На улице снова идет дождь. Завеса влаги, опутывающая своими зыбкими, дрожащими, непрестанно изменяющими очертания, щупальцами невесомые, серые, теряющиеся за угловатыми фигурами окрестных домов, блеклые отростки улиц, безжизненных и опустошенных, словно настало время какой-то страшной эпидемии, заставившей людей в ужасе спрятаться по домам, заперев на все замки двери и окна. Как грустна и подавляюща эта безрадостная и меланхоличная картина! Но, между тем, как приятно в эту пасмурную и отталкивающую погоду сидеть у окна, просто сидеть у окна при играющем тенями оживленном свете камина, а, быть может, и при неясном мистическом мерцании свечей, или даже в абсолютной темноте, растекающейся покрывалом забвения по окутанной безмолвием одинокой комнате. Застывшая в ладони богато изукрашенная пасторальной росписью фарфоровая чашка с бархатным нежно-горьким зеленым чаем приятно согревает кожу и как будто отделяет тебя от разворачивающегося за окном спектакля, который самозабвенно разыгрывает непоседливая и непослушная самовлюбленная актриса-ненастье, тонкой неосязаемой пленкой, позволяющей расслабиться уставшему разуму и привести отягощенную различными заботами душу в блаженное состояние созерцательной гармонии. Все суетные, лишние мысли постепенно покидают тебя, уходят мрачной серой чередой в какие-то отдаленные, незнакомые земли, оставляя наедине только с самим собой, когда не остается ни одного лишнего впечатления, ни одного лишнего слова или жеста, отвлекающего внимание или мешающего сознанию неторопливо, отрешенно, но в то же время с некоторым привкусом таинственной и непостижимой любознательности размышлять. Размышлять о дожде, чьи матово блестящие тяжелые капли монотонно и ритмично, словно бы играя на старинном фортепьяно, выстукивают лиричную ностальгическую мелодию позабытого осеннего вальса на запотевшем оконном стекле. Размышлять и задумчиво, с необъяснимым потаенным чувством сопричастности некоему ритуалу, наблюдать, как косые серебристо-мутные струи воды, падающей с небес, затянутых ядовито-свинцовой драпировкой грозовых туч, растворяют ставшую уже такой привычкой и такой надоедливой повседневную реальность в неком сюрреалистическом портрете искаженного мировосприятия и, разбиваясь о неподвижную твердь асфальтового покрова, заставляют лужи вскипать, словно бы влага в них была подогреваема неким невидимым глазу обычных людей загробным леденящим огнем, высасывающим последнее тепло из промозглого воздуха замерзающих переулков. Смолисто-янтарные лучи света проезжающих мимо автомобилей с трудом пробивается через нескончаемые потоки, теряют в их удушающих объятьях всю свою первоначальную мощь, и, на исходе своих сил долетая до рассеянного взора стороннего наблюдателя, кажутся не более чем последней догорающей искрой тусклого масляного фонаря. Редкие, по какой-то нелепой случайности оказавшиеся по ту сторону теплых и уютных комнат одинокие прохожие спешат и суетятся, испуганные и обеспокоенные, тщетно пытающиеся защититься от все усиливающейся непогоды под своими широкополыми, черными, как дыхание безлунной ночи, шляпами, однообразно-будничными навесами необъятных серых зонтов или под непрозрачной, окутывающей всю согнутую и покорную фигуру прохожего подобием траурного одеяния, прорезиненной мантией макинтошей. Что зовет их в мучительное и трудоемкое путешествие по нескончаемым монохромным улицам, залитым матово поблескивающими в наступающих сумерках потоками влаги? Что ищут они в этой непроглядной серой бесконечности? Быть может, они спешат на какие-то неотложные и невероятно важные встречи? Или внезапно их застало ужасное известие о беде, случившейся с кем-то из близких? Или же они просто с самозабвенно-детским восторгом выбежали из своих душных и прокуренных квартир, чтобы, наконец, облегченно вздохнуть и с наслаждением почувствовать прохладное дыхание первых октябрьских дней? Множество самых разных и нелепейших теорий промелькнет в голове за те короткие мгновения, пока следишь за смутными и уже неразличимыми фантомами, уже исчезающими за ниспадающей таинственной сияющей завесой и после, когда серебристое сияние дождя уже полностью скроет их очертания, и взору предстанет та же, что и прежде, непрестанно меняющаяся и удивительно подвижная стена, поглощающая все посторонние изображения и звуки. Лишь она одна знает истину, только она.
