, торопясь, в отощавший живот,
Чтобы вынырнуть где-то сквозь спину.
Был четвёртый троими зарезан в залог
Остальным, чтоб от смерти не сгинуть.
Ели свежее мясо сырое с ножа,
Тошноты одолев предрассудок.
Еле-еле у каждого в теле душа,
Но совсем помутился рассудок.
Кто отчаялся жить, может быть , и не трус,
Но точились ножи, а не лясы.
Чтоб не сдохнуть от голода, даже на вкус
Человек — подходящее мясо.
Ведь один против трёх был не ровный расклад.
Только голод сильней ожиданья.
Хрип предсмертный похож на воркующий мат .
Не отверг мозг желудков желанье.
Но потом, когда кончился страшный обед
Свежанины без соли, но с кровью
С помутившемся разумом трое в кювет
Обрыгались с мучительной болью.
ПАХАН НА ЗОНЕ
По приговору в пятый раз попал
На зону, но ещё не коронован
Не «вор в законе»,но уже «пахан».
Что ж здравствуй, зона, свиделись мы снова.
Все на работе, я ушёл в «отказ».
Со мною даже нет моих «шестёрок».
Со мною «кум» на «Вы» на этот раз.
Наверняка ему я очень дорог.
Мне носит водку сам «замнач» тюрьмы,
Перед которым прапора на «цирлах».
В «общак» я отстегнул и для «братвы»
Такую сумму, что сказать не стыдно.
Я в камере король. Сижу один
И кокаин замеченный вдыхаю.
Хотелось, правда, с водкой героин,
Но героина нет у «вертухаев».
Конечно, это лучше, чем «чифирь»
И кайф вполне на уровне экстаза.
Ко мне как будто благосклонен мир,
А солнце за решёткою как плазма.
Кипит огонь. На нарах я один.
Квадратик неба почему-то мимо.
Я чувствую — «вставляет» кокаин,
Как действия замедленного мина.
Сейчас взорвусь, и в камеру «братва»
Сейчас войдёт, они уже заходят.
Но для меня вся камера пуста.
Лишь тараканы по фуфайке бродят.
Какой-то моложавый из «блатных»
Подносит к горлу моему заточку.
Мои «шестёрки» бьют его под дых,
И в карцере он будет в «одиночке».
Ребята! В кайф мне камера моя.
«Червонец» отсижу не как скотина.
Куплю тюрьму я эту для себя.
Ведь в первый раз мне кайф от кокаина.
И, чтобы «кум» не смог мешать мне жить,
И с «волей» обеспечивал свиданья,
Зарплату буду я ему платить,
И всю тюрьму беру на содержанье.
А он пусть обеспечит мне комфорт.
И сигареты «Кэмел» вместо «Лайки».
А ему билеты хоть в Нью-Йорк,
И на весь срок в пятьсот окладов «пайку».
От кокаина сладостный «оттяг»,
Но голова немного тяжелеет.
Кому-то и не по нутру ГУЛАГ.
На нарах я .Об этом не жалею.
РАЗГОВОР С «КУМОМ»
Начальник, не гоняй «порожняки».
К чему с тобой впустую «балабонить».
Ты думаешь на нарах дураки?
Скажи-ка лучше, как там жизнь на воле.
Начальничек, оставь мне покурить.
И не мусоль, « болотный чмырь», окурок.
А то тебя придётся замочить.
И спички тоже мне оставь, придурок.
Попробуй только вызвать на допрос,
Тебе, козёл, перегрызу я глотку.
Ублюдок, ты до «зека» не дорос.
Таких, как ты, меняли мы на водку.
Начальник, ну чего же ты молчишь?
Не ты на нарах, я пока, допустим.
Наверно, за «очко» своё дрожишь?
Дрожи «петух», а то ведь и «опустим».
Ну что ты гад скукожился как вошь.
С тобою оба мы друг друга стоим.
Но если водку нам не принесёшь—
Смотри, тебе «тошниловку» устроим.
Сам загремишь ещё по спецстатье.
«Телегу» накатаем прокурору.
На нарах будешь париться в дерьме.
И станешь ты « шестёркою» у вора.
А после выбирайся в «маяки».
Тебя «пахан» с другим опустит в доле.
Начальник, не гоняй порожняки.
Скажи-ка лучше, как там жизнь на воле.
БАМБИНО
Лежу на нарах рядышком с Бамбино
И пью «чинзано» из консервной банки.
Есть у Бамбино аж четыре сына.
Они специалисты грабить банки.
