Моя первая любовь

      
                (Ко Дню Победы)

 В традициях Русской Православной Церкви, да и любой другой, причислять мучеников к лику святых.
Я беру на себя смелость и причисляю к нему, по крайней мере, в своём сердце, мальчика Ваню Грузнова, который отдал свою одиннадцатилетнюю жизнь во спасение своего младшего братишки, вырвав у него из рук невзорвавшуюся гранату. Было это летом 1945 года, вскоре после Победы. Ваня был моей первой детской любовью.

      13 октября 1944 года Рига была освобождена Советской армией от гитлеровских захватчиков. А 10 ноября во всех рижских школах начался новый учебный год. И мой первый школьный день. Меня приняли сразу в четвёртый класс после небольшого экзамена.

      В классе царила атмосфера всеобщей влюблённости. Это я сейчас понимаю, а тогда я, проведшая несколько лет в почти полной изоляции от внешнего мира в оккупированной немцами Риге, в связи со своей национальной принадлежностью, слышала только перешёптывания, хихикание и обмены взглядами между девочками и мальчиками. Причём, явными инициаторами этих заигываний были, разумеется, девочки. Учиться этому мне пришлось недолго - это, вероятно, у нас уже в крови.
Оставалось только выбрать своего героя. И мой выбор пал на самого красивого, по моим понятиям, самого доброго - это светилось в его ярких голубых глазах - мальчика Ванечку Грузнова. Он сидел ряда на два позади меня, и мне приходилось постоянно оборачиваться. Это не осталось им незамеченным. Мне кажется, он мне тоже симпатизировал. Это я, конечно, тоже только сейчас понимаю. Тогда это было, повидимому, на уровне инстинктов.

       Нас готовили ко вступлению в пионеры: мы зубрили пионерскую клятву, учились отдавать салют и ходить строем. Было захватывающе интересно, мне - как почти Маугли, а остальным - после трёх лет учёбы в онемеченной школе. И тут грянул День Победы. И я написала свой первый в жизни стих. Он состоял их трёх строф. Помню только первую:

 Настал последний день боёв,
 И знали все - мы победили,
 За братьев, матерей, отцов
 Мы извергам фашистам отомстили.
 
Для десятилетнего ребёнка вполне прилично. В пионеры нас должны были принимать через несколько дней. Но тут я заболела коклюшем в очень тяжёлой форме. И мой первый учебный год на этом закончился.

       Меня, как отличницу, в виде исключения, приняли в пионеры заочно, но, как бы теперь сказали, «кайф» был потерян. И клятву я давала уже в новом учебном году один на один со старшим пионервожатым, и без гимна, и без такого привлекательного марша строем.
      
        Когда я пришла первого сентября в свой класс, там царило непонятное мне возбуждение. Слышались перешёптывания: « ...Ваня...», « ...Ваня Грузнов...», а самого его нигде не было видно. Потом кто-то сказал: « ... брата спас.» У меня в глазах потемнело от непонятного предчувствия. Я уже поняла, что произошло что-то непоправимое. Теперь я была озабочена только тем, чтобы никто не заметил моих чувств. Я была достаточно скрытным ребёнком, и не делилась своими чувствами. Тем более, что близких подруг у меня в классе не появилось - я была для них немного «с другой планеты»: им, слава Богу, не пришлось пережить в войну того, что мне.
         
        Память о Ване я храню всю свою жизнь, при всём том, понимая - если бы он не погиб, то затерялся бы в длинной череде моих влюблённостей. Но он, и только он,  причислен мною к лику моих святых. Светлая тебе память, Ваня!