1. ПРИРОДА В ПОЭЗИИ ФЕТА.
Приветствую вас, дорогие любители поэзии. В эфире рубрика «Душа поэта» и новая встреча с непревзойденными образцами классической поэзии, которая является одной из составляющих золотого наследия человечества.
И одним из таких классиков человечества, без сомнения, был Афанасий Фет, русский поэт с непростой судьбой и удивительным поэтическим даром:
Иным достался от природы
Инстинкт пророчески-слепой -
Они им чуют, слышат воды
И в темной глубине земной...
Великой Матерью любимый,
Стократ завидней твой удел -
Не раз под оболочкой зримой
Ты самое ее узрел...
Это – стихотворение другого классика русской поэзии – Федора Тютчева, обращенное как раз к Афанасию Фету, и факт этот представляется символичным: оба поэта не только ценили творчество друг друга, но были близки по своему поэтическому мировоззрению. Хотя, – Фет буквально боготворил Тютчева, считая его своим учителем, и очень дорожил его расположением. Приведенные выше строки были ответом Тютчева на стихотворную просьбу Фета:
Мой обожаемый поэт,
К тебе я с просьбой и с поклоном:
Пришли в письме мне твой портрет,
Что нарисован Аполлоном.
Давно мечты твоей полет
Меня увлек волшебной силой,
Давно в груди моей живет
Твое чело, твой облик милый.
…
Поклонник вечной красоты,
Давно смиренный пред судьбою,
Я одного прошу — чтоб ты
Во всех был видах предо мною.
…
И хотя Афанасий Фет и Федор Тютчев были практически современниками, и в продолжительный отрезок времени творили одновременно, Фет как бы перенял у Тютчева эстафету познания вселенской гармонии посредством овладения гармонией поэтического слова. И так же, как Тютчев, он ощущал себя единым целым со всем мирозданием, проявленным как в земном, так и в небесном мире:
Я долго стоял неподвижно,
В далекие звезды глядясь, -
Меж теми звездами и мною
Какая-то связь родилась.
Я думал... не помню, что думал;
Я слушал таинственный хор,
И звезды тихонько дрожали,
И звезды люблю я с тех пор...
Это стихотворение 1843 года, писать же стихи Афанасий Фет начал во второй половине тридцатых годов, во время своей учебы в немецком частном пансионе Крюммера в городе Верро (сегодня город Выру в Эстонии). Годы учебы здесь последовали сразу за психологической травмой, связанной с так называемой тайной рождения. Афанасий родился в усадьбе Новоселки Мценского уезда в ноябре 1820 года у орловского помещика Афанасия Шеншина и привезенной им из Германии Каролины Шарлотты Фёт, и соответственно получил фамилию Шеншин.
Однако спустя четырнадцать лет духовные власти Орла обнаружили, что ребенок родился до венчания родителей, он был лишен фамилии, дворянства и русского подданства, и стал «гессендармштадтским подданным Афанасием Фётом», — то есть, получил фамилию первого мужа своей матери. А поскольку с помещиком Шеншиным она уехала, фактически будучи замужем, бросив мужа и маленькую дочь, то отцовство Шеншина посчитали сомнительным. Эти события потрясли душу маленького Афанасия, и двусмысленность положения он переживал почти всю свою жизнь. И полжизни предпринимал все возможное, чтобы вернуть себе звание и фамилию, данные ему при рождении. Впоследствии немецкий вариант Фёт был адаптирован к русскому произношению фамилии — Фет, под которой и родился тонкий лирик русской поэзии.
Лесом мы шли по тропинке единственной
В поздний и сумрачный час.
Я посмотрел: запад с дрожью таинственной
Гас.
Что-то хотелось сказать на прощание,-
Сердца не понял никто;
Что же сказать про его обмирание?
Что?
Думы ли реют тревожно-несвязные,
Плачет ли сердце в груди,-
Скоро повысыплют звезды алмазные,
Жди!
Несмотря на мрачные житейские неприятности, поэзия Фета полна надежды, чистоты и свежести. Вообще его жизнь и поэтическое творчество являются как бы двумя составляющими одной медали, так же, как и две его фамилии. Фамилию Шеншин он, как ни стремился, не смог вернуть по военной выслуге, но в 1873 году, по-видимому, основываясь на фактических доказательствах, предоставленных самим Фетом, по разрешению царя ему все же были возвращены и статус, и фамилия: теперь официально он стал дворянином Афанасием Шеншиным.
К этому узаконению он относился с болезненным самолюбием, что вызывало насмешку, например, Тургенева, с которым он дружил. Однажды в своем письме Тургенев высказался по поводу этой ситуации достаточно колко: «Как Фет, вы имели имя; как Шеншин, вы имеете только фамилию». Но для Фета этот факт имел чрезвычайно важное значение, и в итоге получилось так, что в быту он был по сути помещиком Шеншиным, а в творчестве – поэтом Фетом. К примеру, свои письма ко Льву Толстому подписывал «А. Шеншин», а стихи, прилагаемые к тому же письму – «А. Фет». Эта двойственность, по-видимому, была для него хоть и болезненной, но естественной, так же, как в природе поэт тонко ощущал гармоничное соединение противоположностей:
Заря прощается с землею,
Ложится пар на дне долин,
Смотрю на лес, покрытый мглою,
И на огни его вершин.
