. К читателю
Стихи сборника «Розы на крышах» написаны в 1970 – 80-х годах. Исключение – последнее из трёх стихотворений «Минуты молчания». Часть стихов были прочитаны на отчётном вечере поэзии литературного объединения, руководимого А.С.Кушнером в 1981 году. До этого (в начале 1970–х гг.) отдельные стихи были одобрены замечательным наставником литературных талантов поэтом Глебом Семёновым. При этом он сказал про их автора, что для него поэзия никогда не станет делом жизни. Вывод в чём – то, безусловно, правильный, в чём- то спорный.
В «Розах на крышах» собраны стихи, рождённые увлечением различными страницами мировой поэзии. Чеканная форма триолетов соседствует с жёсткой ритмической структурой свободного стиха, верлибра. Лирический герой скорее угадывается, чем присутствует. Он больше наблюдатель, чем субъект действия, выразитель каких - либо общественных взглядов, или внутренних психологических коллизий. Его окружает мир привычных вещей, в котором ему не дано укорениться. Это путник, не отягощённый нажитым скарбом, пилигрим из вольного переложения гётевской «Хеджры», кутила, или посетитель кафе, в вечерних окнах которого живые люди превращаются в тени, человек «из мира напротив». В этом плане нет различий между оригинальными и переводными стихами. И там, и тут - эсхатологические предчувствия, ощущение несовершенства мира, сострадание к чужим судьбам. Последнее ярко проявляется в трилогии «Минута молчания» и «Песни для овернца» Жоржа Брассанса.
«Розы на крышах» - поэзия камерная, не для чтения перед широкой аудиторией. Здесь привлекает обострённое ассоциативное восприятие деталей, без ущерба для общей законченности образа, например, в стихотворениях «Снегопад», «Валун (к портрету Андрея Белого)» и особенно в «Интервью на Каменном острове», являющимся вместе с «Этюдом к переводу из Жака Превера» программным произведением для данного сборника.
Многие стихотворения в «Розах на крышах» касаются темы цветов. Цветы -воплощение чистой эстетики. Если красота способна спасти мир, то это прежде всего надо отнести к цветам. Но Достоевский говорил о красоте как воплощении Бога. В «Розах на крышах» цветы воплощение красоты, как таковой. В этой связи они могут восприниматься и «Цветами зла», вписываясь в диссонансные отношения человека и его окружения, и носителями мистического, пророческого начала. В этом плане показателен цикл триолетов «Купавки», некоторые строки которого сопоставимы с горечью восклицаний «Книги Экклезиаста». Справедливость данных пророчеств и эсхатологических мотивов сборника показали горбачёвская перестройка и уничтожение СССР, или современноне разрушение исторического Петербурга, превращение его в галлюцинацию.
В «Розы на крышах» не вошли написанные одновременно и внутренне связанные с ними сатиры («Ламентации») и стихи, относящиеся к любовной лирике, предназначенные к отдельному изданию.
1. ПУТНИК
Кто-то скарбом обрастает,
Словно панцирем улитка.
Мне же узел мой дорожный
Не оттягивает плеч.
Колокольчики бряцают
Голубыми удилами,
Шмель гудит струной басовой,
Обещая жаркий день.
Холода настанут – спросишь
Место в первой же деревне.
- Чем расплачиваться будешь?
- Хворых пользовать могу.
Поселюсь до дней весенних
И пойдет как в поговорке:
Где словцо, там и беседа,
Где вино, там и закуска,
Где ночлег, там и бабёнка,
Что поделаешь – зима!
Июль 1970
Мамоново
2. .СТРАШНЫЙ СУД
Ангелы запели в трубы,
Воскресенья день настал.
Встал я, выпрямил колени,
Тлен меня не изглодал.
Сын мой, мальчик, мне навстречу
Беглой поступью шагал.
Над его головкой русой
Золотистый луч сверкал.
Я в толпе жену заметил,
Улыбаясь, ей сказал:
- Вот и встретились, -
И в губы я её поцеловал.
И Господь, явившись в славе,
Медлил, суд не начинал,
Радость нашего свиданья
Милосердно продлевал.
1971
3. ХЕДЖРА
(из Западно-восточного дивана. И. – В. Гёте)
Север, Запад, Юг в разладе,
Государства лихорадит.
