Когда Господь взбивает свою перину,
земля покрывается белым прохладным пухом.
Все задирают головы, навостривши ухо,
слушают это небо, становятся балериной
с тоненькой талией, длинными худыми ногами,
раскручивающей фуэте на озябших пальцах.
Небо сверху стянуто туго в пяльцы,
иголка сначала тычется, очертя предместья,
и кто-то с изнанки неба тебе вышивает крестик
очень большими, слишком большими для нас стежками.
Солнце, не поднимая глаз, гладит по голове вечер.
Задернуты занавески на окнах с крестами рамы.
Странный усталый странник, сбросив мешок заплечный
крестит входящих в комнату так, будто он тот самый.
Когда Господь взбивает свою перину,
на землю слетает пух. Мягкий, как шёпот звёздный.
и ты понимаешь, вдруг, то, что сегодня поздно
куда-то спешить игрушечной балериной.
Ведь это Сочельник – это чудесный вечер.
И ты ему веришь, будто с тобой не станет, –
крестишься мелко, часто, плавишь в ладошках свечи.
Снег продолжает белый, лёгкий, прозрачный танец.
Люди выходят из дому не запирая двери,
смотрят на этот, большими стежками, крестик
и говорят «О, Господи, сохрани мне веру»,
тихо бредут по городу, ряженому невестой.
Сочельник затянет небо покрепче в пяльцы,
поднимает руку ко лбу, сокрестив три пальца,
зажжет для волхвов звезду, выдохнув волшебство, –
так случается Рождество.