…неожиданный взгляд на город – красив и нем.
Он – усталый возница, облаянный седоками,
парадиз для биографов, пишущих о войне
ипостасий природы с натруженными руками
его олимпийцев. Сумев наплодить коней,
попирающих арки, мосты, постаменты, воду, –
фаворит кавалерии, – он растворился в ней.
Он теперь в облаках, тяготеющих к небосводу…
Он сошел до людей – голодный и без имен,
и они поднимали его, вохищенно жмурясь.
Ему не привыкать ни к шуршанью чужих знамен,
ни к родной, прожигающий ветром балтийской хмури.
Он один в зеркалах способен являть ничто,
пустоту кровопиец, замученных петухами.
Он – прозрачный штандарт, утром вздернутый на флагшток,
умащеный к полудню резней, а к ночи – стихами,
раскрытый волшебник, мессия, вельможа, тать.
И, чем ближе к асфальтовым тропам, – тем экивоки
у него становились настырней. От них устать
невозможно, увы – как вдохнуть его смех глубокий.
Он вешал поэтов и очень любил июнь
с непосредственной близостью смерти – тем оголтелей
проявляла себя красота. Он звенел и юнь
его масок горела на старом планшетном теле…
Любил, окунаясь в холодной воды наряд,
заглянуть чуть вперед,
где за майской кричащей помпой
награжен был извне остановкой календаря.
Т.е. англосаксонской, пришедшей с Кавказа бомбой…