В последнее время на душе осадок из-за непрерывных забот, неприятностей, людей в камуфляже с автоматами, вопросов, как ещё продержаться квартал без договоров и заказчиков и не протянуть при этом ноги. И один только остается выход: зажмуриться крепко и нырнуть куда-либо в детство, вот сюда, например:
Эх, вот ещё пять минут полежу и пойду заниматься, сегодня совсем мало задали. А вечером, нет, вечером я в футбол не буду играть, мне всё время по ногам бьют, а мяч, если и достанется два раза за игру, никогда в ворота не попадает. Вот если бы сегодня были прятки, как тогда, неделю назад...
И мы с Сашкой снова оказались бы в третьем подъезде под лестницей, где бочка с краской. И "водила" даже заглянул туда, но нас не увидел (уже порядком стемнело). А Сашкины глаза всё равно здорово блестели, и, когда она прикрыла ладошкой мой рот, чтобы я не дышал громко, мне вдруг стало слышно, как сильно стучит сердце. Хорошо, что "водила" не услышал этого стука и побежал проверять другие подъезды и сараи, и кусты за мусоркой, где мы перед этим пытались сделать бомбу из бутылки с керосином, но она не взорвалась.
И мы сидели, молчали и смотрели в темноту. И кого-то из нас уже во дворе звала мама, но мы не шевелились. Стало совсем темно, только наше дыхание, только толчки сердца, и ноги уже затекли. Я поворачиваюсь, случайно касаюсь в темноте твоей коленки, открываю рот, чтобы сказать+ и тут у меня перехватывает дыхание. Что же это такое? Ты уже давно убрала ладошку с моего рта, и я держу твою руку и не отпускаю и чувствую, но пока ещё не понимаю, что я должен её погладить, вот так сверху, и медленно-медленно пошевелить пальцами. А рука от волнения вспотела и мне горячо и снаружи, и внутри. Кажется, у тебя такое же ощущение. И страшно, и сладко, и всё так ноет. Сашка, Сашка, ты всегда такая боевая, от тебя частенько мальчишкам доставалось не только словом, но и твоим крепким кулачком. А сейчас, сейчас ты такая тихая, тёплая, близкая, но я ещё не знаю, что мне надо сказать: "Сашенька, милая!".
Конечно, у этой истории было и продолжение, но я его вспоминаю значительно реже. Однако раз уж начал, что поделаешь - "из песни слов не выкинешь". Вот они, те слова, что были потом. Недели две прошло после того, только вечером, когда все начали, было, расходиться, она вдруг как закричит на всю улицу: "А я Рака на болоте поймала!". И сама быстро в сторону, подальше от меня (в рабочем пригороде особо цеплять ребят нежелательно, - можно и по шее схлопотать).
Конечно, у детей часто дразнилки и прозвища от фамилии бывают, да я и не очень-то против. Но не водятся раки в болоте, им проточная вода нужна, что я ей и пытался объяснить. А она - ни в какую, опять за своё: "А я Рака в болоте поймала!"
Мне бы остановиться, подумать, что за её словами скрывалось. Действительно, она меня поймала. Дыханием, глазами, своей горячей ладошкой. И не дразнится она вовсе, просто ей хочется вслух сказать обо всем, что было, но так, чтобы никто не догадался, что именно она кричит. Действительно, никто не догадался, и это было хорошо. Плохо другое, - я тоже тогда так и не смог понять, почему, зачем и о чем она так неправильно кричит. И не было у нас больше таких пряток, такой темноты в подъезде и такого стука сердца, что, кажется, слышно на весь дом.
А тут, наконец, получили мы две комнаты в сто одиннадцатой квартире самого большого дома в Ворошилове, длиной в целый квартал. И папа забрал мои документы из старой школы, где я так и не успел получить похвальную грамоту за 4 класс (обещали выдать в сентябре уже в 5 классе). Впервые за два года у меня была своя кровать, а не сундук, на котором я спал в старом доме, где мы вчетвером располагались в "покоях" площадью 9м2 с бытовыми удобствами, понятно, во дворе. А здесь был такой большущий двор и столько ребят, что я не успевал знакомиться, так что всё было недосуг сходить туда, в старый наш двухэтажный на три подъезда домик. Начались занятия в школе, и я так больше не побывал в моём недавнем прошлом и не увидел больше Сашку.
Может, и к лучшему?
Наверно, 1997 год