Бамбино был известный вор в законе,
Но это не фамилия, а кличка.
Он ошивался пятый раз на зоне,
Но сейф он брал с единственной отмычкой.
В своих делах он был специалистом,
Высокого разряда уголовник.
По убеждениям он был марксистом
И с ним считался даже «кум»-полковник.
Играл он в карты как заправский шулер,
Знал языки и многое из Маркса.
Его отец в тюрьме когда-то умер
По «пятьдесят восьмой», что было фарсом.
Бамбино был всегда отличник в школе,
А также позже – в университете.
И он поклялся, когда был на воле,
Что за отца он отомстит всем «этим».
А в двадцать пять он начал грабить банки.
«Мочил» ментов и в золоте купался.
За десять лет ни разу не попался,
И денег не жалел «братве» на пьянки.
Потом он выбран был «авторитетом»,
Хотя ещё не отсидел на зоне.
Но сдан однажды был каким-то «шкетом»,
И отсидев пять лет, стал «вор в законе».
Потом ему опять не «пофартило»—
Четыре раза он «влетал» «ментярам».
Но матерел и набирал он силу,
И школу зоны проходил не даром.
Есть у Бамбино аж четыре сына.
А крупный счёт лежит в швейцарском банке.
Лежу на нарах рядышком с Бамбино
И пью «Чинзано» из консервной банки.
НЕДОВОЛЬСТВО «ФРАЕРОВ»
Есть ещё «напряжёнка» на взлёте,
Но уже «прихилял» «расслабон».
Я спросил «фраеров» : «Как живёте?»
Мне ответили: «Так и живём».
Нас «лохают», а мы «чурчевеем».
Жизнь берёт непременно своё.
Не засветимся если, мудрее
Будет «выпасть в осадок» на дно.
«Перетопчемся» вместе с «кентами»,
Если вдруг назревают «кранты».
Откровенно сказать, между нами,
Для «отмазки» «колотим понты»
А что делать, когда не «хиляет»
Нам фортуна во всяких делах?
Ведь никто из нас толком не знает,
Почему мы ещё в «фраерах».
Мы которые годы из «лохов»
Выбираемся. Пусть не темнят
Те, которые жили неплохо,
И на «бабках» огромных сидят.
Я сказал «фраерам»: «Вы не спорьте.
Изменения нам ни к чему.
Есть пока «напряжёнка» на взлёте,
«Расслабон» «прихиляет» в тюрьму».
Там «попариться» можно на нарах,
А когда «отмотаете» срок,
То поймёте, что лучшая «свара»
В том , что в зоне «очёчко» сберёг.
Со стола подбираете крохи,
Замахнулись вы зря на пирог.
«Фраера», вы по-прежнему «лохи»,
Даже если «мотаете» срок.
КОРРУПЦИЯ
Верхи «по фене ботают».
«Культура» так и прёт.
А тот, кто не работает,
Тот хорошо живёт.
Воруют уголовники,
Хоть никакой, а труд.
А взятки-то чиновники
Берут, берут, берут.
Подарками, волютою—
Причём уже давно.
При Грозном стать Малютою
Не каждому дано.
При «троне» царедворствуют
И «челядь» , и сынки.
И взяткам власть потворствует,
Когда кругом «свои».
Машинами и дачами,
И яхтами берут.
И в казино удачею.
А им несут, несут.
Берут, чтоб обездоленных
Им не пополнить счёт.
И прорвою бездонною
Жизнь каждого течёт.
Эх, долюшка несладкая.
От страха им не спать.
Они на деньги падкие.
Дают – чего ж не брать?
И каждый ждёт предательства—
Свои же предадут.
И всё же вымогательство,
Хоть никакой, а труд.
Есть телефончик сотовый,
В швейцарском банке счёт.
Ведь тот, кто не работает,
Тот хорошо живёт.
ЖИЗНЬ ВОРА
А у вора душа гармошки просит.
В кармане заднем чёрный пистолет.
Он в сапоге за голенищем финку носит.
И «светит» срок ему аж десять лет.
На «пересылке» злющие собаки,
И как собаки, злющие «менты».
Не очень-то уютно жить в бараке
В районе самой вечной мерзлоты
Лесоповал в мороз и без перчаток,
Топор, кайло, и, может быть пила.
Баланда на обед, да плюс на брата
Кусок «черняги» с кружкой кипятка.
Но вот ты едешь в «зековском» вагоне.
Свалял, быть может, где-то дурака.
Гуляй же, вор, пока ещё на воле.
Осталось мало жить наверняка.
