(Самое первое стихотворение)
Пахучих прерий сон
Огромевает выстрел.
О, брат мой смит-вессон,
Летучишь смерть ты быстро.
1915
ГЛАЗА ОСЕНИ
Что за глаза у осени!
Смотрят и вкривь и вкось они,
Взад и вперёд.
Тысяча девятьсот двенадцатый год: веку - двенадцать лет, дому Романовых - триста. Тысяча девятьсот тринадцатый год: веку - тринадцать лет, мне - восемь.
Осень!
Осени книжный шкаф. А у меня в руках - «Граф Монте-Кристо». А над листвой дубрав - граф Цепеллин. А за облаком - Радиотелеграф, собеседующий с Синематографом.
- Вы не Иллюзион?
- Да, я - это он!
Оба они в котелках, оба подстрижены бобриком.
О, Синематограф, который ещё не превратился в простой и обыкновенный кинематограф! И по созвучию возникший ещё кто-то, то ли граф Толстой, то ли графолог, то ли географ, будто бы не имеющие никакого отношения к стрекотанию кинематографических лент в павильоне с подобьем античных колонн или в шкафу, где журнал «Аполлон», белый, будто его штукатурили и белили. И в лабиринте легенд - интеллигент с ликом Леконта де Лиля:
- О, не виконт ли вы де Бранжелон? Он - это вы?
- Может быть, даже и я - это он.
- Вас поделили?
- Увы!
Впрочем, довольно мечтать, паренёк, всадник без головы, медный всадник! Славный денёк. Иди погулять в садик, пока не темно, посмотри: кто там в небе летает - не Цепеллин ли?
Бабушка выглянула в окно:
- Шубы проветрить вынули, не позабыли?
А на задних страницах «Столиц и усадеб» - чёрные автомобили: «Оппель», «Рено»... А журнал «Огонёк»:
- Мойтесь мылом «Конёк» из молока лилии!
А бабушка:
- Дров напилили? Пила в завозне!
Это всё для того, чтобы лет через пять написать:
Что за глаза осени!
Смотрят и вкривь и вкось они -
Кругом мятежи и войны,
А глаза у неё спокойны.
Говорят: враги уничтожены,
А глаза у неё тревожны -
Осень гул канонады до сада доносит.
Шумит народ:
- Опять палили!
- Не жнут, не косят!
- Досада!
- Говорят, Ивана Великого сносят!
- Поговорят и бросят!
Осень гул канонады до сада доносит. Старая бабушка выйдет в огород, вздохнёт и спросит:
- А вы огурцы засолили?
1920 - 1974
СТУДИЯ СТУЖИ
Всё застыло -
Моря, и озёра, и реки, и лужи,
И за хрупким оконцем громада созвездий
Застыла, как будто застыл рыбий хвост в ухе...
И тогда на пороге пустой кристаллической студии стужи
Возникает натурщица:
- Где же художник Мороз в дохе?
- Ах ты, сизая роза с мороза, собачья каюрщица,
Брось фантазировать: "Как мне позировать?" - снежного дочь отца!
Можешь позировать, как тебе хочется!
А! В таком случае самое лучшее
Быть изображённой полуобнажённой, взгляд бросая сонный
На узор оконный, на стекле растущий, как цветок цветущий,
В разных праздных птичках райской красоты!
О улыбки на личиках, павлиньи хвосты на шелках и цветочки на ситчиках!
Ей не хочется мучиться в своих рукавичках и ичигах
Здесь, где одни ледяные берёзки застыли, как трещинки в воздухе.
И за кисти берётся художник Мороз в дохе
Делать то, что получится.
1922
* * *
Чему грозят
Сухие днища
Вчерашних барж на отмелях,
Покинутые пепелища
В ломающихся ковылях?
А ничему! Что в чём погрузло,
Исчезнет в древности седой,
Наполнятся сухие русла
Шарообразною водой.
И сквозь молекулярный воздух,
Весь в полумесяцах, в крестах,
Воскреснет небо, только в звёздах
Уже не на былых местах!
1929
* * *
Месяц-
Отрок
Льёт
Мёд в рог
И опрокидывает
Свой же собственный мёд
Через собственный рог
В свой же собственный рот.
Нет,
Не мёд
Из космических сот,
И не ром, не бром, и не грог,
Но азот с кислородом
Желает вдохнуть, проглотить месяц-отрок!
Ибо хочет с людскими дыханьями слить и своё он дыханье -
Месяц-отрок из старых есенинских строк.
Месяц в скафандре из собственного сиянья,
Так мечтательно стявящий свой собственный рог
На порог
Своего серебристого шарообразного лунного здания.
1964
МАТЬ МАТЕМАТИКА
Где она -
Грань между прозой, поэзией,
Точной наукой?
Поди её выяви,
Грань эту, часто неясную.
В новой
Маленькой, тоненькой, изданной в Киеве
Книжечке о бионике -
В. Долятовского с Инной Пономарёвой -
Вот что рассказано:
«Мать известного математика К. Гаусса видела невооружённым глазом фазы Венеры и некоторые спутники Юпитера»
То есть:
Мать
Математика
К. Гаусса
Видела
Невооружённым глазом
Фазы
Венеры
И некоторые
Спутники Юпитера.
