Моя мама очень красивая. У нее короткие волосы, цвета белой сирени и невероятно серые глаза. А еще она молодая. Когда я у нее родился, ей было всего тридцать лет. Эмма, которая принимала у мамы роды, рассказала, что мама совсем не кричала и не плакала, пока рожала (наверное, это очень больно, если обязательно нужно кричать и плакать). Маму зовут Ева, наверное, поэтому она решила назвать меня Адам.
Мама очень красивая, очень-очень. Как с картинок в книге, которую она мне купила на ярмарке. В ней много женщин с детьми, мама говорит, что это Мадонны. Так что, моя мама похожа на Мадонну.
Я никогда не думал, что моя Ева может заболеть, ведь ангелы не болеют. Но… Сначала маме позвонил доктор Фихтбаум и попросил придти к нему в больницу. Меня не с кем было оставить, и мы пошли вместе. Марта, дочка пекаря Свена, почему-то называет маму и доктора «жених и невеста», а все остальные при этом смеются. Мама улыбается и краснеет.
Доктор отвел маму в свой кабинет, а меня попросил посидеть со старушкой фрау Бромар. Она совершенно глухая и плохо видит, поэтому громко поет песни, чтобы окружающие слышали, что она где-то рядом. Мы с другими мальчишками уже знаем наизусть все ее песни и подпеваем ей. Но сегодня настроения петь с фрау Бромар у меня не было. Как-то не по себе было в чистой приемной доктора Фихтбаума. Тут всегда идеальный порядок. Если мы приходим с Агатой, то она ждет нас на улице. «Чтобы не наследила». И слово-то такое противное – «наследила»
Я сидел и читал брошюры, которых всегда много на столе в приемной. Я как раз изучал, как правильно мыть руки, когда мама и доктор вышли из его кабинета. Мама улыбалась, вроде, как обычно. Но что-то изменилось.
Мы пошли домой по длинной дороге, через маленькие домики, увитые плющем и олеандром, с цветущими мальвами и цветастыми ромашками, будто идешь по оранжерее. Хочется потрогать, понюхать каждый цветок, потрогать каждый листик. Но так страшно, кажется, дотронешься до лепестка – и все опадет, рассыплется, будто и не было. «Я очень люблю тебя, Адам, очень - преочень сильно»,- вдруг сказала мама и сжала мое плечо. Она не плакала, она улыбалась и смотрела на меня, будто я не я, а совсем другой, чужой мальчик.
Вечером доктор Фихтбаум пришел к нам домой. Мне всегда нравилось, когда он приходил. Мама доставала большие прозрачные кружки, особый чай, который держала для гостей и терновое варенье, очень любимое доктором. А он приносил мамино любимое печенье - с орешками и шоколадом. Мы пили чай и разговаривали как взрослые. Потом доктор Фихтбаум помогал маме прибрать со стола, и мы выходили на маленькую террасу за домом. Я кидал Агате тарелку, а она ее ловила и приносила. Мама с доктором сидели на шезлонгах и болтали. Почти как настоящая семья.
«Все очень сложно, Адам» - доктор поправил очки и почесал нос. «Ева, она, понимаешь ли, больна. Очень больна, Адам. Я, мы все, будем очень стараться. Но, это очень сложно. Я не знаю, как тебе объяснить», - он старался смотреть мне в глаза, говорил о том, что маме нужно меньше работать и еще что-то еще… А я смотрел на его нос и представлял, что на нем сейчас не очки, а странная бабочка с хрустальными крыльями. Ей очень хочется полететь, но крылья тянут ее вниз, а доктор помогает ей и поднимает пальцем выше на нос. «Ты слушаешь меня? Ты все понял?». «Да, доктор, конечно. Ваша бабочка никогда не взлетит. Крылья очень тяжелые».