Не счесть «наколок» на усталом теле
На наш твой лексикон так не похож.
Когда-нибудь в каком-то беспределе
Схлопочешь в спину острый финский нож.
В «шалмане»просадил большие «тыщи»
На женщин, на закуски, на вино.
Ты постарел, и чем ты лучше нищих?
Ведь не имеешь в жизни ничего.
Всё было: деньги, золото, брильянты,
Но всё куда-то по ветру ушло.
Ушла жена, ты не имеешь хаты.
И кроме «красть» не можешь ничего.
Как классный вор не смог снискать ты славы.
Ты часто ошибался в мелочах.
И попадал на нары ты в облавах.
Хоть ты и вор, но твоё дело «швах».
Последний срок мотаешь, всё же годы.
Дожить до воли врядли суждено.
И сквозь решётки смотришь на природу,
Другие же на воле пьют вино.
Другим достались ласки «сладких» женщин.
Другие нынче «денежкой» сорят.
А ты ума имеешь много меньше,
Чем седины, и срок тебе мотать.
Так и не понял вкуса ты свободы,
Раз за решёткой жизнь предпочёл.
Стальных браслетов пара, да особый
Режим за то, что что-то не учёл.
ПО ДОНОСУ
В чёрных тучах слышал грома звуки.
Молнии на ломти рвали небо.
Мне сначала заломили руки,
А уже потом лишили хлеба.
Я был арестован по доносу
Вечно «шестерившего» соседа.
Месяца пытали на допросах,
Оставляя часто без обеда.
Не давали спать и долго били,
Заставляли подписать признанья.
Я не знал, меня в чём обвинили,
Хоть и был я часто без сознанья.
Полный бред во всех их обвиненьях.
Не был никогда ничьим шпионом.
Я не мог сознаться в измышленьях,
Хотя первый раз вообще на зоне.
Пятьдесят восьмая, часть же третья –
Десять лет без права переписки.
Я исчезнуть должен в лихолетье,
Не черкнув ни строчки самым близким.
Распылили б «сталинские волки»—
Был б навеки без вести пропавшим.
Тут снега до ужаса глубоки,
На лесоповале много павших.
Злые псы легко порвут на части,
И добьют прикладами солдаты.
Нет, на зоне не искал я счастья,
Счастье тем, кто померли когда-то.
Глянулся я одному «в законе»
За стихи правдивые и юмор.
«Подписался» за меня на зоне—
Я исчез для всех, как будто умер.
Меня даже вроде «хоронили»—
Забросали битым льдом в овраге.
Не «менты» с винтовки «завалили».
Умер я ведь только на бумаге.
По тайге скитался я три года,
Год уже прошёл, как умер Сталин.
Даже вроде ожила природа.
Много осуждённых выпускали.
Имя я сменил и возраст тоже.
Время мою внешность изменило.
Жил я , словно под другою кожей,
Угасали жизненные силы.
Я давно состарился и скоро
Должен буду я предстать пред Богом.
Только смена имени укором
За чужие прожитые годы.
Но ведь были годы те моими.
В чём и перед кем я виноватый?
Оболгали, после посадили,
Имени лишили, чести, хаты.
Бог простит меня, коль разберётся.
Что и как и по какой причине.
Может мне страданье и зачтётся .
Всё приму, как надлежит мужчине.
Господи, прости мне прегрешения,
Ежели был в чём-то виноватый.
Только обстоятельств лишь стечение,
Я же не какой-то там завзятый.
Честно отсидел я по доносу.
Перенёс я пытки в изобилии.
Если у Тебя ко мне вопросы,
То меня уже похоронили.
ПОЗОРНОЕ ВРЕМЯ
Природы суть – материя.
Без веры нет неверия.
Мир сталинской империи –
От Ягоды до Берии.
Палачество с кликушеством.
Страна доносам учится,
Предательству и мужеству,
А там уж как получится
Указы – издевательства,
Но как по рельсам катятся.
Цена большая платится
За то, что жизнь не нравится.
Под злобный окрик матерный
Глоток баланды лагерной
Из старой банки с вмятиной
Покажется вкуснятиной.
Мальчишки – беспризорники,
Охранники – позорники.
По четвергам и вторникам
Доносы пишут дворники.
И хвалится расстрелами
Россия скороспелая.
Две половинки целого
И правая и левая.
ЭХО СТАЛИНСКИХ ВРЕМЁН
Бояться никого не надо,
Хотя ещё боялись деды.
Я опасаюсь лишь соседа,
Вдруг донесёт он «куда надо».
