Рождаясь в тень, головоногий кактус
рос из пыльной полки, словно Сартр. Том.
Зеленоватой тошнотой пьяня мой томный
стон, он полз и шил в тонах смарагда
натюрморт: меланхоличный сорт червей,
ах, в рот червей набрал, желудок полон
ангелом, трубящим соло «Голод»
в пищевод иерихонских труб, в траве
персидского ковра лежу и слушаю, и зрю,
как бьётся циферблат в припадке девяти
ударов по виску, что предрешил зарю,
как нечто… как нечто:
тук как тук,
тук как тут,
тук как тик…
истерика, цикличный часовщик?
Поломан флюгер обслюнявленного пальца
бризом близящихся тел дневных лучей.
Чешет языком слезоточивый канцлер-
солнце, чешет пятки щекотливых тем.
О, ты, жонглёр сиреневых туманов,
ярмарка в телесной кожуре фруктовой птицы
киви, выдавленной в жёлтые стаканы
оспин солнечных, и в солнечные лица,
жду твоих затмений с пеной у зрачка.
Пока.
Пока-пока.
В рассадниках болезнетворных клеверов
цветёт задор проглоченных детей, снующих
меж тюремных прутьев титанического дерева-
Сатурна,
чрево чьё венчал колючей проволоки плющ.
О, Бог-чревоугодник, блюй на бис, на нас,
цветами жизни ороси захоронение любви
до гроба, заслони тот спелый ананас,
что в небе на крючках лучей повис.
Я буду вечно утолён ярчайшим соком,
сыт лимонными свечами, кислым воском,
мой Сатурн, благослови порочную причуду.