Это не фраза
Из прозаического рассказа,
Это - поэзия!
Стиль определяет тематика.
Вслушайтесь:
Мать
Математика
Гаусса…
Но не повторять же сначала всё!
Видите:
Мать
Математика Гаусса
Всё это видела въявь, а не грезила.
Это не мистика, не публицистика,
Это - поэзия!
1964
ВЕРВИ
В магазине
Хозяйственных изделий
Я подумал, что выставлены какие-то произведения скульптуры,
Но на самом деле это были разных сортов
Витые верёвочные фигуры
С несомненными признаками носов и ртов.
Некоторые
Напоминали
Лиц, связанных разными обстоятельствами.
Некоторые, будто бы и не виясь и ничего не боясь,
Напоминали связанных разными обязательствами.
Словом, вместе с прямой тут была и обратная связь.
Некоторые верви
Крепки, как нервы,
Либо арканы на шею врагам,
А потому и дают, наверно,
Как бы сами связать себя по рукам и ногам.
Некоторые из верёвок
Напоминали плутовок,
Так запутавших всё и такие кругом завязав узелки,
Что нельзя без опаски предвидеть развязки.
И потому
Многие верёвочные мотки напоминали сжатые кулаки.
И мерцали верёвочных статуй пеньковые глазки
Так, как будто от тренья дымятся в глазах огоньки.
1965
ПЕСНИ СКАЛЬДОВ
О эти руны,
Древние руны,
Высеченные на скалах и валунах, -
Память о людях, которые были и стары и юны
Там, в незапамятных временах.
Если верить исследованиям - а перед нами гора их! -
В песных скальдов человек иносказательно именовался в те времена
*Метателем огня вьюги ведьмы луны коня корабельных сараев*
Или
*Расточителем янтаря холодной земли великанского кабана*.
Мы
Как-то отвыкли от метафор столь сложных
И проще рассуждаем о разных вещах,
Чем эти поэты в меховых или кожаных
Кроваво-красного цвета плащах.
А может быть, переводчики что-то перемудрили?
Нет! Возможно, и в наши живут времена
Какие-то
*Метатели огня вьюги ведьмы луны коня корабельных сараев*
Или
*Расточители янтаря холодной земли великанского кабана*?
Всё возможно!
И кто утверждать может твёрдо,
Что и ныне нет песен, которые можно назвать
*Прибоем дрожжей костей людей фьорда*?
Может быть, есть и нынче такие песни как знать?
1966
ПРОЗА ЕСЕНИНА
Я перечёл Сергея Есенина.
Вот что писал он в 1918 году:
«Художники наши уже несколько десятков лет подряд живут совершенно без всякой внутренней грамотности… В русской литературе за последнее
время произошло невероятнейшее отупение».
Что он имел в виду?
А вот что:
«Человек есть ни больше ни меньше как чаша космических обособленностей», - говорил он, имея в виду творческую ориентацию наших предков в
царство космических тайн.
Тут я упускаю несколько не идущих к делу подробностей.
А дальше читаем:
«Дряхлое время… сзывает к мировому столу все племена и народы…»
И затем, пропуская несколько слов о том, что именно стоит на столе:
«Человек, идущий по небесному своду, попадёт головой в голову человеку, идущему по земле».
И вслед за этим:
«Пространство будет побеждено, и в свой творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства»
Это он мог, по всей вероятности, сказать когда-нибудь и в устной беседе и Петру Ивановичу Чагину, и Айседоре Дункан, и членам правительства… Очень и очень серьёзно Есенин за этот вопрос брался:
«…Человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности... Буря наших дней должна устремить и нас от сдвига наземного к сдвигу космоса».
И об этом же говорят и его стихотворения. Но я привожу лишь отрывки из прозы Сергея Есенина, чтобы видели вы из примеров, которые я перечислил, что Есенин не только лирически, но и космически мыслил. И вы, которые будете сегодня и завтра перелистывать Сергея Есенина, автора не только «Москвы кабацкой», но также и «Пантократора», перечитывая эти стихи его благоговейно, не пренебрегайте рассеянно прозой Сергея Есенина - современника Ленина, Циолковского и Эйнштейна.
1966
РУБИКОН
В Китеже я взошёл на потонувшую колокольню и увидел оттуда не только подводный мирок, но и Волхов, и волок, и за Волгою вольницы вольной войлок юрт, и за Киевом бурный днепровский порог. И ещё я увидел за морем - город Стекольный, то есть старый Стокгольм, за былинною гранью моих новгородских дорог.
А если взглянуть с другой колокольни - что-то вроде осколков античных колонн ощутил под копытом мой конь позади Померании, около города Кёльна, где блистает, всемирною славой гордясь монопольно, благовонное озеро Одеколонь.