Не только тяжело стране,
Мы все страх видели воочью.
Как все боюсь исчезнуть ночью.
Никто не вспомнит обо мне.
Я приглушаю даже смех.
А у соседа вдруг засада.
Бояться никого не надо,
Но опасаться нужно всех.
НЕ УСПЕЛ
Готовились в пророки
Кто мог и кто хотел.
Им назначали сроки,
Но кто-то не успел.
Кого-то расстреляли,
А кто-то пал в бою.
Я вспомнил их печали
И в память их пою:
«Как времена жестоки»
Но до конца не спел.
Они «мотали» сроки,
А я вот не успел.
НЕ ВИНОВНЫХ У НАС НЕ БЫВАЕТ
Никогда ни за что не судили людей.
Всегда их за дело сажали.
За то, что ты немец, латыш, иль еврей,
За то, что вообще ты татарин.
За то, что ты землю пахал до зари
Без сна и всё время голодный.
За то, что посмел ты признаться в любви
Соседке, змее подколодной.
Ведь это она на тебя донесла,
Что голодом ты не доволен.
Не взяли на фронт – твоя тоже вина.
Зачем был не вовремя болен?
Вполне воевать бы мог и без ноги,
Другие ж воюют солдаты.
Ты, якобы, «трескал» в тылу пироги,
Лет восемь за это расплата.
За «дело» сажали всегда, пусть его
Придумали даже чуть позже.
А что не виновен ни в чём – ничего.
Вину твою видно по роже.
В тюрьму раз попал, то уже виноват,
Ведь судьи своё дело знают:
«Ещё не свершил? Так задумал, ведь, гад.
Невинных у нас не бывает.»
ВОРОВСКАЯ РАЗБОРКА
«Авторитет» по кличке «Ленин»,
Прошедший не одну тюрьму,
Сперва поставил на колени,
А после «раком» всю страну.
ЖИЗНЬ НЕ ПО ПРАВИЛАМ
Живём мы не по правилам,
А по законам зоны.
Законы все не правильны,
Поскольку не законны.
Все «паханы» в законниках,
Или, хотя б, министры,
Сменив на кресла ломики,
Причём довольно быстро.
Вождями были бывшие
По тюрьмам да по ссылкам,
Народу не служившие,
Но с тягой к предпосылкам.
Себе забрали лучшее
С предвзятою харизмой.
Внедрили в жизнь по случаю
Теорию «вождизма».
Воры да алкоголики
В сравнении с тиранами –
Вообще пустые нолики,
Но схорнили Сталина
Народом «мудро» правили
Хрущёвы или Брежневы,
Но аккуратно грабили,
Как при вождях по-прежнему.
Иные проповедники—
Иная математика.
Их поздние наследники
Играли в демократию.
Как зебра жизнь – полосками.
Сменились вдруг названия.
С окладами неброскими
Пошли чины и звания.
Реформы слишком смелые
Народу были дадены,
И заработки «левые»,
Что попросту украдены.
Забрали всё последнее
В обмен на обещания.
Лгунишки многолетние
Ушли на совещания.
Гордились мы природою,
О ней писали повести.
Зато все в ней свободные
От правды и от совести.
Бессовестно ограблена
Своими ж депутатами.
Они пришли незваные
И стали олигархами.
МЕЧЕНЫЙ
Со «шконки» раз «откинулся» «сучара».
Не сразу парень «ссучился» на нарах.
Но как-то к «куму» в «хату» пригласили,
Потом его «блатные» «опустили».
Он согласился сдать всех из барака,
Но был «блатной»в бараке том, однако,
Что по стене успел «размазать кашу».
И стало место «суки» у «параши».
«Блатные» вслед ему слюной плевали,
А «чёрные» руки не подавали.
Он за свои «стукаческие» шашни
Пять лет «отбарабанил» в роли «машки».
На волю вышел, но уже все знали
И в «дело» никогда его не брали.
От жизни от такой он стал «бомжарой»
Как говорится, хоть опять на нары.
Но помнил он, кем прежде был на зоне.
Лишь «машкой» или «петухом в законе»
Поскольку стало жить ему паскудно,
Пошёл он и повесился «иуда»
А в «санаториях» везде свои законы,
Да и в стране сейчас законы зоны.
И в депутатах все давно «блатные»
И зоной стала матушка-Россия.
ОБОРОТНИ В ПОГОНАХ.
Знают только детективы
На Лубянке и Петровке,
Как родные коллективы
Превратились в «группировки».
Соблюдя в стране законность,
«Бандюков» они сажали.