Как незаметно потухают
Лучи – и гаснут под конец!
С какою негой в них купают
Деревья пышный свой венец!
И все таинственней, безмерней
Их тень растет, растет, как сон;
Как тонко по заре вечерней
Их легкий очерк вознесен!
Как будто, чуя жизнь двойную,
И ей овеяны вдвойне, –
И землю чувствуют родную,
И в небо просятся оне.
Говоря о такой отличительной черте поэзии Фета, как пейзажность, нужно сказать, что он был тонким мастером улавливать и передавать малейшие нюансы как состояния природы, так и эмоциональное состояние человека, воспринимающего себя единым и гармоничным целым с окружающим миром. Более того, Фет впервые в русской лирике ввел безглагольную форму стиха, как раз и позволяющую ему – максимально углубиться в состояние души, а читателю – со-пережить вместе с автором эмоции и впечатления от события, а не процесс его развития. Вот известное стихотворение, которое неоднократно было положено на музыку многими композиторами:
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..
Здесь благодаря отсутствию глаголов при описании ночного пейзажа возникают тонкие ассоциации, угадывание того, что автор влюблен. А поскольку стихотворение датируется 1849-50-ми годами, некоторыми исследователями оно определено как единственное прижизненное посвящение Марии Лазич – возлюбленной Фета, которая трагически погибла, но тень этой любви сопровождала поэта всю его жизнь.
Однако, рассказ о стихотворениях Афанасия Фета, посвященных как памяти любимой женщины, так и такому волнующему состоянию души, как любовь, мы продолжим в следующей программе поэтической рубрики. А ваша душа также – пусть всегда будет открыта настоящим светлым чувствам.
2. ОБРАЗ ЖЕНЩИНЫ В ЛИРИКЕ ФЕТА.
Здравствуйте, дорогие друзья. Сегодня нас ждет встреча с волнующей поэзией Афанасия Фета, в которой мастерски отображено все разнообразие эмоций, которые рождаются в душе влюбленного, и поэтому поэзия эта обязательно найдет отклик в каждом неравнодушном сердце.
Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнею твоей.
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна - любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна - вся жизнь, что ты одна - любовь,
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в рыдающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой!
Это стихотворение, ставшее впоследствии популярным романсом, написано поэтом уже в зрелом возрасте в 1877 году, и посвящено Татьяне Кузьминской, одной из его знакомых. Однако те, кто знает историю его трагической любви, наверняка подумают и о другом возможном прототипе – о Марии Лазич. Оба они были бедны, и Фет, лишенный фамилии, прав на наследство и прав дворянина, вынужден был поступить на военную службу не только для того, чтобы выжить, но также в надежде по праву выслуги вернуть себе дворянский титул.
Впрочем, несмотря на тонкую поэтическую натуру, о карьере военного он мечтал с детских лет, и эти, как и многие другие противоположные качества, уживались в нем удивительно гармонично. Именно любовь к творчеству, и к литературе в частности, и сблизила двух молодых людей. Мария Лазич с ранней юности была поклонницей поэта Афанасия Фета (первый сборник его стихов «Лирический пантеон» вышел в 1840 году, с 1841 года он публиковался в различных периодических литературных изданиях). Кроме того, и Фет, и Лазич были увлечены творчеством Жорж Санд, а девушка помимо прочего была еще и талантливой пианисткой, мастерством которой восхищался сам Ференц Лист.
Фету было 28 лет, Марии Лазич – 24, то есть, они были далеко не юными влюбленными. Сам поэт как-то писал в письме к другу: «Я ждал женщины, которая меня поймет, и дождался». Но, поскольку Фет понимал, что не в состоянии будет обеспечивать семью, то не считал вправе делать девушке предложение, и даже пытался убедить ее в том, что они должны расстаться. …Однажды, в то время как по служебной надобности он отсутствовал, с Марией случился несчастный случай, который позволяет подозревать самоубийство: на ней загорелось кисейное платье, и девушка умерла в ужасных страданиях.
Фет всю жизнь считал себя виновником этой трагедии, и часто в стихах обращался к возлюбленной. Одним из самых явных и ярких произведений поэта из всех посвященных его давней любви, можно считать «ALTER EGO» (то есть – «Второе Я»), написанное в 1878 году:
Как лилия глядится в нагорный ручей,
Ты стояла над первою песней моей,
И была ли при этом победа, и чья,-
У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?
Ты душою младенческой все поняла,
Что мне высказать тайная сила дала,
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.
Та трава, что вдали, на могиле твоей,
Здесь, на сердце: чем старе оно, тем свежей,
И я знаю, взглянувши на звезды порой,
Что взирали на них мы как боги с тобой.
У любви есть слова, те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!
Согласитесь, что это исповедь поэта не о своих любовных страстях, и даже не о любовных страданиях, а буквально – об ощущении любви как великого таинства, поскольку две души, два сердца, вопреки смерти в физическом мире, сохранили духовную связь.
