Я не был арестован и сослан в Соловки.
Я не аккредитован, смывать со стен плевки.
Не исполнял задания могущественных лиц,
Не распускал желания в присутствии девиц.
Я не был уничтожен как многие "враги".
Мне мир мой был дарован не мановением руки.
Я был рождён для счастья, для радости труда,
Но без зачёта власти, навета и суда.
Я выжил в тридцать третьем, потом в 38.
На этом свете метил остаться, не на том.
Я жил в шестидесятых и плакал от стыда,
Всё кладбище в ребятах, что вымерли тогда.
Я двадцать лет ночами из дома выползал.
Боялся, чтоб случайно чего бы не сказал.
Боялся чистоплюев, ораторских реприз…
Где Мандельштам? Где Клюев? Где Пастернак Борис?
Я не творил, не строил, не думал, не гадал,
Лежал себе спокойно, что видел – не видал.
Что слышал понаслышке – в матрасе хоронил.
И только на сберкнижке следы свои хранил.
Но годы пролетели и мёртвые встают.
И пролежни на теле моём уже гниют.
Народные герои бессмертны на века.
Ну, а меня зароют, как просто старика.