Но теперь другая склонность –
Многие – бандиты сами.
Изменились в самом деле.
Раньше брали хоть не много.
До чего же обнаглели
Их коллеги на дорогах.
Только видимость порядка,
Ведь у них порядок свой—
Все берут такие взятки,
Что хоть в петлю головой.
И не взятки, а поборы,
А не дашь, так изобьют.
Ведь «менты» — такие воры.
Всё, что могут, украдут.
Нет порядка на дорогах.
Честных – ведь наперечёт.
Хоть людей сажают много,
Но преступность всё растёт.
По привычке верим сдуру,
Что милиция нужна.
Но не может ведь «ментура»
Посадить самих себя.
КТО-ТО ОТДЫХАЕТ НА КАНАРАХ
Кто-то отдыхает на Канарах,
И ему там очень хорошо.
А я «парюсь» третий год на нарах –
Приговора не было ещё.
Арестован я без предъявленья,
И не знаю в чём я виноват.
Не имею даже представленья.
Мне за что сижу – не говорят.
Третий год теряюсь я в догадках.
В одиночной камере сижу.
Бесполезно тут ругаться «матом»,
На допросы даже не ведут.
Может быть я попросту похищен?
Так ведь настоящая тюрьма.
Выкуп не получат – я ведь нищий.
Что им всё же надо от меня?
Третий год теряюсь я в догадках:
«Ну, по чьей я прихоти в тюрьме?»
Я сойду с ума, так мне не сладко.
Лучше уж на воле в нищете.
Кормят относительно не плохо.
Раньше я не ел так никогда.
Непонятно мне, откуда блохи?
В камере ни одного кота.
Из людей я никого не вижу.
Мой тюремщик лишь в глазок глядит.
Я ведь даже мухи не обижу –
Муха ни одна не залетит.
Третий год стихи я сочиняю.
Вынужден учить их наизусть.
Только для чего и сам не знаю.
Кажется, что здесь я и «загнусь».
ОЛИГАРХ В ТЮРЬМЕ
Он по утрам «работал» олигархом,
По вечерам «досиживал» в тюрьме.
Чуть было не пошли дела все прахом,
Но выходы всегда есть и везде.
За счастье нужно, говорят, бороться,
За капиталы крупные – вдвойне.
И капиталу чтоб не расколоться,
Договорился он сидеть в тюрьме.
Зато без конфискаций и налогов
Содержит олигарх «свою» тюрьму.
Она ему обходится не много,
В сравненье с тем, грозило что ему.
«Его» тюрьма с повышенным комфортом.
К тому ж он взял на содержанье «штат».
В тюрьме нет, правда, теннисного корта,
Но все его и так благодарят.
Пронёсся слух, что «отстегнул» министру,
И что сидит закону вопреки,
И что вообще дела его не чисты,
Но это только «злые» языки.
Хоть он в тюрьме, но все ему послушны,
Все жили б так, как этот вот бандит.
Закон к нему довольно благодушный.
Понятно: он на «кранике» сидит.
СИДИМ НИ ЗА ЧТО
Я был простым неграмотным колхозником,
Но объявили, будто я шпион.
Скакал «Энкавэдэшник» чуть не козликом,
Чтоб доказать какой хороший он.
Второй срок я «доматывал» при Берии.
Так и не понял я в чём виноват.
Тогда давали сроки словно премии,
Высасывая с пальца компромат.
Меня нарочно придавили деревом,
Чтобы «запомнил» я лесоповал.
Но выжил и подобно зверю я
Все раны и ушибы «зализал».
На зоне я сошёлся было с «урками»,
Хотя ещё был попросту «пацан».
Меня они бы до смерти «затуркали»,
Но заступился за меня «пахан».
Полгода провалялся в лазарете я.
И там я научился песни петь
Про самое хорошее и светлое,
Что помогало мне не умереть.
Пятнадцать было по указу первому,
Но отсидел я целых двадцать пять.
Собаки злые и охрана нервная.
Чуть что и им приказано стрелять.
Скажите, вы бывали на Канарах?
Я ж ничего не видел кроме нар.
Ведь на Канарах лучше, чем на нарах.
И я готов ответить за «базар».
ЗИМНЕЙ НОЧЬЮ НА ЗОНЕ
На Севере вообще темнеет рано,
Особенно в дремучем декабре.
Налил водяры – не видать стакана
И закусь замерзает как нигде.
Погода – зверь, как раз не для погони.
Но и бежать в мороз – нема дурных.
Хоть ранний час – уже темно на зоне.