Вероятно, многие обратили внимание на такие строки в приведенном стихотворении Фета: «И была ли при этом победа, и чья, - / У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?», которые вызывают в памяти другие известные строки поэта более поздней эпохи – Марины Цветаевой. Помните: «Чье сердце — Ваше ли, мое ли / Летело вскачь?/ И все-таки — что ж это было?/ Чего так хочется и жаль?/ Так и не знаю: победила ль? / Побеждена ль?». Только подобная реминисценция служит здесь, на мой взгляд, несколько иной цели: Цветаева пытается постичь природу как раз тех страданий, которые рождаются в душе человеческой от буйства страстей, а не от углубленного познания собственного духа.
И еще один момент, на который хотелось бы обратить внимание, – раз уж мы, говоря о поэзии Афанасия Фета, обратились к творчеству поэта другой эпохи. Именно Фет как никакой другой русский поэт оказал огромное влияние не только на образный ряд, но и на художественное мировоззрение чуть ли не всех поэтов серебряного века. К примеру, именно он настойчиво не только развивал так называемую теорию «чистого искусства», но и последовательно воплощал ее в своем творчестве, что позволяло таким критикам, как, скажем, Добролюбов, считать Фета реакционным поэтом, поскольку в своем творчестве он абсолютно игнорировал социальные проблемы, и буквально воспевал красоту, которую видел вокруг себя во всем – в природе, в чувствах человеческих, в женских образах. Именно красота является у Фета объединяющим началом всего сущего, основой гармоничного сосуществования человека и природы:
Я пришел к тебе с приветом
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой;
Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришел я снова,
Что душа все так же счастью
И тебе служить готова;
Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что буду
Петь, – но только песня зреет.
Это одно из ранних – 1843 года – стихотворений Фета. Если вспомнить обстоятельства жизни молодого поэта, то трудно представить, что это писал юноша, лишенный наследства и мечтающий о военной карьере. Он удивительным образом в своем творчестве умел отстраняться от житейских проблем и неприятностей, но ни в коем случае – не уходил от жизни, не замыкался в страданиях. Я бы сказала, что сначала он переживал страдания, максимально в них погружаясь, а затем – как бы от них отталкиваясь, или даже основываясь на них, воспарял душой в поиске более высоких и чистых вибраций, благодаря которым человек живет и развивается в гармонии с окружающим миром.
Эта поэтическая способность Фета на протяжении всей его жизни чрезвычайно удивляла всех его близких, и особенно – собратьев по перу. Вот что писал Фету незадолго до его смерти один из близких друзей, поэт Яков Полонский: «Что ты за существо, не понимаю… Откуда у тебя берутся такие елейно-чистые, такие возвышенно-идеальные, такие юношественно-благоговейные стихотворения?.. я заподозрю, что внутри тебя сидит другой, никому не ведомый и нам, грешным, невидимый, человек, окруженный сиянием, с глазами из лазури и звезд, и окрыленный! Ты состарился, а он молодец! Ты все отрицаешь, а он верит!». Фет же по этому поводу шутливо говорил сам о себе: «Солдат, коннозаводчик, поэт и переводчик».
Кстати, он действительно много переводил – Горация, Овидия, Гете, Шиллера, Байрона. Особенно близка была ему поэзия Гейне, которым он увлекся еще в юности, в сороковых годах девятнадцатого века. Вот как Фет сам говорил об этом «увлечении»: «Никто… не овладевал мною так сильно, как Гейне, своей манерой говорить не о влиянии одного предмета на другой, а только об этих предметах, вынуждая читателя самого чувствовать эти соотношения в общей картине».
Это его высказывание чрезвычайно важно, и вот почему, на мой взгляд. Как-то литературовед и исследователь жизни и творчества многих известных личностей Лев Аннинский, отвечая на вопрос о совершенстве и несовершенстве литературной формы, заметил, что, к примеру, Фет не отличается особым мастерством владения формой стиха, зато у него есть другое, более важное качество для поэта – он заставляет читателя задумываться над важными вопросами бытия.
А в подтверждение этой мысли предлагаю вашему вниманию переведенное Фетом ироничное стихотворение Гейне, в котором перед мысленным взором читателя проходит целая человеческая жизнь – от первой влюбленности до умудренной старости, заставляя задуматься каждого о жизни собственной:
Дитя, мы детьми еще были,
Веселою парой детей;
Мы лазили вместе в курятник,
К соломе, и прятались в ней.
Поем петухами, бывало,
И только что люди идут -
«Кукуреку!» - им сдается,
Что то петухи так поют.
На нашем дворе ухитрились
Мы ящики пышно убрать.
В них жили мы вместе, стараясь
Достойно гостей принимать.
Соседская старая кошка
Нередко бывала у нас,
Мы кланялись ей, приседая,
Твердя комплименты подчас.
Спешили ее о здоровье
С любезным участьем спросить,
С тех пор приходилось все то же
Не раз старой кошке твердить.
Мы чинно сидели, толкуя
Как старые люди тогда,
И так сожалели, что лучше
Все в наши бывало года,
Что веры с любовью и дружбой
Не знает теперешний свет,
Что кофе так дорог ужасно,
А денег почти что и нет.
Промчалися детские игры,
И все пронеслось им вослед,
И вера с любовью и дружбой,
И деньги, и время, и свет.
