В конце скитаний, где морское дно
Угрюмо обнажает суть пространства,
Я с чужаком каким-то пил вино,
А имя чужака звучало странно.
И ночь светила в южные глаза,
И страсть жила внутри любого жеста;
Он многое старался рассказать -
О смерти, о "дарующей блаженство",
О девочке хорошенькой, вдали
Вошедшей в храм в вишнёвом лёгком платье...
Меня зачем-то называл Улисс,
И путь на запад начал вспоминать я.
Я говорил, и речь была резка;
Мои слова ложились, словно камни,
Туда, где ветер комкал паруса,
Как злой ребёнок, голыми руками,
Где волны побеждали шум цикад
И слово страха становилось лишним...
"О, братья, - так сказал я, - на закат..."
Но Данте больше ничего не слышал.
Он видел солнце - только он один.
Лучи цвели сквозь шум и запах винный.
И Данте, не прощаясь, уходил,
Земную жизнь пройдя до половины.
Но как я искуплю грехи свои,
Неся во тьму оборванные речи?
Всё, что осталось мне - договорить,
Дорассказать при следующей встрече...