На вышках не увидишь часовых.
Снег валит так, что не пройдут собаки.
Как в речке тонут по уши в снегу.
По крыши снегом занесло бараки.
И по нужде не выйти в эту тьму.
Собаки воют. Кто-нибудь со скуки
Прожектор включит – вроде веселей.
И только одни лагерные «суки»
Уйдут стучать за пайку или «грейв».
Но если в темноте кого «уроют»,
У следствия не свяжутся концы.
Писал же Пушкин: «Буря мглою кроет…»,
По лагерному значится: «Кранты».
В такой мороз и «вертухай» задаром
Не отстоит на вышке двух часов.
Пред тем как выйти хватанёт водяры
Стакан, а то и два без огурцов.
С похмелья часовые очень люты.
В башке невообразимый кавардак.
Сперва отпустит «зека» за волюту,
А после вслед пошлёт свинцовый град.
В «запретке» срубят, врядли кто докажет.
Бежал и всё, стрелять велит устав.
А деньги спрячет и сержант «отмажет».
Кто с автоматом будет вечно прав.
Лютует ветер и мороз не хилый.
Термометр «столбит» под пятьдесят.
В бараке «зэки» собирают силы.
Точнее все без исключенья спят.
Возможно мысль о свободе греет,
А может принесённый самогон.
В такой мороз никто их не проверит.
Никто производить не станет «шмон».
На Севере вообще темнеет рано,
Особенно на зоне в декабре.
Налил водяры – не видать стакана.
И пьяных не увидеть в темноте.
СПЕЦПОСЕЛЕНЦЫ
А за забором грозные снега.
Морозы люты также как собаки.
Но хочется увидеть иногда
Кусочек неба, чтоб не из барака.
Мотают сроки кто что заслужил.
Диапазон статей разнообразный.
Клянутся «зэки» : «Чтобы я так жил…».
Мечта о воле как далёкий праздник.
По много лет без женщин и вина.
За «цыбик» чая враз лишат здоровья.
А кое-кто ударился в бега,
Чтоб бывшей «зэчке» скрасить участь «вдовью».
Тут до «фига» обученных собак
И грязные холодные бараки.
Маршрут один : лесоповал – барак.
«Чинарик» – тоже денежные знаки.
Консервы, масло, даже белый хлеб.
И «зэки» в карты режутся в бараках
На деньги, и чего тут только нет.
Поставят на уши, а захотят – и «раком».
Они и так уже здесь вне закона.
Приемлем только «воровской» закон.
Чем отчий дом, для них роднее зона.
Их не пугает ни «этап», ни «шмон».
И всё же разговоры о свободе,
Как и о бабах – каждому мечта.
О как весною сердце «колобродит»
И смысл появляется в глазах.
Поговорить за лагерную жизнь
Казалось, никакого нету «понта».
Вмечтах о воле ею же клялись.
А вышли – им тайга до горизонта.
ВИНОВЕН ПО ПРИКАЗУ
Этап на Север и срока огромные
И некому пенять – у них приказ.
Взгляни в лицо небритое суровое,
Взгляни, быть может, что в последний раз.
Я по суду отправлен, не по совести.
Ведь знали, что ни в чём не виноват.
Но был приказ, чтоб осудить в суровости,
И вот тысячемильный мой «этап».
Со мной охрана: двое с автоматами.
Их лица перекошены как век.
Они умеют лишь ругаться матами,
Считая шаг без них за мой побег.
Они жируют салом и колбасами,
А я для них уже не человек.
Они как выпьют, так затвором клацают,
И в страхе я жую свой чёрствый хлеб.
Они в бушлатах тёплых, я – в наручниках
Да ещё в очень рваных сапогах.
И вечно парой, словно неразлучные,
Меня ежесекундно сторожат.
Без них я даже не могу оправиться
Сниму штаны – мне в спину автомат.
Затворами им щёлкать очень нравится,
Смотреть колени как мои дрожат.
А ведь могу и не дожить до лагеря.
И некому пропеть за упокой.
Хотя и раньше жизнь была как каторга—
Я осуждён по «пятьдесят восьмой».
НЕ СОСТОЯВШИЙСЯ ПОБЕГ.
Луна стояла над бараком,
А звёзды словно псы цепные.
На полпути меж Львом и Раком.
Её безмолвно окружили.
Луна предательски барак
Горизонтально освещала.
При свете эдаком никак
Не смыться тайно, без скандала.
В фуфайке чёрной на снегу,
Особенно при лунном свете.
