Плоские, словно капли воды, мы не чувствуем бесконечных пределов водостоков. Мы не соприкасаемся с городом и скользим по его улицам обрывком газеты, вечерним лучом, иногда останавливаясь у витрин с надписями на языке, которого мы не понимаем. Наше вдохновение – глубокое беспокойное озеро, вымерзшее до дна. Мир кажется нам прозрачной ледяной глыбой, мы смотрим на упаковку, и смущенная улыбка падает с наших губ. В наших артериях бредут усталые пилигримы, и мы не в состоянии им помочь. Есть еще, правда, уютные погребки, куда мы спускаемся, чтобы узнать спортивные новости: нас ободряют репортажи с места событий, густые, будто кровь, пролитая на холст.
Мы танцуем с порывами ветра, а потом привязываем его к дверным ручкам и оставляем во власти снов. Мы говорим вразнобой, иногда все вместе, молчим часто и отрывисто, а пульс наших сердец отстукивает радиоактивную симфонию в тональности Хиросимы.
Наконец-то антракт, и можно сорвать цветок.
Поезда напрасно ждут, что мы отправимся с ними за горизонт: мы давно сдали свои билеты. Изобилие одинаковых дней – липкая вина, которую мы несем с достоинством метрдотелей. Когда-то мы развлекались тем, что придумывали новые закаты и восходы: мы вели себя словно дети на границе юности и войны. Все это в прошлом – мы заблудились в графиках курсов, индекс NASDAQ мерещится нам в каждом стекле
Цивилизация мертва, потому что лишилась нашей любви. Посмотрите вокруг: вместо музыки – пустыри, вместо архитектуры – свалки стеклянных отходов. Рано или поздно мы разлюбим все, что выше уровня наших глаз. Поднимаясь на носки, мы касаемся камней, лежащих у нас под ногами, и они отвечают нам говорящим взглядом. Нас уверили, что ресницы – лучшие проводники двоедушия, и они хрупки, как китайский фарфор или ритуалы индейцев.
Тени трансформированных животных возникают из темноты, на каждом – молчаливая птица, но прохожие не обращают на них внимания. Речь отставных торговцев, что выходят из клуба, оставляет за собой шлейф разочаровывающих открытий. Бегунам не позволяют перевести дух, и они должны без возражений выслушивать упреки в своей многочисленности.
Когда-то, в детстве, далеком и медлительном, перед нами открылись двери гудящих снов, эти сны были красочнее осенних листьев. Мы наслаждались ими, и радостный смех взлетал с наших лиц. Мы говорили: «Никакие светила не могут сравниться с нами в отваге. Каких волнений мы еще не испытали? Благоуханные перечные ночи, восходы, видимые с далеких гор, – вам отдаем мы первенство в иерархии горизонтов. Линии судьбы на дне наших слов способны изменить историю. Магнитная гора стремительных превосходств, ты намного глубже долин выцветшей лени и никогда не обмелеешь!» Так было – в тот вечер, позднейший из вечеров, мы разрешили себе самые легкие мысли. Женщины встречали нас ласковым удивлением и дарили причину для любопытства. Но сегодня от предсказуемости прошлого у нас кружится голова, мы прячем свой взгляд в перчатки, чтобы не видеть, как дырявые сумерки пожирают цветущий день.
Умопомрачительные озарения – вот на что мы еще можем надеяться.
Всюду спрятаны ловушки изменчивости, и самая незаметная из них – самая лучшая.
Мы привыкли к долгим прогулкам по вздыбленным площадям, к неожиданным крикам, которые каждое утро находим в почтовом ящике. Безупречная пьеса, где все актеры действуют наугад. Пропустив вступительные слова, мы дожидаемся повторения этих фраз в финале, и никогда не обманываемся. Сладкие утешения детства – лакомство для тех, чей вкус утомлен горечью трудных разочарований. От сурового взгляда улиток мы светлеем, словно витражи на рассвете: в чем еще нуждается строитель заботливых вечеров?
Вот карта наших интересов; эти фантазии – глубокомысленная воронка в середине прожитых лет.
Час тревоги, мы вдвоем против целого мира. Нам никогда не опередить наших мыслей. Слова размыкают наши губы и убегают вдаль, мы смеемся им вслед, озадачивая стены, готовые, как всегда, доказать свою невиновность.
Вы разучились делать то, что проще всего, – нарушать правила уличных беспорядков.
В грезах мы видим себя на вершине горы, в залах штаб-квартиры ООН, в грязных забегаловках, на скачках в Москве и Буэнос-Айресе, мы жертвуем этим грезам возможностью сна. Худший вариант пробуждения – утром, когда крыши стекают с домов, разогретых кипящим солнцем. Свет похищает улики, улицы проглатывают детей, больницы и маленькие карамельки: поблизости наступает великий час общения с поэтом, опоздавшим на пароход. Мы слышим его задумчивый голос. Он считает до двадцати.
В этот вечер, как и прежде (прервется ли когда-нибудь хоровод этих изношенных дней), мы будем танцевать в карнавальных костюмах. Вы едва ли узнаете наши лица под масками Щедрости и Доброты.