Это стихотворение Афанасия Фета, как и много других его стихотворений, положено на музыку такими известными композиторами, как Аренский, Балакирев, Метнер, Римский-Корсаков, и другими. Вообще, как известно, именно поэзия Фета наиболее привлекала композиторов своей собственной мелодикой. Так же, как и читателей многих поколений она привлекает своим лиризмом и глубиной проникновения в тайны нашей души. Чаще обращайтесь к мудрым авторам, у которых обязательно найдете мотивы, созвучные вашей душе…
3. ЛЮБОВЬ И ЖЕНЩИНА В ЛИРИКЕ АФАНАСИЯ ФЕТА.
Мы продолжаем читать стихотворения невероятно тонкого, чуткого лирика Афанасия Фета, и, если помните, предыдущую программу мы закончили мыслью об удивительной мелодичности произведений этого поэта, которые более, чем произведения других поэтов, привлекали внимание композиторов разных времен.
Чайковский, в частности, отзывался о Фете: «Это не просто поэт, а скорее поэт -
музыкант». Особенно часто на стихи Афанасия Фета создавались романсы – лирические музыкальные истории о любви, и, опять же, в отличие от так называемых жестоких романсов, повествующих о любви трагической, у Фета, как правило, описана любовь светлая, трепетная, гармоничная – независимо от того, переживает ли поэт минуты горя, или минуты радости.
Не отходи от меня,
Друг мой, останься со мной.
Не отходи от меня:
Мне так отрадно с тобой...
Ближе друг к другу, чем мы, -
Ближе нельзя нам и быть;
Чище, живее, сильней
Мы не умеем любить.
Если же ты - предо мной,
Грустно головку склоня, -
Мне так отрадно с тобой:
Не отходи от меня!
Фет, пожалуй, как никакой другой поэт, стремится передать те возвышенные чувства, рожденные любовью, которые не имеют никакого отношения ни к страстям человеческим, проявляющимся в бурных эмоциях, ни к вожделению, реагирующему исключительно на внешние, плотские образы. Часто в лирике Фета отношение к женщине – вне этих проявлений, он прислушивается к тем своим душевным переживаниями, которые способны расширить восприятие любви между двумя людьми до размеров вселенной.
И в то же время, лирический герой Фета, образно говоря, не витает в облаках, идеализируя свои чувства, а переживает каждое реальное проявление жизни. И как никто другой, Фет в своих стихотворениях чрезвычайно тактичен, внимателен по отношению к женщине, для него важны также ее чувства и переживания. К примеру, всем известны строки, благодаря своей необычайной мелодичности давно ставшие романсовыми:
На заре ты ее не буди,
На заре она сладко так спит;
Утро дышит у ней на груди,
Ярко пышет на ямках ланит.
И подушка ее горяча,
И горяч утомительный сон,
И, чернеясь, бегут на плеча
Косы лентой с обеих сторон…
Поскольку мы говорим о лирике Фета, посвященной отношению женщине и всей гамме чувств, связанных с этим, необходимо заметить, что в течение всей своей жизни поэт влюблялся неоднократно. Можно, например, вспомнить о том, что, будучи военным, среди сослуживцев он слыл изрядным ловеласом, - и это несмотря на то глубокое чувство к Марии Лазич. То есть, двойственность натуры Фета проявлялась в жизни постоянно, часто он ее выражал и поэзии:
Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной... я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.
Это стихотворение так же положено на музыку, в частности, Чайковским, и по своему содержанию перекликается с пушкинским лирическим откровением, тоже ставшим знаменитым романсом: «…я не хочу печалить вас ничем». Что касается Фета, стихотворение «Я тебе ничего не скажу» написано в поздний период его творчества, в 1885 году. К этому времени он много лет (с 1857 года) был женат на Марии Петровне Боткиной, но вряд ли это признание посвящено ей.
Вообще же, история этого брака вполне соответствует знаменитой, неоднократно отмечаемой друзьями при его жизни, – фетовской двойственности. К примеру, еще за год до женитьбы он утверждал: «По состоянию здоровья ожидаю скорее смерти, и смотрю на брак как на вещь для меня недостижимую». Но вскоре Фет сделал предложение сестре ценителя своего творчества, писателя Василия Боткина, и та приняла предложение. Она, как и сам Фет, была немолода, и союз этот можно даже назвать браком по расчету, но, как отмечают некоторые биографы поэта, – по нравственному расчету, основанному как на взаимной симпатии, так и на взаимном уважении друг к другу. Мария Петровна была хорошо образована, прекрасно играла на фортепиано, и в браке стала настоящей помощницей своему мужу, что Фет очень ценил.
Именно за годы жизни с Марией Петровной он проявил себя и как рачительный, ответственный землевладелец, а, проще говоря, – помещик, и как уважаемый человек. В 1860 году у Фета появилась возможность осуществить давнюю мечту – приобрести имение. В 1867 году он был избран мировым судьей, и занимал эту должность в течение 11 лет. В 1877 году продал старое имение, и купил в Курской губернии новое, Воробьевку, где до конца своей жизни много творчески работал.
…И, судя по всему, часто влюблялся, и именно эти чувства открывали ему радость жизни, чистоту и гармонию восприятия окружающего мира:
Я видел твой млечный, младенческий волос,
Я слышал твой сладко вздыхающий голос –
И первой зари я почувствовал пыл;
Налету весенних порывов подвластный,
Дохнул я струею и чистой и страстной
У пленного ангела с веющих крыл.
