Все начиналось очень банально, как, впрочем, все всегда и происходит в этой отнюдь не романтичной жизни. С заброшенной многолетней стройки уперли трубу, и не с какой-либо целью, а просто из желанья похулиганить и неудержимой тяги уволочь все, что плохо лежит. Потом ржавую железяку бросили в ближайшем дворе, а ночью пошел дождь. В трубу попало немало земли, грязи, и семечко неизвестной травы-цветка. А наутро (вот ведь какие чудеса случаются в постсовковых дворах!) деловитый молодой папаша с растущими откуда надо руками, решил оградить детскую площадку от наглых автолюбителей и их назойливых машин, и приварил трубу эдак на уровне полуметра от земли, создав что-то вроде маленького но прочного заборчика.
Шло время, и в трубе, рядом с отверстием у края, стал расти неизвестный и совершенно никому не интересный цветок. Ему, имевшему лишь это окно – иллюминатор в мир, было важно и интересно все, ведь ценить немногое умеет лишь тот, у кого больше ничего нет. И цветок стал внимательно наблюдать за происходящим: за ногами, проходящими мимо, за людьми вдалеке, за детьми на неухоженной площадке и их родителями, за собаками, кошками, и даже за каплями дождя, которые падали и терялись где-то на недоступной ему земле. Поначалу цветок просто впитывал все, что давал ему не слишком щедрый мир. Потом стал пытаться понять увиденное и услышанное. Через несколько лет он начал анализировать свои знания и делать некоторые выводы. Например, он понял, что понятия добра и зла – изначально субъективны по сути своей. Такое важное открытие цветок сделал из того (скажем прямо – малоприятного для окружающих) факта, что истеричная баба Катя орала по поводу и без, и не нравился ей весь мир, а особенно – те его стороны, которые приносили радость большинству. Потом он узнал, что каждый считает свое мнение единственно правильным. Удивившись этому, цветок долго думал над странностями людей, а потом решил, что отсутствие логики и здравого смысла – есть отличительная черта всего человечества, и с этим можно лишь смириться. Еще цветок пришел к выводу, что родственные связи и взаимная любовь не делают людей терпимее друг к другу и не добавляют им понимания. Тогда он решил, что люди – безнадежны. Цветок симпатизировал всем: и людям, и кошкам, и собакам, и насекомым, и старой крысе, живущей в подвале, которую он не видел, но о которой регулярно слышал от бабы Кати. Однако людей он любил больше, то ли потому, что они были более загадочными, непонятными, непредсказуемыми и интересными, то ли потому, что цветок их искренне жалел.
А еще цветок понял, что те люди, которым дано было больше, чем другим – совсем не обязательно счастливее этих самых «других», и что гораздо важнее – умение радоваться простым вещам. Почему-то эта истина была доступна далеко не каждому человеку, и цветок искренне переживал из-за этого. Сам же он был вполне доволен не только и не столько своей жизнью, сколько своим умением любить и ценить ее, приветствуя каждый свой новый день радостно и благодарно. От этого простого вывода весь мир цветка заиграл новыми, еще более восхитительными красками.