О, благоуханное озеро, в котором тонут античные тени Рима, незримого по ту сторону Альп! Пусть ни на Рейне, ни в Рурском бассейне в химической пене не иссякнет веками твоё ароматное веяние, пусть больше никогда не грянет ни один залп!
А затем я очутился за Альпами, где-то в Милане, в Турине, в Болонье и Флоренции дантовской. И вообще я сказал себе: «О, человече в болонье, то есть в тусклом и узком, давно уж не модном, как будто и вправду подводном плаще! Ты, потомок московских послов от царей, восседавших на троне в дорогих соболиных мехах и парче, ты, забывший о том, каковы были бубны, и трубы, и кони - помнишь ли, как и сам ты оказался однажды на Рубиконе?
Помнишь, спросил ты: «А что это за речка такая?» - глядя на мост, по которому грузовик за грузовиком везли бидоны, полные молоком. Шли они по направлению к Равенне, машины, гружённые молоком.
И тебе, как собрату-поэту, глазами сверкая, объявили поэты: «А это и есть Рубикон!»
Будь доволен! Пусть близкий Стокгольм остаётся гранёностекольным, хоть давно уж и сам позабыл об обличье таком! Пусть одеколоном пахнет над Кёльном, а над Рубиконом - парным молоком! Пусть звёзды Галактик мерцают над лоном земным, зелёным-зелёным, а не летят кувырком! Пусть любой затонувший колокол с доброжелательством благосклонным говорит своим языком:
- Сколько в мире чудес! Разве все предвосхитишь, даже глядя через волшебно-озёрную тишь, если ты и действительно явишься в Китеж и колокольню его посетишь!
1974
* * *
Влюблённые в эстетику
Поехали в "Синтетику",
Купили идиотику
Они по переплётику.
Глаза не вытаращивай,
Один мотив навязчивый
Накручивай, наращивай!
Влюблённые в синтетику,
Поехали в эстетику,
Купили они котику
Большую библио'теку!
РАДУЖНОСТЬ
Краски
Являются элементарными,
Но и оттенки не могут казаться утраченными.
Даже и ласточки -
И те на закате
Становятся вовсе прозрачными, будто янтарными…
И не только грачи, но и вороны на рассвете вовсе не чёрными, мрачными
Кажутся на рассвете,
Так же как радужность,
Свойственная вовсе не только лишь уткам зеркальным,
Но даже и попросту всяческим кряквам.
И человек
То же самое - вовсе не может казаться всегда одинаковым,
Либо извечно тоскующим, либо всегда беспечальным,
А если и кажется так вам.
То знайте:
Вы бредите!
1974
БАБЬЕ ЛЕТО
Гаснут осеннего солнца бледные вспышки.
Солнце! В нём зноя на донце, выплеснуты излишки на утешенье земное. Листья летят, словно пташки, либо летучие мышки к ночи под красной луною. Не манит под вечер ходить в одной рубашке небо бабьего лета, затянутое белёсою пеленою.
Гд-то в лесах под дубами, подобно Поддубным, могуче толпятся дубовики, боровики, моховики и обабки, а на поляночках красуются сыроежки, одетые в пёстрые шляпки, не продаваемые в магазинах, прежде чем очутиться в корзинах, - поди примерь их...
И вдруг появляется некто в головном уборе из орлиных перьев и в мокасинах, сухой, поджарый и как будто утаптывающий лесные пожары в берёзах, осинах и гнёздах осиных.
Кто это?
О солнца осеннего чары! Это ведь не только Бабье, но Индейское Лето.
- Здравствуй! Я тоже когда-то из Старого Света...
- Знаю, знаю! Ты через Берингов будущий хладный пролив, дно его оголив, сухопутьем прошёл, о сухопарый мой сверстник, Индейское Лето, таящий в себе нечто рыболовное и птицеловское, торговец мехами, бредя очарованно по птичьему следу. Между прочим, под красной луною с тобою в каноэ поеду... Мне о тебе давно уж рассказывала цветными стихами Наталья Петровна Кончаловская, Сурикова по деду.
НЕБЕСА
- Ну и леса у вас, ну и леса! -
Степь восклицает, завистница.
Не только сосны да ёлки, но и уводят под небеса
Шелестящие лестницы лиственницы!
- Да, - говорю, - я по лестнице этой лез и лез
На самый верхний этаж, покачивающийся,
То есть до самых Седьмых Небес,
Где Ярило стоит, на перила не облокачивающийся.
И есть в небесах такой уголок,
Где у окна распахнутого,
Облокотившись на облако, грызёт Александр Блок
Белое яблоко целого Шахматова.
- А! Это он скакал на коне при луне?
- Нет! Близ Загорска, в Ахтырке, в соборе, под поднебесные купола его,
Будто буря, втиснута бурая, на кауром коне,
Статуя Салавата Юлаева!
А зачем его запихали в собор? Известно ли? Нет!
Памятник в Уфе, а это - макет.
Но от этого вдвое больше красив ещё
Этот бунтарь, пугачёвец, поэт,
А не гипса безликая глыбища!
------
Иллюстрация: Сосланбек Тавасиев "Салават Юлаев".