Я понял те слезы, я понял те муки,
Где слово немеет, где царствуют звуки,
Где слышишь не песню, а душу певца,
Где дух покидает ненужное тело,
Где внемлешь, что радость не знает предела,
Где веришь, что счастью не будет конца.
Вообще же, как мне кажется, ко всей любовной лирике Фета можно подобрать эпиграф из его же стихотворения: «Если ты любишь, как я, бесконечно, / Если живешь ты любовью и дышишь…». Он сам действительно – и любил бесконечно, и дышал любовью – не только к женщине (или к женщинам), но и ко всей Вселенной, - пусть не покажется вам это сравнение преувеличением. В поэтическом сознании Фета не было рамок, разъединяющих мир человека и мир космоса, он чрезвычайно органично воспринимал все сущее единым целым. И любовь к погибшей возлюбленной, пронесенная им через всю жизнь, была для него не бегством в прошлое, а осознанием бесконечности подлинных чувств:
Нет, я не изменил. До старости глубокой
Я тот же преданный, я раб твоей любви,
И старый яд цепей, отрадный и жестокий,
Еще горит в моей крови.
Хоть память и твердит, что между нас могила,
Хоть каждый день бреду томительно к другой,-
Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла,
Когда ты здесь, передо мной.
Мелькнет ли красота иная на мгновенье,
Мне чудится, вот-вот тебя я узнаю;
И нежности былой я слышу дуновенье,
И, содрогаясь, я пою.
Написано это Фетом и впрямь почти что в «старости глубокой» – в феврале 1887 года, за несколько лет до смерти. Вообще этот период творчества был для поэта необычайно плодотворным, и, что для него было особенно важным, – в это время вышло четыре поэтических сборника под общим названием «Вечерние огни» (выходили с 1883 по 1891 годы). Также он занимался переводами, публицистикой, и, кроме того, с шестидесятого до самого конца восьмидесятых писал мемуары «Мои воспоминания». Делясь их замыслом с друзьями, он отделял «жизненную прозу» от «тайников поэзии», тем самым осознавая, что живет как бы в двух измерениях.
Удивительно, что такой способ жизни оказался для Фета продуктивным: в делах повседневных он не позволял себе быть мечтателем, а в поэзии полностью отдавался чувствам, и, кстати, по этому поводу вот что писал в письме к Софье Толстой (жене Льва Толстого), в феврале 1880 года: «Несмотря на исключительно интуитивный характер моих поэтических приемов, школа жизни, державшая меня все время в ежовых рукавицах, развила во мне до крайности рефлексию. В жизни я не позволяю себе ступить шагу необдуманно».
Можно по-разному оценивать подобную двойственность, но в случае с Фетом допустимо, на мой взгляд, такое предположение, что именно это качество способствовало развитию его личной мудрости и как обывателя (в практическом смысле этого слова), и как поэта. Но эту тему мы разовьем в следующей программе. Используйте каждый день своей жизни с пользой для формирования собственного мудрого отношения к жизни, … и к себе. Всего хорошего.
4. ФИЛОСОФИЯ АФАНАСИЯ ФЕТА.
Здравствуйте, дорогие друзья. Сегодня, как и в трех предыдущих программах рубрики «Душа поэта», мы с вами в одно и то же время и исследуем творчество, и наслаждаемся стихотворениями любимого классика мировой поэзии – Афанасия Фета.
Напомню, – мы отмечали такие основные качества его поэтического сознания, как умение воспринимать в одном событийном пространстве жизнь человеческую и движение космоса, видеть гармонию в единстве души человека и души природы, умение передавать свои ощущения словами простыми и гармоничными, – будь то восприятие красоты окружающего мира или отношение к женщине. Именно эту способность – умение воплощать в поэзии разнообразные чувства просто и гармонично, – и можно, на мой взгляд, назвать не только талантом, но и – мудростью человека и художника:
На двойном стекле узоры
Начертил мороз,
Шумный день свои дозоры
И гостей унес;
Смолкнул яркий говор сплетней,
Скучный голос дня:
Благодатней и приветней
Всё кругом меня.
Пред горящими дровами
Сядем - там тепло.
Месяц быстрыми лучами
Пронизал стекло.
Ты хитрила, ты скрывала,
Ты была умна;
Ты давно не отдыхала,
Ты утомлена.
Полон нежного волненья,
Сладостной мечты,
Буду ждать успокоенья
Чистой красоты.
Это стихотворение 1847 года, то есть, можно сказать, – раннего периода жизни и творчества Фета. Здесь есть все – и описание времени года, и настроение времени дня, и указание на место действия, и, главное, то, о чем, собственно, и хотел сказать поэт, – о трепетном, уважительном отношении к женщине, с которой ему тепло и хорошо. Причем, как отмечают исследователи творчества Фета, здесь ярко проявилась еще одна особенность его поэзии: недосказанность повествования. Мы только угадываем, какие чувства существуют между лирическими героем и героиней стихотворения.