Цветок часто задавался различными вопросами, и силился найти на них разумные и логичные ответы. Например, он часто спрашивал себя: «Почему эти удивительные люди готовы отдать свою жизнь за любимого человека, но не в состоянии посвятить ему и его проблемам хотя бы один день? Почему взрослые не понимают ни своих детей, ни своих родителей, хотя были сами и теми, и другими? Почему другим прощать проще, чем себе, но при этом от других всегда требуют большего, чем от самих себя? Почему, ну почему, эти смешные создания считают себя незаменимыми, но при этом уверенны, что сами могли бы заменить любого? Почему любовь некоторых делает лучше, а некоторых – хуже? И почему люди не видят, что вместе им уже не быть, не тогда, когда прошла любовь, а когда исчезло взаимопонимание? И, кстати, почему людям так хочется, чтобы их поняли, и так не хочется что-либо кому-либо объяснять? Может быть, им кажется, что если их любят, то должны понимать без слов? Но почему же тогда их не удивляет то, что сами они на это неспособны, как бы сильно они ни были влюблены? И почему они верят в Бога, в то, что созданы по Его образу и подобию, но при этом не верят в себя? Как хорошие люди умудряются принести столько вреда, а плохие – столько пользы? И почему люди боятся хвалить окружающих, чтобы их не сочли льстивыми и лицемерными, но при этом легко критикуют и высмеивают других, становясь грубыми и циничными? Как столько противоречивых мыслей, качеств и чувств умещаются в душе одного обычного человека? И почему при этом люди так редко довольны собой? Почему их так сильно волнует их будущее, что они просто не замечают настоящего, но при этом каждый из них точно знает, что смертен, и до завтрашнего дня может просто не дожить? И почему их так волнует не то, каким будет мир после их ухода, и не то, что они сумели сделать для будущего, а лишь то, какими их запомнят потомки? Если это – лишь беспредельный эгоизм человеческой натуры, то что же толкает людей на героические поступки и немыслимые жертвы ради других, часто чужих и незнакомых? И еще, почему люди больше стесняются чужих, чем родных и близких, и именно с любимыми ведут себя нагло и беспардонно, считая, что их все равно простят, но при этом от незнакомых эти же самые люди тщательно прячут свои слабости и недостатки? Ведь логичнее было бы поступать наоборот». Эти и многие другие вопросы не то чтобы тревожили, но разжигали любопытство цветка, и ему очень хотелось найти ответы хотя бы на некоторые из них. И еще один вопрос занимал его мысли: в чем же смысл жизни? Не только его собственной, но и существования вообще.
И лишь на седьмом году своей богатой событиями и впечатлениями (ни малейшей иронии, поверьте!) жизни, цветок, доселе любопытный и доброжелательный, но в целом равнодушный наблюдатель, наконец прозрел. Во всяком случае, ему так показалось. Дело было в следующем: во-первых, цветок понял, что одинок, и, во-вторых, подросла маленькая белокурая девчушка Света. Свете как-то пришло в голову заглянуть в «его» трубу, и, хотя там было темно, и она ничего не разглядела, да, собственно, и не пыталась, но цветок ощутил такое счастье, что за этот короткий миг успел влюбиться. Да-да, влюбиться. А почему бы и нет? Лишь любовь наполнила смыслом его существование, отныне ставшее полноценной жизнью. Как и любое другое наивное и склонное (пусть и не по своей воле) к размышлениям существо, цветок был поглощен с этого мига мыслями о своей новой (и единственной!) возлюбленной. У него появились новые, и теперь уже лишь ему одному доступные, поводы для радости. В свои особенно счастливые дни он мог слышать ее голос несколько раз, и даже видеть край ее одежды. Цветок шестым (или какое оно там по счету у растений?) чувством узнавал свою избранницу, и проводил все свое время в воспоминаниях о прежних встречах и в ожидании новых счастливых мгновений. А годы все шли, и теперь цветок мог видеть не волосы, не плечи, а лишь ножки Светы, и они казались ему самыми прекрасными ножками на свете. Цветок ненавидел зиму, ведь зимою пальто мешало ему смотреть на её кожу, а еще зимой она часто кашляла, и это сильно его огорчало. Самому цветку холод не мешал, ведь многолетние растения на редкость выносливы. Может, и не все, но о других он все равно ничего не знал. Однажды девушка Света сказала проходящей мимо соседке: «Добрый день! Как сегодня чудесно, правда? Я обожаю зиму!». И с этого мига цветок полюбил зиму тоже. Он любил все, что могло бы доставить радость его Свете, и всему этому был бесконечно благодарен. Так цветок открыл для себя закон истиной любви: радует лишь то, что радует любимую, и лишь то приносит счастье, что делает счастливой ее, даже если ему самому это и причиняло неудобства. У девушки Светы не было парня, и это очень удивляло и расстраивало влюбленного. Цветок и не помышлял о ревности, прекрасно понимая, что объект его обожания не только никогда не станет его безраздельной собственностью, но и, скорее всего, просто не узнает о факте его существования. Это его не огорчало, цветок понимал, что все равно ничего не смог бы предложить своей возлюбленной, и мысленно не раз говорил: «Спасибо!» судьбе уже за то, что ему было даровано право любить и наслаждаться этим чувством. Больше всего он мечтал сделать хоть что-нибудь для своей Светы – Светлячка, как он прозвал ее про себя. Но цветок был реалистом, и считал подобное невозможным. И, однако же, как бы это ни было странно, в этом он ошибался. Узнать об этом ему предстояло в самый счастливый из дней своей долгой и удивительной жизни.