Ты бежишь от бурь, усталый,
На Восток, припасть к началу
Благ любви, вина и песен,
Смыть с души безверья плесень.
В чистоте первоявлений
Мироздания ступени
До основ познаешь самых
Там, где пошлыми умами
Не истёрто Божье слово
И звучит всё так же ново.
Там, где истина в почёте,
Лицемеров не найдете,
Там тебя ждёт путь, который
Славен мудростью суровой.
С ней бессильно покушенье
На святое Откровенье.
Кто-то бродит за стадами,
Ослеплённый барышами,
С караванами блуждает
Мускус, кофе предлагает.
Тропкой, топтаной другими,
Век блуждает по пустыне.
Ты ж, с душою окрылённой,
Не робей пред кручей горной,
Лишь одни Хафиза песни
Ты возьми с собою вместе, -
Песня мрак ночной пронзает,
Злобных недругов смиряет.
В кабаках, за чашей пьяной,
Славь Хафиза неустанно;
Вьются локоны любимой,
Амбры облачко над ними.
Стих пьянит вина пьянее,
Гурий страстных ласк нежнее.
Все богатства мира тленны,
Дар поэта – дар бесценный.
Что тебе дворцов чертоги?
Ты – паломник, чьи дороги
В самоцветах слов чудесных
Достигают сфер небесных!
14 мая 1974
4. Рыбак
Меднолицый, в брезентовой хламиде,
Сапоги- до паха голенища,
За спиною ящик для улова
И для хитрых рыбацких инструментов.
Из-под низких бровей глаза, как лунки
Буравом проверченные, синью
До краёв наполненные. Опыт
Неподвижного слежения за леской
И общенья с жертвенною тварью
Их снабдил особым выраженьем,
Характерным для всей рыбацкой касты.
Нет в них беспокойного томленья,
Суетливой, мелочной работы
Испещрённого извилинами мозга,
Нет в них и усталого покоя
Тех, кто попусту проводят выходные.
Только, разве, рябь воспоминаний
О морозном воздухе, упруго
Дрожащей леске, звонкого удара
Брошенной на лёд тяжёлой тушки
Оживит их призрачной улыбкой.
И в метро наполненном вагоне
Белым вдруг безмолвием повеет.
1986
5. ВАЛУН
(к портрету А. Белого)
Гранитный валун –
Рыжая кочка среди
Лесного болота.
Под гранью широкого лба
Прилепились фиалки,
Поэтому каменный тюлень
Смотрит из-под синих бровей
Подслеповато.
Он безус и тонкогуб.
Неподвижная жизнь
Приобщила его к философии.
Его изреченья
Сочатся откуда-то
Из болотных глубин,
Крупными радужными пузырями
На поверхность
Ржавой от солнца воды.
Непонятная мудрость природы
Живет в этой глыбе.
Дети забредают сюда
Ловить стрекоз.
Загадочный камень в очках,
Прочерченных на воде мошкарой,
Им не кажется страшным.
Они реалисты. Но, всё-таки,
Уходя, убыстряют шаги,
Унося с собой тайну
Об увиденном дядьке
Болотном.
3 июня 1974
6. УТРЕННИЙ ИНЕЙ
Бедной сирени
Черную зелень
Топчет мороз.
Жёсткие ветки
В инее редком,
В капельках слёз.
На паутинке
Лёгкая льдинка
Тускло блестит.
Дали туманны,
Жёлто и странно
Утро горит.
Кисти рябины
Пламенем стынут.
И на ветру
Звонкой цевницей
Песня синицы
Славит зарю.
Сентябрь 1974
7. ЭТЮД К ПЕРЕВОДУ
«PORTRAIT D'UN l' OISEAU» Ж. ПРЕВЕРА.
Я подглядываю в щелочку
За чужими стихами,
За такими,
Когда к одному слову
Подыскивается другое,
Настолько точное,
Что смонтированным двустишием
Можно подравнивать букеты
И заголовки газетных статей..
Рано утром, ещё до выгула собак,
Выходят загадочные поэты в городской сад..
Клумбы в цветах,
Сонная капустница – родимые пятнышки на крыльях
Нежится в солнечных лучах.
Первые творческие усилья.
