(1923)
Поэзию часто рассматривают как укрытие, в котором мечты излечивают нанесенные жизнью раны; или как украшение жизни, или как развлечение. И действительно: поэзия есть и укрытие, и украшение, и развлечение. Но в своем высшем проявлении она - ни то, ни другое, ни третье. Не укрытие от жизни - а ее усиление, не украшение жизни - а ее суть, не развлечение - а побуждение к жизни. Выражая универсальную красоту, поэзия побуждает нас к жизни и действию, поскольку наши действия – часть самой красоты. Она также побуждает к размышлению, к открытию нашего разума для восприятия красоты.
Поэзия, которая стремится к развлечению, украшению, или уходу, имеет на это право; она может играть роль клоуна или мечтателя, она может болтать или выхватывать у жизни отдельные кусочки для своего удовольствия, как это делают дилетанты. Она может находиться в одном из таких состояний, т.е. развлекать, ублажать или служить убежищем. Но высшая поэзия скрывает настолько фундаментальные законы, что их почти не замечают: такая поэзия должна обладать ритмом, иметь дело с вечностью и избегать аффектации.
Избыточность подражательной поэзии сегодня (в принципе) признается всеми, кто сколько-нибудь серьезно думает о поэзии; и это хорошо; но второразрядный ум часто принимает эксцентричность за оригинальность, и для того, чтобы сказать что-то новое, искажает саму речь. Он предлагает украшение для третьеразрядных умов, и мода на такую поэзию становится повсеместной. Здесь, я полагаю, источник экстраординарной аффектации, которая так характерна для современной поэзии. Но это не порок; могу сказать только следующее: для страстного выражении красоты (чем, собственно, должна заниматься поэзия) не достаточно ясно мыслить и подыскивать подходящие слова. Если в стремлении показаться оригинальными, мы изменим мысль или стиль, или усложним их, или подстроимся под моду, или захотим поразить публику своим декадентством, наша поэзия будет фальшью. И побегом от реальности.
О необходимости иметь дело с вечностью я говорил в стихотворении «Пойнт Джо». Добавлю только, что вечность – один из аспектов реальности; железная дорога, например, не такая реальная, как гора; она реальна в некоторой фантастической форме одно-два столетия. В большей части человеческого прошлого и будущего – она не существует. (Новизна, сама по себе, не является препятствием для поэтического выражения; но постоянство – главное условие. Самолет обладает той же поэтикой, что и плуг или корабль; он не существовал в прошлом, за исключением, возможно, самых древних мечтаний человечества, однако существует в той или иной форме в человеческом будущем. Это реальная вещь, т.к. представляет собой не временное удобство, а воплощение в металле некоего вечного человеческого свойства.) Большинство наших изобретений - лишь мелкие удобства, суть которых остается скрытой, и это то, что делает жизнь в современных городах лишенной поэзии; это не долгая жизнь, и проживается она в призрачном мире. Жизнь наша, чрезвычайно фантастическая, часто весьма романтическая - но то, что фантастично - то не поэтично. И то, что романтично, также часто не поэтично (хотя люди думают иначе).
Высшая поэзия должна обладать ритмом. Под ритмом я не имею в виду произвольные подъемы интонации в хорошей прозе или вольном стихе (о них часто говорят как о «ритмических»), но движениях, таких же регулярных как метрика стиха или как морские приливы. Приливы слов или ударений, или того и другого, или отдельных слогов и рифм как во французской поэзии, или отдельных слогов, рифмы и тональности как в китайской поэзии, или экспрессии и мысли как в старых еврейских стихах – всегда определяли качество поэзии. За объяснением далеко ходить не надо. Регулярно встречающееся в стихах повторение - неотъемлемое свойство жизни, которая сама по себе ритмична. Проза принадлежит по большей части миру комнат, в котором искусственный свет уничтожает смену дня и ночи, а вместе с ними и времена года. Человеческие прихоти, т.е. наша непостоянная и поверхностная часть, могут жить только в укрытии. Поэзия не живет в таком мире, она задыхается без солнца и луны, без ритмических вздохов океана, без обновления человеческих поколений, без накатывающихся друг на друга волн жизни и смерти. Ежедневно мы говорим прозой; мы не говорим о реальных вещах, несмотря на то, что живем в них. Мы заинтересованы скорее в удобных решениях, в своих манерах, в прошлом, и в поверхностных аспектах нашей личности.
Итак, мы в третий раз приходим к вопросу о реальности. И это главное отличие наивысшей поэзии - иметь дело с реальными вещами, а не абстракциями; не принимать фантазии или притворство, или псевдореальные вещи, имеющие частный и преходящий характер.
ТОР Хауз, Кармел, Калифорния, август, 1923.
* * *
Preface, Tamar