Время медленно, но неотвратимо движется по своей извечно сокращающейся спирали, старинные настенные часы уже давно устало пробили два часа, а ты все сидишь в уютном и ласковом мягком кресле, отрешенно смотря на непрерывный танец непокорной и рассерженный стихии, и все так же, умиротворенно и легко, размышляя. Размышляя о своем пути, о своем месте в этом ненадежном мире, месте таком уникальном, надежно спрятанном и не доступном жестоким и ранящим его хрупкие стены взглядам окружающих, о воплощении или сокрушении всех своих высказанных, или невысказанных, один лишь только раз робко и мимолетно промелькнувших всего где-то на самых глубинах подсознания надеждах, грезах, планах, о том неведомом и таинственном, что лежит за гранью нашего обыденного и недалекого понимания… Размышляя о дожде. О загадочной мерцающей завесе влаги, опутывающей своими зыбкими, дрожащими, непрестанно изменяющими очертания, щупальцами невесомые, серые, теряющиеся за угловатыми фигурами окрестных домов, блеклые отростки улиц, безжизненных и опустошенных, словно настало время какой-то страшной эпидемии, заставившей людей в ужасе спрятаться по домам, заперев на все замки двери и окна. Что скрывается в самом сердце его непроницаемой изменчивой маски: жестокая усмешка коварного злодея, или мягкая и ласковая улыбка доброго волшебника? О чем он размышляет, окропляя непрерывной чередой пасмурных дней застывшую пыльную землю, растрескавшийся и иссохшийся базальтово-каменный асфальт, облетающие багряно-шафранные кроны сорокалетних кленов и сотворенные из кирпича и бетона искусственные наросты бесчисленных домов, сливающиеся в раскинувшуюся на многие километры хитросплетенную паутину улиц и переулков? Быть может, он мечтает о том, чтобы пробежаться оживляющей тропой над этим приунывшим и болезненно-беспокойным муравейником, и, встряхнув с радостным возгласом пушистой белоснежной гривой облаков, двинуться дальше, по бескрайним травянистым полям, чтобы пробраться в те далекие сказочные земли, где сверкающее александритовое небо растворяется на самой кайме горизонта в сапфировой глади необъятных океанских просторов, в те далекие сказочные земли, где он, наконец, сольется с волнистым водным клинком в сладострастно-трепещущем танце соединившейся после долгой разлуки стихии, чтобы никогда, никогда больше не возвращаться в эти омраченные печатью скорби и ненависти земли? Или же, наоборот, он получает неестественно-жестокое наслаждение, подобно убийце-вампиру вытягивая соки жизни из мрачного и унылого города, впитывая их всеми своими многочисленными руками-щупальцами и набирая все новую и новую разрушительную силу? Неизвестно. Только сам дождь знает ответ на эти вопросы, только он.
Между тем какой-то отвлеченной и еще остающейся в реальном мире частью сознания ты вдруг смутно ощущаешь, что вокруг начинают происходить какие-то неуловимые, но существенные перемены. От растерянности и желания понять, что же это за перемены, ты начинаешь пристальнее и сосредоточеннее вглядываться в серебристое сияние за окном и внезапно понимаешь, что сияние это постепенно, очень медленно, малозаметно, но все же необратимо, уплотняется и темнеет, приобретая опасное ядовитое мерцание оттенка расплавленной ртути, становясь все более слитой и твердой, все более и более осязаемой, и вот, спустя какой-то неразличимо прошедший отрезок времени, быть может, минуту, а, быть может, и вечность, оно становится настолько материальным, что тебе кажется: стоит лишь протянуть руку – и ты коснешься ладонью его шершавой монолитно-металлической рельефной поверхности, ощутив на своей коже его влажное и пасмурное дыхание.
Словно повинуясь какому-то непонятному порыву, ты и в самом деле протягиваешь вперед руку и, о чудо! она с легкостью проходит сквозь уже переставшую быть какой-либо преградой тонкую пленку оконного стекла, и в ту же минуту тебя захватывает ураган диковинных и необыкновенных ощущений, таких волнующих и таких непередаваемо-ярких. Закрыв глаза, ты слышишь вокруг себя только голос мятежного осеннего ветра и такой привычный, такой родной и знакомый шелест ниспадающих струящихся потоков. Такое новое, такое неизведанное ранее и невообразимое чувство… Что это? Пытаясь найти ответ на этот вопрос, ты открываешь глаза, поднимаешь голову и встречаешься своими растерянными и взволнованными глазами с мудрыми и холодными инеисто-синими глазами задумчивого и внимательного собеседника-дождя. И в сознание внезапно приходит разгадка, такая простая и одновременно наполненная бесконечными аллеями скрытых и потаенных смыслов и аллегорий: «Это всего лишь дождь, просто дождь, и нет ничего, ничего кроме дождя». Да, это всего лишь дождь. И нет ничего, ничего кроме дождя.