Ещё один поэтический образ
Вынырнул из обоймы шариковой
Авторучки.
Туманное облачко.
Веская метафора на всякий случай.
Без этого, говорят, поэзия
Перестаёт ощущаться искусством.
Я стою возле двух сообщающихся сосудов –
Газетного и цветочного киосков,
Вокруг которых …
Только теперь я догадываюсь,
В какой части города
Нахожусь.
Мне виден противоположный
Тротуар знаменитой Разъезжей
С вывеской магазина антикварной мебели,
С Икарусом
У красного сигнала светофора.
«Je traverse la rue»…
Необъяснимая причина
Заставила меня
Нырнуть
В подъезд дома,
Ждущего капитального ремонта.
Сырой запах лестничной площадки.
По широким ступеням
Поднимаюсь с этажа на этаж.
Меня обступают двери
Обитые войлоком.
На каждой из них
Три – четыре звонка.
Здесь живут. Об этом
Напоминает глухой шум телевизионной
передачи
Действительно, снизу поднялось
Несколько здешних жильцов.
Их силуэты
Мелькнули на фоне
Пыльного полукружья окна:
Бабка, продающая свечи
У Николы- морского,
Безусый художник
С лицом, как у Гоголя, тонким,
Подросток
С полосато-звездным значком
На лацкане замшевой куртки.
За ними потянулись мужчины,
Значит, вечер уже, их жёны
Вернутся чуть позже.
. . .
Войлочную дверь не раскроешь
Как газету.
Аромат её груб,
Не то, что у этих цветов,
Которые
Я всё держу в руке.
Поэтому
Там,
За войлочной баррикадой,
Обо мне знают меньше,
Чем могли бы.
Художник с тонкими чертами лица,
Бабка, торгующая свечами в церкви,
Мальчик,
Со значком заморской выставки,
Мужчины, для которых придумано воскресенье, -
Не знакомы со мной.
Хотя,
Между нами нет отчужденья, –
Между ними и мной, –
Человеком из мира напротив.
Декабрь 1974
8. САДОВЫЕ ЦВЕТЫ
(триолеты)
Флоксы
Флоксы ассоциативны –
Ладан, свечи, купола,
Хора звёздного вершины.
Флоксы ассоциативны,
И, молитвами теснимы,
Убывают силы зла,
Флоксы ассоциативны –
Ладан, свечи, купола.
1974
Розы
Цвет поздних роз
В аллее сада.
Что нам принёс
Цвет поздних роз?
Как бледен сквозь
Жар листопада
Цвет поздних роз
В аллее сада!
Сентябрь 1980
Астры
Счастливый берег
Находит каждый.
Любви истерик
Счастливый берег.
Родство потери.
Осенней астрой
Счастливый берег
Находит каждый.
Сентябрь 1974
9. КУПАВКИ
(триолеты)
1. Вянут купавки
Неумолимо.
Болотные травки
Вянут купавки.
Мизерность ставки,
Грусть пантомимы,
Вянут купавки
Неумолимо.
2. Неумолимо,
Одно и то же …
Всё объяснимо
Неумолимо.
До боли зримо,
До нервной дрожи
Неумолимо,
Одно и то же.
3. Одно и то же -
Счастливый берег.
Как сыпь на коже,
Одно и то же.
Больной встревожен,
Чур, без истерик!
Одно и то же –
Счастливый берег.
4. Счастливый берег -
Галлюцинация.
Твоих Америк
Счастливый берег.
Мечтаний фейерверк,
Надежд инфляция…
Счастливый берег –
Галлюцинация.
5. Галлюцинация -
Букет купавок,
Единство нации –
Галлюцинация.
Не увлекаться!
Хоть он и ярок,
Галлюцинация –
Букет купавок…
1975
10. СНЕГОПАД
Пересекая путь, отведенный трамваю,
Сквозь путаницу проводов,
Налипая на буквы афиш,
И воротники прохожих,
Ошалевших от уличной толчеи,
Среди запахов жареной снеди,
Из сундучков
Озябших торговок,
Мимо пестрых витрин,
Погашенных окон
И окон зажженных,
Мимо стайки фарцовщиков,
И квартета коней на Фонтанке,
Одинокого плача ребенка –
Опускается снег,
Молчаливый работник,
Санитар в грязно-белом халате.