И в этом, если хотите, тоже заключается мудрость автора – переживая те или иные события, не нагружать читателя своими умозаключениями, а дать ему возможность вспомнить или даже еще раз пережить схожие моменты собственной жизни, и, опираясь на подсказку поэта, сделать собственные выводы.
Тем не менее, Фет, с годами становясь опытнее, мудрее, и в своих лирических произведениях все чаще вместо описательных зарисовок природных пейзажей или душевных впечатлений обращался к такому жанру, как стансы (то есть, раздумья). Эта эволюция особенно заметна, если проследить творчество поэта в хронологической последовательности. Что я и предлагаю сейчас сделать. Читаем стихотворение Фета 1852 года:
Напрасно!
Куда ни взгляну я, встречаю везде неудачу,
И тягостно сердцу, что лгать я обязан всечасно;
Тебе улыбаюсь, а внутренне горько я плачу,
Напрасно!
Разлука!
Душа человека какие выносит мученья!
А часто на них намекнуть лишь достаточно звука.
Стою, как безумный, еще не постиг выраженья:
Разлука.
Свиданье!
Разбей этот кубок; в нем капля надежды таится.
Она-то продлит и она-то усилит страданье.
И в жизни туманной все будет обманчиво сниться
Страданье!
Не нами
Бессилье изведано слов к выраженью желаний.
Безмолвные муки сказалися людям веками,
Но очередь наша, и кончится ряд испытаний
Не нами.
Но больно,
Что жребии жизни святым побужденьям враждебны;
В груди человека до них бы добраться довольно…
Нет! вырвать и бросить; те язвы, быть может, целебны,
Но больно.
Стихотворение это вошло в сборник «Песнь о любви». Вы наверняка заметили, дорогие друзья, что ощущение драматизма любовных переживаний усиливается здесь благодаря избранной Фетом особой, – закольцованной форме, когда каждая строфа начинается и заканчивается одним и тем же словом. Но с не меньшим мастерством Фет размышляет также о взаимосвязи и взаимодействии других проявлений бытия – времени и вечности, земного и космического, человека и вселенной. И, продолжая следить за эволюцией поэта, после стихотворения 1852 года, обратимся к более позднему – 1864-го. Стихотворение состоит из двух частей, и самая мощная по силе проникновения мысли и мастерстве в передачи сути вещей, на мой взгляд, первая. Эпиграфом к стихотворению Фетом взяты строки Шопенгауэра:
«Равномерность течения времени во всех головах
доказывает более, чем что-либо другое, что мы все
погружены в один и тот же сон; более того, что
все видящие этот сон являются единым существом».
1
Измучен жизнью, коварством надежды,
Когда им в битве душой уступаю,
И днем и ночью смежаю я вежды
И как-то странно порой прозреваю.
Еще темнее мрак жизни вседневной,
Как после яркой осенней зарницы,
И только в небе, как зов задушевный,
Сверкают звезд золотые ресницы.
И так прозрачна огней бесконечность,
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность
И пламя твое узнаю, солнце мира.
И неподвижно на огненных розах
Живой алтарь мирозданья курится,
В его дыму, как в творческих грезах,
Вся сила дрожит и вся вечность снится.
И все, что мчится по безднам эфира,
И каждый луч, плотской и бесплотный, -
Твой только отблеск, о солнце мира,
И только сон, только сон мимолетный.
И этих грез в мировом дуновенье
Как дым несусь я и таю невольно,
И в этом прозреньи, и в этом забвеньи
Легко мне жить и дышать мне не больно.
Впрочем, стоит напомнить, наверное, что жить Фету было вовсе нелегко, и зачастую дышать действительно было больно. Этому способствовали, как мы уже отмечали, и драматические обстоятельства его жизни, и сложный, противоречивый характер поэта. К примеру, современники отмечали такие его качества, как крайний индивидуализм и ревнивое отстаивание собственной самостоятельности. Так, однажды путешествуя по Италии, он завешивал окна, чтобы не смотреть на тот вид, любоваться которым приглашала его сестра, а в России как-то убежал с концерта, вообразив, что жена "обязывает" его восхищаться музыкой. С другой стороны, в личном общении, в пределах семьи и дружеского кружка Фет отличался мягкостью и добротой, о которых неоднократно с искренним удовольствием отзывались в письмах Тургенев, Толстой, Боткин и другие.
Возможно, я повторюсь, но пример Фета – прекрасное доказательство тому, что, несмотря ни на неблагоприятные обстоятельства судьбы, ни на некоторые малопривлекательные особенности характера, человек может жить плодотворно, в гармонии с окружающим миром, качественно и творчески развивая сознание. Инструментом этого развития, пожалуй, я бы даже сказала, – самосовершенствования, для Фета стала поэзия, поэтическое творчество. В юности взяв за образцы высокую поэзию Пушкина, Лермонтова, Тютчева, он всю жизнь постигал ее законы, овладевая тайнами поэтического ремесла, и практически к исходу жизни не только осознал, но и достаточно четко сформулировал для всех нас, в чем же состоит суть поэзии, в чем заключается задача поэта:
Одним толчком согнать ладью живую
С наглаженных отливами песков,
Одной волной подняться в жизнь иную,
Учуять ветр с цветущих берегов,
Тоскливый сон прервать единым звуком,
Упиться вдруг неведомым, родным,
Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам,
Чужое вмиг почувствовать своим,
Шепнуть о том, пред чем язык немеет,
Усилить бой бестрепетных сердец –
Вот чем певец лишь избранный владеет,
Вот в чем его и признак и венец!
