Уезжая из города корриды, меня не покидало ощущение, что я оставляю место, которого нет на карте этого мира. Его нет в объективной реальности, если вообще можно предположить эту объективность. Скорее этот город был нанесен на карту моего собственного субъективного мира. Мира, живущего по другим законам и находящегося в другом измерении, не в трехмерном как у мира объективного, а в другом, четвертом.
Ночь там наступает не когда стемнеет, а когда сердцу необходима тишина, сияние луны, свет звезд и самый дорогой во всем мире шепот. Там нет расстояний и преград. Там можно говорить без слов, не вслух, а молча и при этом быть услышанным моментально за тысячью километрами. Их вовсе нет там, этих километров. Ты можешь видеть истину, не будучи зрячим, просто наощупь. Дышать широко, иметь роскошь поступать широко, словно взмахивая широкими рукавами свободной белой рубашки, продуваемой морским ветром, ласкающим и освежающим. Свободно, свободны от одежд условностей, строгой формы стереотипов, от наручников обыденности и закономерности, от тусклости цветов "надо" и "должен". В этом измерении нет скучных форм, там можно видеть цвет своих мыслей и форму чувств. Там я говорил с Шекспиром о любви, спорил с Ньютоном, умолял Галилея не отрекаться от себя. Я мог бродить по набережной любого города и оказаться именно на той, что мне дорога больше прочих. Любоваться закатом и отражением города в воде, каждый раз разным, а иногда тем и только тем, что хотел видеть, по которому скучал. Я мог позволить себе не заметить, что бреду по асфальту босиком, при этом с длинным поэтическим шарфом, обмотанным вокруг шеи, потому что в зеркале того моего мира не отражались ни нормы, ни осуждения. Однажды, я услышал как один немного заносчивый дворняга, щенок неизвестной мне породы, а, скорее всего и не существующей вовсе, утверждал, что на четырех лапах быстрее вскарабкается по лестнице в небо. Я принял вызов и легко доказал ему и всем, что человек на двух ногах, не нагибая спины и не становясь на четвереньки, способен взобраться на самую высокую ступеньку быстрее, да еще и успеть полюбоваться прекрасным видом с самой высокой крыши. Я увидел оттуда облака. Они плыли подо мной. Белые и пушистые, мягкие как перина. Мне сразу захотелось упасть в их объятья, полететь на них как на ковре самолете вдаль, к горам, чтобы поприветствовать их величие своей свободой, что я, не раздумывая, и сделал. Я мог подарить незнакомке, чья улыбка осветила мой день, потрясающий сон, чтобы скрасить ее ночь, а потом предложить слетать на луну полюбоваться восходом солнца. Я рисовал картины на песке, и они жили дольше тех, что висят в галереях. Я писал стихи в зеркальном отображении задом на перед, а потом читал их на языке, которого не знаю. Сумасшедший, говорили вокруг, больно ударяясь лбами о свои же слова, отскакивавшие от дверей моего четвертого измерения и возвращавшиеся трехмерным бумерангом в объективную реальность. Я улыбался миру, и он улыбался мне в ответ. Я плакал на плече дождя, а он сливался с моими слезами. Искал сокровища на соседней улице и ликовал как ребенок, находя их в собственном кармане. Перекидывался взглядами, видя в них свет, так обмениваясь его оттенками с посторонними, которые после этого становились своими. Мы были словно хранители какой-то тайны, заговорчески перемигиваясь и загадочно улыбаясь. Я кормил голубей на площади в Венеции, находясь при этом в Сибири. Странно, но они не замерзали. Я получал Нобелевскую премию по математике. Единственный во всей истории объективного мира, доказав свою гениальную теорему, там в четвертом измерении своего субъективного мира.
Он был прекрасен, мой мир. Столько красок и звуков не бывало в трехмерном, со времен его сотворения. Он был добр ко мне, позволяя не носить ненужную и неудобную одежду, летать и не падать, вопреки законам притяжения того другого мира, кричать по ночам только для того, чтобы быть услышанным на другом континенте. Он любил меня таким, каков я есть. Однажды, я его продал. Предал за твердость почвы и скучную, но безопасно четкую геометрическую конструкцию из того трехмерного высшего света. Я решил поселиться в ней, построить из нее дом. Дом с идеально ровными серыми стенами, из надежного крепкого бетона, чтобы не суметь сломать их в очередной раз, когда мне захочется полетать. Все предметы в нем были однотонными, согласно строгому элегантному стилю. Модно и красиво, четкость каждой линии, никаких излишек отклонений. Все по высшему разряду. У меня даже появилась гардеробная комната, где хранились самые элегантные и строгие костюмы, идеального покроя, без лишних выточек и асимметричных воротников. Множество, на каждый случай жизни, на все виды выходов в свет, по разным поводам, но при этом все практически одинаковые. Я больше никогда не выходил из дома босиком, избавился от всех несуразных шарфов, заменив их лаконичными и однотонными, потому что человеку моего статуса и положения другое было непозволительно. Непозволительно. Странно, я имел возможность побаловать себя любой роскошью, кроме той непозволительной, нелепой, бессмысленной, ни к чему не ведущей и не приносящей никакого ощутимого результата. Я больше не мог взобраться на крышу, чтобы полюбоваться закатом, не встав при этом на четвереньки.