Январь-февраль 1975
11. МИНУТА МОЛЧАНИЯ.
. В степи
Незрячий пастырь. Лишь собаки,
Забившись в лопухи от зноя,
Следят сквозь сон за тишиною –
Вдруг травы зашумят в овраге.
Спокойны псы. Хозяин вяло
К губам приладил флейту, ноты
Припоминая. Овцы морды
От горьких кормов приподняли.
Закаменели губы. Пальцы
Находят нужные повторы.
Отверстия – для звуков поры
Захлопнутся и отворятся.
Мелодия, начавшись литься,
Замрет и вновь звучит упрямо,
Как будто перепел подранок
Взлететь беспомощно стремится.
И снова память озарилась
Той синью, тем палящим полднем,
Когда был взвод в атаку поднят,
И солнце слепотой затмилось.
Апрель 1975
Задаток
Попы молились в Ленинграде
И умирали, как и те,
Кто никогда не верил правде
Евангелистов о Христе.
Они спешили спозаранку
Под купола своих церквей
Стелил снег скатерть - самобранку,
Как саван, для ещё людей.
Захлебывалась канонада,
Метался в небе вой сирен.
Христа спасительного взгляда
Свет исходил с одной из стен
Собора. И еще от нимба
След, словно круглая печать
Продкарточки, неугасимо
Струил Христову благодать.
А смерть свою свершала жатву
И круг, когда-то золотой,
Темнел спасительным задатком
За хлеб блокадною зимой.
Май 1975
В пивной. 1952г.
Гармошка шипела, играя
Под пенье калеки певца,
И молча внимала пивная
Словам, бередящим сердца.
«Я был батальонный разведчик,
А он писаришка штабной. . .»
Хоть голос был не безупречный,
Мотивчик был самый простой.
Быть может, певец стал калекой
Совсем не на Курской дуге,
А в Котласе на лесосеке,
Иль где – нибудь на Колыме.
Возможно, что песню такую
Сложили ещё при царе,
В ту первую мировую,
Что ходит в забытых уже.
Искал, знать, сочувствия свыше
Народ – победитель, народ,
Сверхщедрую норму испивший
Из чаши военных невзгод.
Впечаталось в память навечно,
Как скулы сводило от слов
«Я был за Рассею ответчик»
Не только у фронтовиков.
23 – 29. 12. 2008.
12. ДЕВЫ ЛИТЕЙНОГО МОСТА
Лимонногрудые нимфы сплетают
Узоры из линий,
Друг к другу стремящихся рук.
Голубая сказка маляров.
Вы – танцовщицы, вы – ночи сродни,
Вы – друзья пароходов
И барж,
Серебристой реки и бессонницы
Белых ночей.
Кормовые огни – светлячки
Поцелуев воздушных.
Бархат пыли, глянец сварочных швов,
Трещины мускулов,
Подведенные ржавчиной веки
Украшают вас, Девы Литейного Моста.
День – праздник хаоса,
День – колыбель трезвых мыслей –
Чужд
Благородному глянцу
Ваших подновленных тел.
Вы явь от яви того, что зовется
Душой Петербурга,
Окруженные криками чаек,
Свежестью волн, ветра.
Вознесенные вами венки
Отпечатаны на синеве,
В реке отраженного, неба.
Каждый шаг мимо вас –
Это шествие к славе
Под толчки трамвайных
Звонков.
Июль 1975
13. ЛУЖАЙКА
Цветы – лужайки украшенье,
Вы злого умысла творенье.
Недобр огонь ваш и неярок
Синеет ханжеством фиалок,
Налился желчью маргариток –
Старинной мести в нём избыток.
Поодаль постные ромашки –
В крахмальных кружевах монашки.
И солнца ландыш сторонится,
Так прячется детоубийца.
Его бубенчики белее,
Чем убиенных деток шеи.
Султан ириса – перья птичьи
В прическе женщины публичной.
Здесь бабочки не пролетают,
И пчёлы мед не собирают.
Здесь веки слепоты куриной
Подведены слезой чернильной.
Июль 1975
14. ИНТЕРВЬЮ НА КАМЕННОМ ОСТРОВЕ
Расклейщица газет
Опоздала к началу работы.
