....или Китс в Риме.
---------------------
Утро в Риме
-------------
Вот какое имя : Китс -
веселее свиста птиц.
Это дрозд щебечет из
имени поэта - Китс.
Очертив небес простор
город под окном простёрт,
словно кто-то мелет вздор,
чепуховину и сор
околесицы словес .
Это город сделан весь
болтовнёй из болтовни
и безбрежного над ним
ярко-синего огня,
что однажды на меня
в свистопляску и бедлам
рухнул и спалил до тла...
Ненароком видит Китс:
рыжий отсвет черепиц,
ангелы на небесах
чешут белые власа.
Ниже - крыши, купола.
Колокольни бла-бла-бла! -
колются колокола
разлетаясь пополом.
(Открываешь медный кран:
бъёт вода, и сразу - край
раковины в каплях брызг -
бъёт вода разбившись вдрызг.)
Покатился под уклон
колокольный перезвон:
Дилли-донн! дилли-донн! -
на куски разбился он.
Подскочил под небосклон,
полетел на землю звон
в тень и свет преображён
капителями колонн.
А всклокоченный акант
капли звона спрятать рад
в гуще порослей своих.
Звон взорвался и затих.
Только тут ему вдогон
покатился новый звон.
Так колотит в тамбурин
развесёлый город Рим.
Тень и свет, тень и свет
отзываются в ответ -
это мрамором колонн
обратился дилли-донн.
А в оконце видит Китс
свалку, давку колесниц.
Вмиг на улице - затор,
перебранка и задор.
Всё совсем как на войне:
реют флаги простыней
ругань, крики, мордобой.
Китс над римскою толпой
вознесён , а там внизу
Ватерлоо, Страшный Суд,
наступление, разгром...
Дилли-дилли-дилли-донн!
Фонтан
------
К окнам выплыла ладья;
волны пенясь и блестя
ярят так - в зрачках рябит.
Только , Китс, не торопись
к ледяной и слюдяной,
жизни, поглотившей: зной,
церковь, облако, людей.
А в сияющей воде,
что струится вдоль борта,
отражается бардак
полдня - выцветшая высь,
зданья, что толпятся близь.
Тут вода взлетела вверх,
и усталый человек,
сразу подхватил струю
в крепкую ладонь свою.
Из каких летейских стуж
в это солнце, в эту сушь
чтоб ожечь его ладонь
хлынул ледяной огонь?
Тотчас наступил в году
(лишь поднёс ладонь ко рту!) -
самый- самый тёмный день.
(сколько холода в воде!)
С некой грани бытия,
эта притекла струя
а за гранью - морок, лёд.
Так оттуда и течёт
в беззаботный город Рим
Время отбивая ритм
непечальною волной.
В ледяной и слюдяной
жизни не найти следов,
тех, кто появился до
нас , и много лет назад
снова возвратился за
нам невидимый предел
нами названный " Нигде".
Так стирает он черты
старых статуй , бег воды,
и уже не различить
черт у мраморных личин
что сквозь Вечность смотрят в нас
пустотой музейных глаз.
Так песочные часы
сеют Время на весы,
перевесив во сто крат
чашу, вот и через край
пригоршни стекает вниз
Время вытекая из
им остуженой горсти,
исчезает и блестит.
Исчезающую нить
нам по- новой не схватить.
Вот такие, брат, дела:
нити нет, она прошла
сквозь Пространство, так насквозь -
как проходит стену гвоздь,
нет - он оставляет след :
так - в стекло заходит свет:
не коснётся ничего,
что остановить его
сможет в глубине стекла.
Вот такие, брат, дела.
Ночь
----
Ничего не разглядеть -
горняя угасла медь,
лишь динарием луны
улицы освещены.
Горстью серебра блестит
небо, дабы добрести
до кровати пьяный в дым
смог весёлый херувим.
Город Рим уснул везде :
отражением - в воде,
за окном - в зрачке, что на
Рим взирает из окна.
Шелестит уснувший лавр,
мрамор чёрный словно мавр
спит, уснул фонтан шумя,
а окрест и окромя:
крыши - балками скрипя,
на мосту маньяки спят,
под мостом уснул поток,
лунный стиснув ободок
На кровати и в саду,
в темноте и на свету,
в переулках и домах,
спит История сама.
Мысли мудрые - в уме,
мухи жирные - в говне,
книги пыльные - в шкафу:
прячут зимнюю листву.
Дремлет древняя латынь ,
опустелый Палатин
спит внимая шопотку
пиний на своём боку.
На фронтоне спит святой,
ниже, в храмине пустой
в ящике из серебра
спит кусок его бедра.
Подле входа в Ватикан
пёстро дремлет вертухай-
спят ботинки, спят штаны.
Ночью все поспать должны.
Что уснуло, что - уснёт:
пчёлам снится душный мёд,
и полёт цветов среди,
ангелам - среди светил,
балкам - крыши, крышам - пыль
и дневного солнца пыл,
вертухаю - выходной.
Всем им вместе: город, зной.
Под окном фонтан журчит,
как весенние ручьи.
Склон холма, наверх ведёт
плоской лестницы пролёт
словно крылья распластал
ангел - он лететь устал
и присел на этот склон
погрузившись в долгий сон.
Сон
---
Вот толпа поёт пеан
" Славен звероногий Пан,
славен бог пустынных мест
будь то горы, будь то лес,
будь вершина или дол
полный пенья жёлтых пчёл
где улитки в узелки
прячут солнца пятаки.
Только - голытьба вершин,
где не встретишь ни души,
где на тропах у воды
коз и ангелов следы
в скользких отблесках слюды
ярки горние цветы.
Не доносится туды
звук пастушеской дуды -
лишь цикада запоёт
славя Царствие Твоё
перекрикивая зной
с дивной солнечной бузой,
с пляской пламенных стрекоз
над скачками диких коз,
волн застывших на бегу
на запенном лугу.
Там на каменной волне
Пан раскинулся во сне.
Медленнее черепах
облака, и - чепуха
шебуршаний, голосов;
И свеченьем Сиферот
исходил небесный свод
словно мёд стекал из сот
на мерцающий осот."
Элезиум
-------
Но может вход в Элезиум открыт
на склоне солнцем выжженой горы,
где из камней пророс болиголов,
а вскрики сойки - словно пролилось
седое млеко из сосцов козы
ударив край ведра; и свист косы
срезающий кипенье спелых трав
покуда влага раннего утра
не превраталась в облако, а тень
ещё длинна, и наступивший день
не высушил твердеющих стеблей.
Коса звенит и тут-же ей вослед
ложится шелест скошеной травы
так, словно после звона тетивы
всем опереньем шелестит стрела,
тут - вспугнутые ей перепела
прозрачный воздух крыльями разрыв
взлетают мимолётны и пестры.
И легче чам кузнечика прыжок,
ритм оседлав рождается стишок,
и вот глагол уже покинул рот,
он весь созвучен пенью Сиферот,
что наполняет звуками поля,
холмы и рощи; так сама земля
Материи отбрасывая груз
поёт о чём-то от избытка чувств
излившихся как свет из темноты,
свет, ожививший травы и цветы,
гуденье пчёл и промельки пичуг.
Все эти звуки переполнив луг
стремясь к истоку улетали вверх,
туда где без промашек и помех
и безо всяких суетных забот
Мелодия извечная живёт.