Этот поэтический манифест написан в 1887 году. Напомню, что мы пытаемся проследить эволюцию творческого развития Афанасия Фета, мы пытаемся проследить эволюцию его творческого развития, рассматривая стихотворения в хронологическом порядке. Такой подход, на мой взгляд, как нельзя более точно отображает рост сознания личности Фета, и само его творчество иллюстрирует возможности развития человеческого сознания, а также то, что человек, благодаря неустанному труду, – как физическому, так и душевному, духовному, творческому, – с годами способен превратиться в истинного мудреца:
Опавший лист дрожит от нашего движенья,
Но зелени еще свежа над нами тень,
А что-то говорит средь радости сближенья,
Что этот желтый лист – наш следующий день.
Как ненасытны мы и как несправедливы:
Всю радость явную / неверный гонит страх!
Еще так ласковы волос твоих извивы!
Какой живет восторг на блекнущих устах!
Идем. Надолго ли еще не разлучаться,
Надолго ли еще дышать отрадою? Как знать!
Пора за будущность заранее не пугаться,
Пора о счастии учиться вспоминать.
Этим стихотворением-советом Афанасия Фета 1891-го года (напомню, он умер в ноябре 1892-го) мы закончим нашу сегодняшнюю встречу в эфире радиостанции «Гармония мира». Почаще обращайтесь к произведениями, которые наполнены позитивным отношением к жизни, к окружающему миру, к нам самим, потому что с их помощью к нам обращается мудрая вселенная…
5. АФАНАСИЙ ФЕТ - ПРЕДШЕСТВЕННИК СИМВОЛИЗМА.
Такие качества поэзии Афанасия Фета, как проникновенность, чувственность, мудрое отношение к жизни были также свойственны поэтам более позднего периода – символистам, которые ценили Фета как никакого другого писателя за его необычайный образный ряд. Ведь они не только использовали многие образы фетовской лирики, но и превратили их в своеобразный поэтический язык, благодаря которому, собственно, впоследствии стали значительно отличаться от поэтов других литературных направлений. В одном из своих стихотворений об этом прямо высказался Валерий Брюсов:
О, фетовский, душе знакомый стих,
Как он звучит ласкательно и звучно!
Сроднился он с движеньем дум моих.
Ряд образов поэта неразлучно
Живет с мечтой, и я лелею их
В тревогах жизни, бледной и докучной;
Поэзия Фета оказала также большое влияние на творческое сознание Владимира Соловьева, Александра Блока, Федора Сологуба, но, пожалуй, самым большим почитателем Фета был Константин Бальмонт, который даже написал статью, посвященную поэзии Фета, и называлась она – «Звездный вестник». В ней он много цитировал любимого поэта, и, в частности, закончил статью стихотворением, к которому мы уже обращались:
И так прозрачна огней бесконечность,
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность,
Что пламя твое узнаю, солнце мира.
И неподвижно на огненных розах
Живой алтарь мирозданья курится,
В его дыму, как в творческих грезах,
Вся сила дрожит и вся вечность снится.
Эти фетовские образы – «солнце мира», «огненные розы», «живой алтарь мирозданья» – прекрасное доказательство влияния творчества Фета на мировоззрение русских поэтов-символистов, настоящая азбука их поэтического языка.
Константин Бальмонт оказался, пожалуй, наиболее чувствительным в восприятии этих образов, и, кстати, свою статью о Фете начал с такого утверждения: «У каждого гения есть небесная грамота, свидетельствующая о нездешнем его благородстве. Буквы этой грамоты мерцают и сверкают в творчестве гения… Если Пушкин родился под влиянием луны и солнца, если Тютчев возник на русской земле под веяньем небесных пространств, разорванных ночной грозой с перекличкой зарниц, – Фет рожден под решающим знаком звездного неба; звездного неба, пограничного с разлитием зорь...».
И сам Бальмонт эту идею не только утверждал, но и развивал всем своим творчеством, став уже для своих последователей вестником Солнца:
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,
И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,
И выси гор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море,
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре,
Я властелин.
Стихотворение это вошло в поэтический сборник Константина Бальмонта «Будем как солнце» 1903 года. Прочтем еще одно из этого же сборника, которое как нельзя более точно иллюстрирует преемственность двух эпох – золотого и серебряного века русской поэзии:
Я – изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты – предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей,
Я – для всех и ничей.
Переплеск многопенный, разорванно-слитный,
Самоцветные камни земли самобытной,
Переклички лесные зеленого мая,
Все пойму, все возьму, у других отнимая.
Вечно юный, как сон,
Сильный тем, что влюблен
И в себя и в других,
Я – изысканный стих.
Как мы уже говорили, не только у Бальмонта, но и в творчестве многих других поэтов заметно влияние образных и концептуальных находок Фета. Мы уже говорили о Марине Цветаевой, и таким же образом без особого труда еговлияние проявившееся в том или ином виде, можно найти у многих других русских поэтов. К примеру, у Есенина:
Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Будто серебром…
Но ведь еще в 1842 году было написано Фетом:
Печальная береза
У моего окна,
И прихотью мороза
Разубрана она.