Утро началось без неё,
Редкий, почти исключительный
Случай.
Пустой щит у ларька
Темнеет фанерными буквами –
Грудная клетка под рентгеном.
В правом лёгком – обрывок таблицы
Розыгрыша
Первенства страны по футболу.
Пожилая работница почты
Изменила порядку.
Листопад отшумел. Садовые скамейки
Как плоские островки
Среди шуршащего ржавчиной моря
Сержант ГАИ посмотрел на часы:
- Тетка явно запаздывает.
Закурил, сняв перчатку.
Утро без газеты – чертовщина,
Особенно в начале дежурства.
Где-то врубили магнитофон
(Студенты, наверно, веселятся).
Сегодня середина недели.
И не праздник..
- Привлечь бы!..
Хозяйка брезентовой сумки
Подкатила на велосипеде.
Секунда! Отёчные ладони
На пульте времени.
Свежая простыня газеты
Занимает уготованное место.
Листопад отшумел – листопад продолжается.
Чугун садовых скамеек
Завился спиралью.
Вселенной возвращен утраченный день.
- Святое место не бывает пустым,–
Любимая фраза сержанта.
Он философ.
Для него номера автомобилей
Всего лишь нумерация страниц
Однообразной книги уличных
Происшествий.
Расклейщица газет – городской демон.
Техника вместо крыльев.
- Почему велосипед?
- (с юмором) на машину ещё
Не заработала.
- Личная жизнь?
- Конечно имеется…
Ответ о муже звучит неохотно:
- Да, есть…
- И дети. Тут она оживает.
Маникюр её гордость.
Из-за него и задержалась,
По секрету.
Октябрь 1975
15. ПЕСНЯ ДЛЯ ОВЕРНЦА
(из Жоржа Брасанса)
Ты слышишь меня, овернец мой,
Что может сравниться с твоей добротой?
Я помню, как проклятой зимой
Ты пару поленьев мне дал с собой.
Чтоб я разжечь смог огонь и так
Чуть-чуть рассеять холодный мрак,
Когда каждый встречный был мне враг,
Ну, разве это не так?
Это оно – милосердье твоё,
Мне веру вернуло в людское тепло,
И не было больше дня для меня,
Чтобы я не вспомнил тебя.
Когда, овернец, твой час придёт,
Пусть ангел за руку тебя возьмёт,
И пусть он заступником станет тебе
Там, на Господнем суде!
Ты слышишь, хозяйка, голос мой,
Что может сравниться с твоей добротой?
Я помню, как проклятой зимой
Ты хлеб разделила со мной.
Ты протянула мне хлеб, и так
Чуть-чуть светлей стал холодный мрак,
Когда в каждом доме я был чужак,
Ну, разве это не так?
Всего только хлеба чёрствый кусок,
Но с ним перестал я быть одинок
И не было больше дня для меня,
Чтобы я не вспомнил тебя.
Когда, хозяйка, твой час придёт,
Пусть ангел за руку тебя возьмет,
И пусть он заступником станет тебе
Там, на Господнем суде!
И ты, незнакомец, был со мной.
(Что может сравниться с твоей добротой?)
Ты мне кивнул проклятой зимой
В час, когда меня вёл конвой.
Ты мне улыбнулся, дружок, и так
Вдруг прочь растаял холодный мрак,
И я простил глазевших зевак,
Ну, разве это не так?
Пусть только улыбка всего одна,
Но мне уцелеть помогла она,
И не было больше дня для меня,
Чтобы я не вспомнил тебя.
Когда, незнакомец, твой час придёт,
Пусть ангел за руку тебя возьмет,
И пусть он заступником станет тебе
Там, на Господнем суде!
Март 1976
16. ЭКЗОТЫ
Алоэ
Алоэ, эй!
Родоначальник канатов
И ковриков
Для босых ступней
Эфиопа.
Алоэ, эй!
Нос ребенка сопливый
Тебя принимает,
От горечи жгучей
Чихая.
Алоэ, эй!
Скучаешь под северным
Солнцем
Коротким, как черная
Молния.
Алоэ, эй!
Топорщатся ветви
Старинным подсвечником,
Бронзой
Эпохи немых кинофильмов.
Алоэ, эй!
