Сегодня я хочу поговорить о стихах Дмитрия Быкова. Сложно писать о человеке, уже сделавшем себе имя, тем более, о котором уже говорено немало. Но я хочу понять не внешнюю сторону, не Быкова-человека, а Быкова-поэта. Оставлю желающим разбирать его стихи с профессиональной, филологической точки зрения. Я хочу ПРОЧИТАТЬ.
Грешно роптать, в конце концов:
Когда бы душный век отцов
Достался мне в удел,
Никто бы в груде мертвецов
Меня не разглядел.
Что это? Скромность, лукавство, сознательное принижение себя? Нет, гордость. Та, что устами Юлия Цезаря говорила «Лучше быть первым в провинции...»
И буду стареть понемногу,
И может быть, скоро пойму,
Что только в покорности Богу
И кроется вызов ему.
Первое впечатление после прочтения стихов – стихи его очень ... мужские. Быков – «пассионарий» - «возмутитель спокойствия», который, не считаясь ни с ценностью собственной жизни, ни с требованиями традиции, пытается изменить установившийся порядок. Не новатор, не революционер – это другие понятия. Его девиз – «Дальше!» Если сегодня модно быть новатором – значит, это не подходит. Но быть обывателем – скучно, значит, надо придать слову «обыватель» такое значение, чтобы можно было поднять его на стяг – и в бой. Модно ругать свою Родину? А я люблю её! Заснеженную, слякотную, свинцовую... И со всей страстью, со всего размаха – поцелуй, похожий на пощёчину... Не модно быть романтиком? А извольте прогуляться по Востоку, по тропикам?
Дикарка носит юбку длинную
И прячет нож в цветные складки.
Полковник пьет настойку хинную,
Пылая в желтой лихорадке.
У юной леди брошь украдена,
Собакам недостало мяса --
На краже пойман повар-гадина
И умоляет: "Масса, масса!"
Чиновник дремлет после ужина
И бредит девкой из Рангуна,
А между тем вода разбужена
И плеском полнится лагуна.
Миссионер -- лицо оплывшее, --
С утра цивильно приодетый,
Спешит на судно вновь прибывшее
За прошлогоднею газетой.
И нет ироничности, нет «мудрой» усталости, нет всезнайства – так, Александр Македонский, тоже «пассионарий», шел вперёд – не ломая - осуществляя свою мечту, не сильно заботясь о том, что оставил позади; так, Верещагин тщательно прописывал свои картины, показывая НАСТОЯЩЕЕ лицо – смерти ли, победы, не заботясь – понравится ли это – он так ВИДИТ.
Сравнение с Верещагиным – тоже не случайно – прорисовка картин у Быкова мастерская, ему веришь, точными мазками он придаёт каждой своей картине достоверность и живость. И та же – неуспокоенность, то же нежелание стоять на месте. Он не творит новый мир – он идёт по тому миру, который ему дан, и – пишет картину этого мира, взахлёб, не успевая – жизнь коротка, и увидеть, и рассказать, и успеть надо как можно больше. И в его стихах, в его картинах – он сам, его видение, его дорога. Да плевать, что это кому-то не нравится – он – так видит. И главная ценность – ЕГО мироощущение, ЕГО восприятие. Он пишет о себе, он пишет о мире, СВОЁМ мире – да и что может быть интереснее?! Если поэт – часть Бога, его посланник, то нате – слушайте, смотрите! «Я поэт и этим интересен» (с) – а, может быть, не так - «Я поэт – смотрите на мир моими глазами»? Быков – человек движения, человек действия, он не может сидеть на месте, он должен идти дальше. То, что позади, он не жалеет...
Мне не жалко двадцатого века.
Пусть кончается, будь он неладен,
Пусть хмелеет, вокзальный калека,
От свинцовых своих виноградин.
То ли лагерная дискотека,
То ли просто бетономешалка --
Уж какого бы прочего века,
Но двадцатого точно не жалко.
...Со всей страстью, со всей силой дара, наотмашь – иначе он не может... И не хочет...Но вот теперь – и становится понятна его «классическая» манера стихосложения – ветеран походов должен «рассказать»... Не рассказать – лишить себя половину удовольствия от пройденного, от виденного. Не каждому, бисер метать перед кем попало – много чести, но – как можно большему количеству людей. Можно строить башню из слоновой кости ли, из мрамора, и сверху, как с минарета, провозглашать СЛОВО и призыв к молитве – но есть опасность, что не услышат в суете, в шуме базара. Можно показать свой мир, свои сны, движения своей души – но могут не понять - даже Иисусовы притчи толкуют по-разному уже две тысячи лет.
Значит, надо понятно, хлёстко, чтобы прониклись, чтобы запомнили, чтобы передавали из уст в уста. И не важно, что переврут, и не важно, что поймут превратно. Кто-то поймёт правильно. Кто-то увидит также. И – если поймёт – может быть, полюбит. И встанет рядом.
Теплый вечер холодного дня.
Ветер, оттепель, пенье сирены.
Не дразни меня, хватит с меня,
Мы видали твои перемены!
Не смущай меня, оттепель. Не
Обольщай поворотами к лету.
Я родился в холодной стране.
Честь мала, но не трогай хоть эту.
Только трус не любил никогда
Этой пасмурной, брезжущей хмури,
Голых веток и голого льда,
Голой правды о собственной шкуре.
Я сбегу в этот холод. Зане
От соблазнов, грозящих устоям,
Мы укроемся в русской зиме:
Здесь мы стоим того, чего стоим.
Вот пространство, где всякий живой,
Словно в пику пустому простору,
Обрастает тройной кожурой,
Обращается в малую спору.
Ненавижу осеннюю дрожь
На границе надежды и стужи:
Не буди меня больше. Не трожь.
Сделай так, чтобы не было хуже.
Там, где вечный январь на дворе,
Лед по улицам, шапки по крышам,
Там мы выживем, в тесной норе,
И тепла себе сами надышим.
Как берлогу, поземку, пургу
Не любить нашей северной музе?
Дети будут играть на снегу,
Ибо детство со смертью в союзе.
Здравствуй, Родина! В дали твоей
Лучше сгинуть как можно бесследней.
Приюти меня здесь. Обогрей
Стужей гибельной, правдой последней.
Ненавистник когдатошний твой,
Сын отверженный, враг благодарный, -
Только этому верю: родной
Тьме египетской, ночи полярной.
(с) Дмитрий Быков