Любому «вертухаю- псу»
«Зэк» убегающий заметен.
Бежать-то километра два
Среди подлеска и проталин.
А там – серьёзная тайга,
В тайге ты сам себе хозяин.
Как незаметно проскользнуть?
Ошибка может жизни стоить.
На вышках часовые ждут.
Навечно пуля успокоит.
Так если бы бежал один –
Ещё троих сманил в бараке.
Не из «воров»,из середин.
Другие – злые как собаки.
Мороз был где-то тридцать пять,
Луна предательски сияла.
Давно готовился бежать.
Как начинать побег сначала?
Четыре «серых» мужика
Припрятав для себя припасы,
Собрались, чтоб наверняка,
Уйти в бега от общей массы.
Обрыдло всё им : беспредел,
Лишенье прав всех и свободы,
Тяжёлый труд, немытость тел,
И лучшие уходят годы.
Тайга большая, всех найти
Легко наврядли, чтобы сразу.
Куда уж посреди тайги.
Но вот луна, горит зараза.
Как на ладони всё вокруг:
Прожектора, собаки, вышки.
Кто хочет превратиться в труп?
Ведь слава Богу не мальчишки.
За сорок каждому из них.
Лишь одному тридцатник минул.
Нет средь охранников слепых,
И так не хочется в могилу.
Ну что за проклятая ночь!
Господь явить не хочет чудо.
А не бежать – терпеть невмочь—
Не к счастью— битая посуда.
Да, неудачно вышло с мраком.
Луна висела над бараком.
А звёзды, словно псы цепные,
Её безмолвно окружили.
РАЗНЫЕ СУДЬБЫ
Судьба послевоенная
Для большинства – сиротская.
С убитыми и пленными,
А в общем жизнь скотская.
Питались «общепитами»
Голодные и грязные.
И выросли бандитами,
Но только банды разные.
Одни вполне «законники»,
Другие лишь карманники.
И вышли те, кто с ломиком
В народные избранники.
Кто пил портвейн дешёвенький
Наполовину с матами –
В пальтишке драном, плохоньком,
Не стали депутатами.
А те, кто не стесняется—
Имеет представительство.
Прилюдно не ругается,
Уже он член правительства.
Творят законы разные,
Народ пугают «дурками»,
Забыв, что их «отмазали»,
Что сами были «урками».
И «честь» есть и «достоинство»,
В карманах «зелень» водится.
На журналистов происки
«ОМОН» и «БЕРКУТ»просятся.
«Замочат» тех прозорливых,
Что много любопытствуют.
Всё куплено, всё продано
И жизнь как под пытками.
Взрослеют «сиротинушки»,
Не все, лишь те, кто с денежкой.
А остальным всем – «фигушки»
Богатым всё до «фенечки».
И время вроде мирное,
Судьба хоть не сиротская,
Но жизнь как поле минное,
Для всех всё также скотская.
ЗАМОЧИЛИ ПАХАНА ФРАЕРА
Замочили «пахана» «фраера».
И воткнули в тело сразу два «пера».
Одно в спину, а другое в левый бок.
То «братве» был первый «фраерский» урок.
Всполошились и «братва» и «менты».
Обещали «фраерам» они «кранты».
Не найти ни следов, ни концов.
Нет предателей средь честных «фраеров».
«Шмон» на «киче» и переполох.
Кто-то «мочит» в камере «воров».
«Вор в законе» что уж не авторитет?
Интересно, что нароет «мент»?
А ментам до «фени» их резня.
Нет заточки, нету в камере ножа.
Заключённые «бузят» со всех сторон.
Ничего не обнаружил даже «шмон».
Третьи сутки ищут в камере «козла»,
Что поднял свою «грабарку» на «вора».
Перессорились десятка три воров.
Нет предателей средь честных «фраеров».
ВОЛЯ
От звонка до звонка десять лет, как четыре недели,
Пролетели, а я не успел даже толком понять,
Что квадратик окна без решёток. Мохнатые ели
Словно пьяный охранник, в глазах моих будут стоять.
Нету окриков грозных, удара не ждёшь больше в спину.
И не режет глаза по утрам бледно-серый рассвет.
Неужели теперь эту зону навеки покинул.
Неужели опять я свободный теперь человек.
Помню: раз по весне мы валили тяжёлые ели.
Зазевался напарник, его снами больше уж нет.
От судьбы не уйти. Да и мы б всё равно не успели.
С алой кровью смешался подтаявший, траурный снег.
Мы его понесли хоронить за барак, за сараи.
Рыли мёрзлую землю, звенело кайло как стекло.