Апрель 1976
Кактус
Старец в стеганном
Шлафроке,
Расшитом бисером звезд.
Отшельник,
Цветущий при свете
Полной луны.
Тогда совершается чудо.
Полчища мошек,
Путая пламя цветка
С жарким магнитом свечи,
Слетаются к подоконнику,
И,
Надышавшись нектаром,
Спотыкаются в воздухе,
Пьяные
До головокружения.
Май 1976
Монстера
Цветок роскошный,
Раскрытый веер,
Как чаши, листья,
Стволы, как змеи.
Резьбой на чашах
Просветы – маски.
Цветок роскошный,
Восточной сказки.
Царь карнавала
Цветок роскошный
Зеленый бархат
Заколот брошкой.
Застыл, как в танце,
Перед маневром,
Каким предстал здесь
Он кавалером!
Цветок гарема –
То буйно страстен,
То ослабело
Поник безвластен.
Ноябрь 1974
17. ГРУЗИЯ
Мухадгверди*
Мухадгверди сухая глина,
Ты отцовский прах приютила.
Мухадгверди рябые склоны
Неизбывною скорбью полны.
Шум Куры, там, у холмов подножья,
Эхо вечной распри правды с ложью.
Абрикосов раннее цветенье,
Сыновьям отца благословенье.
Черный Джвари на скале далёкой,
Грешных душ заступник одинокий.
Выше – горной линии изломы, –
Мера, в чём чисты мы, в чём виновны.
Выше – безмятежность синей тверди
Над святым покоем Мухадгверди.
Март 1978
Вечер в Тбилиси
На узких тротуарах Тбилиси
Тени от ажурных балконов,
Как лёгкие коврики.
Прекрасен Тбилиси днем,
Прекрасен и вечером.
В шорохах всегда праздничной
Толпы,
Скрипе тормозов и гудках
Автомобилей.
Над этим сплавом уличных шумов
Растекаются звонкие всплески смеха
Девушек в черных чулках.
За мостом, на Авлобарском холме,
Мальчишки гоняют мяч
На горбатых, словно горные тропинки,
Мостовых.
Из распахнутых окон,
Из бархатного полумрака абажуров
Выглядывают пышногрудые армянки,
И блеск их глаз
Напоминает звезды,
Отраженные в оливковом масле.
. . .
Тбилиси пережил свою древность.
Вечерами он неузнаваем
С поднятой рукой Горгосала,
В черном поясе Куры,
В короне огней Мтацминды.
Сказочен он и современен,
Как магнитофонная запись
Старинной песни.
Август 1978
18. МЕДСЁСТРАМ СЕСТРОРЕЦКОЙ БОЛЬНИЦЫ
Здесь светлые стены, здесь больница,
Здесь, что ни девушка, то медсестрица.
Здесь накрахмаленный белый халат–
Белая бабочка белых палат.
Здесь светлые стены, здесь больница,
Здесь скажут анализы, что ты за птица.
Здесь на поддонах склянки звенят,
Над ними колдует белый халат.
Здесь светлые стены, здесь больница,
Здесь по ночам без снотворных не спится.
Здесь в полумраке дежурных лампад
Дрёме противится белый халат.
Белый халат стерильности ради,
Парусом спереди, парусом сзади!
И если это волнует тебя,
Значит, не спета песня твоя.
Май 1978
19. НОРИЛЬСК
Град заполярный. Угол кирпича
Положен в план твоих дворов и улиц.
Твой архитектор, несколько сутулясь,
С гуманностью тюремного врача
Тебя кроит, мечтательно прищурясь.
Что видит он? Как розы на снегу,
Твои пурпурные под ветром стонут зданья.
Творец в болоте вязком созиданья,
И грифель осторожно, как сквозь мглу,
Расчетливо выводит грань за гранью.
И вновь не то.. И вновь штрих за штрихом,
И черный кофе стынет бесполезно.
Решетка улиц здесь сродни железной
И номер, что имеет каждый дом,
Как зэковская метка. Белоснежный,
Тяжелый ватман взял под свой конвой
Живую мысль. И зодчий скис в бессилье –
Смягчить характер города – Бастильи,
Где веют беспощадною тоской,
Под стать штыкам, классические шпили.
1978
20. У МОГИЛЫ В. ВЫСОЦКОГО
Колючие капли сочатся
С холодных московских небес.