Но тот, кого мы любили больше всех, отринул нас, скрылся в зарослях лилий. Он сбежал из-под стражи дней; вряд ли он помнит наши унылые игры. «Не хотели бы вы снова прикоснуться к нашим чувствам, трепетным, как море? Крокодилы и другие насекомые, обитатели темных пещер, по-прежнему владеют вашим воображением? Я до сих пор слышу крики раздосадованных животных, они выдают свой гнев медленными прыжками. Дорогой друг, расскажите о воспоминаниях, что встретились вам на пути». Пейзажи, которые вчера восхищали своим постоянством, утратили наше уважение; им его не вернуть. Давайте следить за игрой облаков в оконных проемах: отвернувшись, мы не увидим ничего, кроме собственной слепоты.
Скажем ли мы себе: это конец пути, здесь обрывается наше плавание в поисках прекрасных водоворотов? Мы пресытились приключениями на суше и морскими авантюрами. Даже книги не способны пробудить нас для магнетических грез – так мало осталось непрочитанных страниц, где еще возможны обмороки.
Наши встречи похожи на крылатых лошадей, стремящихся в небо, они так же меланхоличны, как мы. Что сказать о рекламных колоннах, поддерживающих башенки вечеров? Никогда уже нам не увидеть тех спектаклей, что завораживали нас в детстве. Палитра вечеров высохла под обжигающим дыханием гигантов глазури.
Нас не привлекают сувениры земли: мы ищем пересохшие реки и многолюдные пустыни.
Христианские праздники для нас – не больше чем поцелуй, который вечер дарит засыпающему ребенку. Сквозь плоть зари проступает костяк пейзажа – это распятие наших тайных желаний, выставленное на аукцион. Отступление без конца и начала. Совсем недавно мы вслушивались в перекличку огненных птиц, раздавали милостыню пожарникам горизонта. Неужели мы так обеднели, что налоги на юность за нас платит кто-то другой? Вдалеке вырастают туманные горы, и мы видим, как на их вершинах селятся угрюмые неожиданности. Часы бьют двенадцать, но до полуночи еще далеко.
Словам, застрявшим в наших легких, угрожает соседство сердечной аритмии, шумной, как солнечная буря или аплодисменты прерванной серенаде.
Холод прозекторской рождает мечты о новой технологии разделки трупов, точной и неопровержимой, как уголовный закон.
Рожденные под знаком равновесия выбирают горные лыжи и альпинизм; лавины и снегопады ничему их не учат; изо дня в день они проходят те же маршруты, и когда сирены «скорых» созывают их на обед, они тут как тут. Лишь в конце жизни они приходят к пониманию своей роли – одиноких глашатаев праздности, мучеников послеобеденного часа. Они умываются ароматной водой Calvin Klein и носят пиджаки от Armani, на подкладке которых выжжено: «Лучший в мире потребитель жизненного пути»; но им никогда не перебраться на черную трассу. Мы поем, мы пели, мы споем на коронации маленькой иволги, запутавшейся в хитросплетениях своих изумрудных перьев. Всего лишь улыбка, не значащая ничего.
В ожидании звездопада мы выходим на площади и предлагаем всем заняться плетением корзин; нас не смущают высокие цены на шелк и гостеприимство. Передовицы газет, предупреждения и угрозы... Довольно! Стебли наших пальцев, сколько времени вам нужно, чтобы пустить корни на той стороне Земли? Держитесь подальше от землетрясений и оползней; вихри солнечного ветра сметают звездную пыль! Пассажиры уклончиво занимают свои места. Если их доводы не примут во внимание, они повяжут теплые шарфы. Перестаньте рассуждать о всеобщем разоружении; настало время утонченных духов; нам удалось выиграть время, пуская пыль в глаза этим безобидным преследователям. Какие могут быть сожаления и претензии к основателям империи, чьи пределы сузились до размеров рулетки.
Между нами и жизнью – ожог пасмурных вечеров и маленькие креветки, думающие во сне. Мы не обращаем внимания на гусениц, прокладывающих себе пути на чердаки власти, – эти помещения нуждаются в одобрении, которого не получат.
Наша плоть – это галактика, которая не значится ни в одном каталоге. Укрепление доверия будет продолжено, невзирая на сокращение популяции белых медведей. Какой высоты дом, где вы спрятали свои лучшие жесты? Его снесли много веков назад. На развалинах поселились желтофиоли и опрятные недоразумения. Приказы отдаются шепотом, но если вы вернетесь сюда, то не увидите главного. В подземельях нашей радости заключены неиссякаемые источники грусти.
Остается лишь вслушиваться в пение землеройных машин, упорных, как крылья стрекозы. «Сегодня ночью мы выступим с проектом озеленения ледников. Вам это казалось несбыточным. Взгляните на звезды, как вы это делали прежде, и скажите: «Мне известны привычки ночей».
Фильм крутится в обратном направлении, и тени, отыграв свои роли, уходят с экрана. Всему свое место, даже головокружительному намерению сдаться. Вечнозеленые растения умирают каждую секунду. Те, кому удалось выстоять, протягивают нам руку скорой помощи, и мы со смехом отвергаем ее. Дни гниют, зацепившись за крыши. Роскошь базара поражает фруктовое воображение. Время плодоносит со скоростью две минуты за апельсин.