Если ад на земле, значит он удостоился рая.
Но при жизни такой, как и всем нам, ему всё равно.
Десять лет и сто бед отзвенели, как колокол боли.
Неужели я больше сырой не увижу барак?
Но охранник сказал: «Выметайся скорее на волю.
Я на волю ушёл, две слезы намотав на кулак.
ПАЛАЧУ ИЗ Н К В Д
Ты просто перепутал свет и тьму.
Из-за деревьев ты не видишь леса.
Ты строил мир, как памятник ему.
Ты был один из многих мелких бесов.
Свою работу очень ты любил.
В ней видел только удовлетворенье.
Ты счастлив был, когда людей губил.
Ты винтик был в системе подавленья.
Ты бил людей свинчаткой по зубам
И генералов ставил на колени.
Ты глубоко униженным был сам
Тем, что ты наслаждался униженьем.
Карательной системы ржавый меч,
Как верный пёс цепной служил системе.
Но и твоя башка скатилась с плеч.
И палачи нуждаются в замене
СМЕРТЬ ВДВОЁМ (исповедь с того света)
Ты отдалась в снегах под Сыктывкаром.
Мужчин ты не видала весь свой срок.
Мне наплевать на всяких лесбиянок.
Да их полно на десять лет вперёд.
Бежала ты в снегу почти по пояс.
С тобой одновременно я бежал.
И о любви почти не беспокоясь,
Я женщин лет двенадцать не видал.
Был юн тогда, не двадцать и не тридцать.
Мужик, как бабы говорят, в соку.
Но в заключенье вынужден трудиться
Без женщин, алкоголя, табаку.
И мы тогда с тобой соединились,
Хотя не по любви, а по тоске.
Мы прямо на снегу с тобой «любились»
И было всё, как будто мы во сне.
Собак не слышали и криков «вертухаев».
Они тогда к нам близко подошли.
Нас при попытке к бегству расстреляли.
Два тела на снегу лежат в крови.
В один мешок сложили оба трупа.
Соединилась наша кровь в одну.
Любовь до гроба, как это ни глупо,
Но лучше смерть, чем заново в тюрьму.
Я не хотел об этом так подробно.
И не желал так быстро умереть.
Но всё же подарила нам свободу,
Пришедшая на смену «чувствам» смерть.
РАЗМЫШЛНИЯ «АВТОРИТЕТА»
Когда век воли не видать,
Тогда свободы хочется.
Но тем, кто должен срок «мотать»,
На нарах не пророчится.
И говорил «авторитет»,
Когда отряд построили:
«Ведь даже в жизни счастья нет,
А в смерти уж тем более».
Ему никто не возразил,
Ведь мысль довольно чёткая.
«Авторитет» свой взгляд возил
Куда-то меж решётками.
СОДЕРЖАНИЕ
1 Детский сад «особого режима».
2 «Зек» повесился.
3 Побег.
4 Наша жизнь – тюрьма.
5 Амнистия по «пятьдесят восьмой».
6 Этапники.
7 Колымские будни.
8 Пайка.
9 Беглецу.
10 Подготовка к побегу.
11 А черёмуха белая, белая.
12 Задержание.
13 Магадан.
14 Памяти поэта Юрия Галанскова.
15 Следы преступления.
16 Не «подфартило».
17 Баллада о «ментах».
18 Звёзды для лейтенанта.
19 Письмо из тюрьмы.
20 Испорченные дети.
21 Смерть на снегу.
22 Зараза конвоир.
23 Только мёртвым воля.
24 За того парня.
25 Допрос.
26 Самосуд.
27 Расстрел.
28 Сучара.
29 Четвёртый.
30 «Пахан» на зоне.
31 Разговор с «кумом».
32 Бамбино.
33 Недовольство «фраеров».
34 Коррупция.
35 Жизнь вора.
36 По доносу.
37 «Позорное» время.
38 Эхо «сталинских» времён.
39 Не успел.
40 Не виновных у нас не бывает.
41 Воровская разборка.
42 Жизнь не по правилам.
43 Меченый.
44 Оборотни в погонах.
45 Кто-то отдыхает на Канарах.
46 Олигарх в тюрьме.
47 Сидим ни за что.
48 Зимней ночью на зоне.
49Спецпоселенцы.
50 Виновен по приказу.
51 Несостоявшийся побег.
52 Разные судьбы.
53 Замочили пахана фраера.
54 Воля.
55 Палачу из Н К В Д.
56 Смерть вдвоём.
57 Размышления «авторитета».