Одними записанный в Святцы,
Другими воздетый на крест.
Ты здесь у ворот прописался,
Ты здесь у властей на глазах.
Трехсвечный огонь содрогался,
Как сердце в последних толчках.
В пространстве ограды, вне времени
Курган из поблекших цветов, –
Последнее перевоплощение
И, ставший немым, монолог.
И, не сознавая финала,
Касаньем озябнувших рук
Укладку цветов поправляла
Жена ли, сестра, или друг.
Магнито-, кино-, фотопленка –
Всему исторический срок.
Был к дереву рядом прикноплен
С твоими стихами листок.
Он весь – театральной афишкой,
Сюда, к этим строчкам, пришли,
Как после спектакля, притихшие
Партер и галёрка твои.
Конец положившие спорам
О месте твоём на земле, –
Совсем не последнее слово–
Стихи на кленовом стволе.
9 ноября 1980 г. Ваганьковское кладбище
21. В КАФЕ.
(Болеро)
Н.А.
Шелест штор
Стерег тишину,
И фарфор
Сохранял белизну.
Между штор
В неширокий просвет,
Как аккорд
Световой плыл проспект.
И сияли
Крупицы огней
В синеве
Заоконных теней.
Но фарфор
Сохранял белизну,
Разговор
Согревал тишину.
И касался
Фарфоровый круг
Ритуально
Насмешливых губ.
Плыл проспект
Из огней, плыл проспект
Под изломы
Опущенных век.
И казалось,
Что хрупкий бокал
В тех лучах
Сам собою дрожал.
За окном
Световой, снеговой
Плыл проспект
Кровеносной зарёй.
В синеве,
В треугольнике штор
Продолжался
Немой разговор.
Ритуально
Насмешливых губ
Там мерцающий
Гас перламутр.
И еще белый круг
Возле губ
В бахроме
Из фарфоровых рук..
Ярче вспыхнули
Блёстки огней
В чёрных молниях
Быстрых теней.
Эти тени
Качнулись на миг, –
Только стены
И треугольник.
От небрежно
Запахнутых штор,
Да ещё белоснежный
Фарфор
Сохранят тот мираж,
Тот витраж..
Где, что вещь,
То живой персонаж.
А в окне
Наш беснуется век,
И там каждая тень –
Человек.
. . .
Шелест штор
Стерег тишину
И фарфор
Сохранял белизну.
Ноябрь, 1980.
22. ОБУХОВСКИЙ МОСТ.
Над Фонтанкой кружит иней,
Пепел зимних облаков.
Зыбь архитектурных линий.
Над Фонтанкой кружит иней.
Словно времени покров,
Город делает незримей.
Над Фонтанкой кружит иней,
Пепел зимних облаков.
1982
23. РОЗЫ НА КРЫШАХ
Башенки мансард
Мартовским петербургским вечером
Загораются желтыми огнями
Высоко-высоко
Над карнизами черных домов
В густом фиолетовом небе.
Они
Приглашают нас в добрую
Старую сказку
О мальчике с девочкой,
Живущих возле труб
На чердаке одного из домов
Далекого снежного города,
И о розовых кустах,
Цветущих у них под окнами.
Огоньки мансард похожи
На цветущие розовые кусты,
Но вместо детей
В знаменитых петербургских мансардах
Обосновались бородатые художники,
Превратившие чердаки в мастерские,
Заставленные
Громоздкими холстами.
Художники пьют вино,
Приводят к себе
Легкомысленных женщин
И, мечтая о сказочной жизни,
Захмелев,
Пытаются неуверенной кистью
Написать цветущие розы
На тяжелых и грубых холстах.
Их подруги
Хриплыми хмельными голосами
Спрашивают: Это мы?
Это вы нас рисуете?
Почему у нас такие круглые,
Такие красные животы?
Как это не эстетично!
Ха-ха-ха…
Под утро
Гаснут окна мансард.
Спят художники, спят их подруги.
В предрассветных сумерках
Маслянисто сверкают
Сырые краски холстов.
С рассветом
Сказки уходят из нашего города,
Сказки о сказочной жизни…
Мало ли о чем нам напомнят
Мартовские петербургские вечера.
13 – 14 марта 1988