Как-то раз цветок услышал ее голос, и невольно насторожился. Нет, слова были обычными, но вот ее тон чем-то смутил влюбленное растение. Цветок успел выучить все оттенки, все вариации ее голоса, и сейчас угадал – близится беда. Света разговаривала с парнем, который часто провожал ее в последние дни. Парень не нравился цветку, и дело было не в ревности – ее он так и не научился чувствовать. Просто парень врал, и цветок, умеющий моментально распознавать фальшь в голосах (ведь слышал он намного больше, чем видел, и лучше ориентировался именно по слуху) тревожился за свою избранницу. Девушка была так откровенно счастлива все эти дни, что цветок всерьез опасался за нее, он предчувствовал хрупкость ее радости, и те последствия, которые могли бы наступить. И вот теперь, судя по диалогу Светы и ее спутника, отнюдь не счастливая развязка была уже рядом.
– Ты ведь любишь меня, правда? – стараясь казаться уверенной, говорила Света.
Парень не отвечал, и Света спрашивала:
– Почему ты молчишь?
И вдруг парень заговорил – быстро, громко и с напором, как будто внутри у него прорвалось что-то:
– Люблю? Тебя? Конечно, нет! Ты себя давно в зеркале видела? Ты же уродина! Трудно было бы найти создание, более некрасивое, чем ты. Мне нужен был повод, чтобы сблизиться с Алиной, она же возится с тобою из жалости. Вот и пришлось терпеть тебя. И не смей ей что-нибудь ляпнуть, поняла? Если ты мне все испортишь, будешь жалеть до конца жизни. Дура!
Парень с силой зло пнул трубу, она сорвалась с одного из креплений, и цветок выкатился к Светиным ногам. До того, как немилосердное, жгучее, убивающее солнце лишило его чувств, цветок увидел спину удаляющегося (и до безумия ненавистного!) парня, и плачущую бледную Свету, тихо шепчущую ему вслед: «Я ничего не скажу ей, честно!». Чувство ослепляющей ненависти успело смениться острой жалостью и нежностью в душе цветка, и он еще сильнее, если только это было возможно, полюбил свою единственную, милую и такую прекрасную избранницу. Потом цветок осознал: «Мне больно. Я умираю. Черт возьми, как же все не вовремя!» Как ни странно, перед смертью цветок даже не пытался хотя бы мельком осмотреть неведомый, но такой огромный и желанный мир. Он смотрел лишь на свою любимую, и думал лишь о ней. Еще он мимолетно удивился смертоносности солнца, сообразив: «Ах да, я же альбинос!» Не сразу понятое, так давно и вскользь услышанное слово стало ясным, но это уже не могло иметь значения. В эту секунду плачущая девушка глянула под ноги, и увидела причудливо деформированное, непонятного цвета, некрасивое и неприятное растение. Ее лицо озарила странная улыбка, и она задумчиво произнесла:
– Ну вот! Наконец-то я увидела что-то более уродливое и нелепое, чем я сама. Это радует.
Эти слова были последними звуками, услышанными цветком, и даже сквозь боль и ужас агонии на него накатила волна огромной, вселенской радости. Он прожил свою жизнь не зря. Он сумел перед смертью вызвать улыбку у своей возлюбленной. Он смог хоть что-то сделать для нее. И цветок, благодарный и успокоенный, умер.
Умер, так и не найдя ответы на все свои многочисленные – и такие важные! – вопросы. Даже на самый главный из них – в чем же смысл жизни? – он так и не успел уверенно дать однозначный ответ. Быть может, он так долго анализировал людей, что и сам невольно очеловечился. И, наверное, он мог бы стать лучшим из людей. А может быть, сама его жизнь, и даже его смерть и стали решением всех вопросов. Так или иначе, вряд ли кого-либо могли бы заинтересовать ответы, найденные существом, ведущим столь жалкое, растительное существование…