К 210-й годовщине
со дня рождения Пушкина
I глава
Какая гениальность в афоризме!
Всего три слова: Пушкин – наше Все,
Энциклопедия всей русской жизни,
Паноптикум, музэум, то и се.
Здесь правда жизни до корней раскрыта
Знак века – бездуховности печать,
Герой его – столичный волокита,
Героям лорда Байрона под стать.
Предмет полночных отроческих бдений
Над строчками бессмертного письма,
Любимый образ школьных сочинений,
Властительница сердца и ума, –
Та девочка, что светской дамой стала,
Романтику сменив на естество,
За старым инвалидом-генералом
Что ждет ее? Почетное вдовство?
Но воплощеньем пушкинского света
Пророчеством в трагической судьбе
Стал чистый образ юноши-поэта
Который он всю жизнь носил в себе.
Что нового сказать на этот случай
О Пушкине, чтоб не попасть впросак?
Наследьем гения кормились тучи
Ученых и талантливых писак.
Старания их были неустанны,
Как дух эпохи требовал того…
Бомбисты, разрушители-титаны
Примазывались к имени его.
Не знали те наивные злодеи,
В какую бездну катится Страна,
Что на обломках гибнущей «Помпеи»
Напишет век другие имена.
Но нам, идущим двадцать первым веком,
Смахнувши со скрижалей пыль веков,
Пора понять, что был он человеком,
И чем он жил, и в жизни был каков.
Под благодатным Царскосельским кровом
Его живой, неукротимый дум
Блестяще был взращен и сформирован.
Державин был его властитель душ.
Он бурно развивался, не по-летам
Всех изумлял классическим стихом,
Владел отлично шпагой, пистолетом,
Прекрасно плавал и скакал верхом,
Был ироничен и самоуверен,
Любого словом мог околдовать,
Мал ростом, вспыльчив и высокомерен,
Дуэль воспел, как божью благодать.
Одной улыбки ради милой дамы,
Беспечно рисковал порою он,
Озвучивая злые эпиграммы,
На высокопоставленных персон,
Мог воспылать к замужней светской даме,
Но не любил казарменных острот,
Был либерал, но называл жидами
Гонимый богоизбранный народ.
Нещадно насмехался над попами
Не знал ни покаянья, ни поста
И огорчал безбожными стопами
«Гаврилиады» Господа Христа.
Он мог бы стать героем-декабристом,
Борцом с твердыней власти роковой,
Но зайца испугался в поле чистом
И как зайчишка потрусил домой.
К народу относился как боярин,
Владел и крепостными, верь – не верь,
Писал, что он ленив, жесток, бездарен
И называл обидным словом «чернь»,
Шампанское, бургундское, как воду
Вкушал о нищей черни не скорбя
Да, он любил и воспевал свободу,
Но только не для черни, для себя.
Ему ,как хлеб,нужна была свобода,
Когда писал:"не все ли мне равно,-
Зависить от царя,зависить от народа..."
Он был невыездным уже давно
Для вольнодумца, поступая странно
Решил придворным стихотворцем стать.
И не задаром прославлял тирана, –
За зря поэту врать, какая стать?
Его друзья его не понимали, –
Ни Дельвиг, ни Данзас, ни Карамзин,
Но ревности клинок булатной стали
Уже поэта в сердце поразил.
Когда-то черноокая ундина –
Цыганка предсказала при луне
Ему врага – высокого блондина,
Сидящего на белом скакуне.
И вот сбылось: высокий, белокурый,
Корнет кавалергардского полка,
Вальсируя, выписывает туры
Обнявши Натали, в руке рука.
В нем ревность поднималась ураганом…
Спокойней, Пушкин, мягче, холодней!
Не дай заметить грязным интриганам
Внезапной, страшной бледности своей.
Ты слышишь шепот: это, несомненно,
Он в ревности своей невыносим…
Как псарня, Двор ощерился мгновенно:
Ату его! Потешимся над ним!
Он был распят у подлости во власти…
О, как страдал высокий, тонкий ум!
Какие в нем безумствовали страсти,
Как африканский бешеный самум.
Итак, дуэль: на сумрачной опушке
Стреляет, насмерть раненый, поэт
Какой прекрасный выстрел, браво, Пушкин!
Подброшен вверх счастливый пистолет.
И будто вдруг повеяло весною,
И смыт позор и грязь недавних дней.
Честь спасена, но вот какой ценою?
Плачь Натали! Россия вместе с ней.
В санях трясло, и стала боль ужасной,
И он, бледнея, говорил врачу:
Я чувствую, ранение опасно,
Скажи мне правду, жить я не хочу.
От Черной речки думал всю дорогу
Про Натали, да про житье-бытье…
Злодеем стать не мог он, слава Богу!
Ведь он был гений. Пушкин – наше Все!
II глава
Он умирал в когтях жестокой муки,
Его судьба была уж решена,
Кусал до крови собственные руки,
Чтоб стонов не услышала жена.
Священникам пол дня пришлось стараться,
Чтоб наконец его уговорить
Покаяться в грехах, собороваться
И душу со Всевышним примирить.
В агонии, совсем уже не слыша
Вокруг друзей и близких голоса,
Все повторял одно лишь слово: «Выше!»
Как бы из боли рвался в небеса.
Придворный чин не покрывал затраты
Наряды, драгоценности, «бонтон»
Хозяином он не был тароватым –
Одни долги семье оставил он.
Посмертную с него снимая маску
Художник слез никак не мог унять,
Жуковский в горе, осознав развязку,
Как-будто что-то силился понять.
На Мойке, возле Пушкинской квартиры
Толпился опечаленный народ:
Военные, чиновничьи мундиры,
Купцы, студенты и случайный сброд.
Какой-то мещанин из посторонних
Спросил лакея из трактира там:
Скажи, любезный, да кого ж хоронят?
Так Пушкина, что главный по стихам.
От дома до церковного порога
Друзья несли поэта на руках,
И многие, стремясь коснуться гроба,
С благоговеньем провожали прах.
Герой – Данзас, при шпаге, в эполетах,
За гробом шел, рыдая как дитя.
Хоть твердо знал, – за попущенье это
Наказан круто будет день спустя.
Толпа росла почти в столпотворенье,
Уже жандармы чуяли улов.
И доносили в третье отделенье
О пагубном брожении умов.
И вот во избежание волнений,
Едва столица погрузилась в сон,
Согласно высочайших повелений,
Изъят был гроб и тайно увезен.
В простых санях на сене под рогожей
В сопровождении двух жандармских душ
Он тихой лунной ночкою погожей
Мчал в Святогорскую родную глушь.
Ну что же? Пушкин, будь он жив, позорным
Не посчитал бы скромный тот эскорт…
Ведь он весь век был царским поднадзорным.
Блеснул бы, может, парочкой острот.
Но он, в своей дубовой кадубели
Молчит, пока труба не протрубит.
Он в этот Мир пришел для высших целей,
Но Миром был не понят и убит,
Затравленный тлетворным «высшим светом»…
Но, защищая честь своей жены
Он знал, что, став к барьеру с пистолетом,
Спасает честь и совесть всей Страны.
Он стал твоею славою, Россия,
Самосознаньем, знаменем твоим,
Твой мученик за правду, твой Мессия…
В каких пустынях ты блуждала с ним!
А нынче в школах и библиотеках
Ты, каждому понятен и знаком,
Врачуешь мир почти уже два века
Кристально чистым русским языком.
29.03.2009