Как гроздья винограда,
Ветвей концы висят, -
И радостен для взгляда
Весь траурный наряд.
Люблю игру денницы
Я замечать на ней,
И жаль мне, если птицы
Стряхнут красу ветвей.
Трагическая любовь Фета также стала основой для многих символов в его творчестве – к примеру, Офелия, к образу которой он не раз обращался в своих стихотворениях. Вот одно из них:
Офелия гибла и пела,
И пела, сплетая венки;
С цветами, венками и песнью
На дно опустилась реки.
И многое с песнями канет
Мне в душу на темное дно,
И много мне чувства, и песен,
И слез, и мечтаний дано.
Этот образ впоследствии часто использовался символистами, поскольку он особенно соответствует их мировосприятию, которое миру идеальному противопоставляет мир материальный. Есть мотивы Офелии в творчестве Блока, а Валерий Брюсов, будучи не меньшим почитателем Фета, чем Константин Бальмонт, использовал, к примеру, первую строфу только что приведенного фетовского стихотворения в качестве эпиграфа к своему собственному, так и названному им – «Офелия»:
Ты не сплетала венков Офелии,
В руках не держала свежих цветов;
К окну подбежала, в хмельном веселии,
Раскрыла окно, как на радостный зов!
Внизу суетилась толпа безумная,
Под стуки копыт и свистки авто,
Толпа деловая, нарядная, шумная,
И тебя из толпы не видел никто.
Кому было дело до лика странного,
Высоко, высоко, в чужом окне!
Чего ж ты искала, давно желанного,
Блуждающим взором, внизу, на дне?
Как видим, в отличие от Фета символисты не видят гармонии в окружающем мире, хотя, справедливости ради стоит заметить, что мир и впрямь гармонию постепенно утрачивал, причем, как внешний мир, так и – внутренний, духовный мир людей. Поэтому символисты в поисках гармонии и вовсе стремятся уйти от конфликтов реального мира в мир идей. Вот, к примеру, строки из Валерия Брюсова:
...и, покинув людей, я ушел в тишину,
Как мечта одинок, я мечтами живу,
Позабыв обаянья бесцельных надежд,
Я смотрю на мерцанья сочувственных звезд.
Или еще:
Я жить устал среди людей и в днях,
Устал от смены дум, желаний, вкусов,
От смены истин, смены рифм в стихах.
Желал бы я не быть «Валерий Брюсов».
Иные поэты-символисты, напротив, впадают в другую крайность, и самозабвенно воспевают романтику борьбы, бунтарства, противопоставляя себя, гениального, миру пошлому и скучному. Например, Блок в «Скифах» 1918 года:
Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!
…
О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!
…
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!
А теперь сравните эти строки с одним из последних стихотворений Афанасия Фета, написанным им практически перед самой своей смертью в марте 1891 года:
Кляните нас: нам дорога свобода,
И буйствует не разум в нас, а кровь,
В нас вопиет всесильная природа,
И прославлять мы будем век любовь.
В пример себе певцов весенних ставим:
Какой восторг – так говорить уметь!
Как мы живем, так мы поем и славим,
И так живем, что нам нельзя не петь!
Афанасий Фет в своем стремлении воспевать в поэзии красоту и гармонию окружающего мира оказался предтечей теоретиков чистого искусства, хотя сам он, сознательно избегая социальных тем в поэзии, тем не менее, не убегал от жизни ни в самой жизни, ни в своем творчестве. Он всего лишь стремился подняться над грубостью окружающего мира сам, и приглашал идти вслед за собой единомышленников.
Цикл передач о жизни и творчестве Афанасия Фета мы начали с того, что вспомнили о его особом отношении к творчеству Федора Тютчева. Тютчев для Фета был предшественником и учителем, хотя со временем, как мы знаем, сам Фет стал предтечей целого направления русской поэзии. Преемственность – то бесценное качество, которое лежит в основе развития любой личности, любого сознания, любого творческого направления.
И в заключение уместно будет привести мысль Фета о его видении искусства вообще, и поэзии в частности, высказанную им в статье «О стихотворениях Тютчева»: «Не потому г. Тютчев могучий поэт, что играет отвлеченностями, как другой играет образами, а потому, что он в своем предмете так же уловляет стороны красоты, как другой уловляет ее в предметах более наглядных. А что мир отвлеченный не всем равно доступен, а для иных и вовсе не существует, по крайней мере, сознательно, – это другое дело. Скажите или растолкуйте неграмотному самое слово: отвлеченность, поймет ли он в чем дело? а между тем, это понятие ничуть не туманнее понятия о репе.
Не малого требует г. Тютчев от читателей, обращаясь к их сочувствию. Но тем больше славы поколению, породившему таких поэтов, как Пушкин, Тютчев и Кольцов, и тем больше чести народу, к которому поэт обращается с такими высокими требованиями. Теперь за нами очередь оправдать его тайные надежды».
И действительно, настоящие поэты обращаются к нам, к нашим сердцам, и нам остается только оправдать их надежды: ведь у нас есть удивительная возможность подняться душой к миру гармонии и красоты благодаря именно их высокой поэзии…
2008