Главы для рекламы
Дорогие друзья на сайте Стихи.Ру!
Я ведь пишу не только стихи. Мои стихотворные произведения часто образуют одно целое с моими прозаическими вещами. Быть может, вам будет интересно ознакомиться и с ними тоже?
Вот несколько отрывков. Они взяты из разных источников, например, из романа «Тропа Исполинов».
Зайти на мою страничку на Прозе очень просто:
http://www.proza.ru/avtor/felixeld
Доброго Вам чтения!
Тропа Исполинов, часть 4,
Глава 15 – Тайри (окончание)
– Да будут благословенны, о Мастер, ладони и пальцы Твои, что вселяют в плоть безжизненную души и заставляют сердца трепетать при виде воплотившегося замысла Твоего!
Воистину велик Ты, обладающий тайной Творения!
«Легенда о Горшечнике»
1
Старуха, в ответ на расспросы Тинча только хмыкала.
– Нет? Ну и что, что нет. Женишок, знать, опять завелся.
– Опять? Как это, «опять»?
– Ну, опять... Это ведь тебе, паренёк, ещё век в недопёсках ходить, а ей, по всем статьям – пора... То-то я смотрю, она мне снова про какого-то молодого лейтенанта песни пела...
– Она ваша внучка? – спросил Тинч.
– Да нет, ты разве по лицу не видишь. Заморских кровей! А отец – тот келлангийцем был. Моряк, он и есть моряк. Имя у него какое-то чудное. То ли Прен Дайгир, то ли Дрен Пайгир...
– Случаем, не Птер Грэйа? – поинтересовался Тинч. – Тот… знаменитый пират с Анзуресса?
– Вот-вот, он самый! Жену сгубил, дочь обесчестил, она и сбежала. Правдой, неправдой – добралась сюда, а здесь – прижилась... Ты её, парень, смотри не обижай, – разоткровенничалась старуха. – Нелегко ей приходится. Это только люди говорят: «Рагна вылечит; Рагна на ноги поставит; помоги больному, Рагна», а делает-то всё – она. У меня ныне и руки, и глаза не те... Когда тебя принесли, она дни и ночи от тебя не отходила. Ты всё просился за руку подержать... уже и не помнишь, конечно. Как пойдёшь от нас – не забывай, заходи, она будет рада.
Теперь Тинч большую часть дня проводил в тренировках. Если не удавалось сразу сделать нескольких шагов, он вставал на четвереньки и это было легче. Сидя и лёжа он поднимал ноги, опускал ноги, сгибал ноги, разгибал ноги... Вскоре ему удалось без посторонней помощи пройти через всю комнату, туда и обратно. В тот вечер он лёг, жалея, что поблизости не было Тайры – порадовать её своими успехами.
Поздно ночью его разбудили крики.
– Р-рагна! – кричала Тайра. – Р-рагна! Сюда иди... Р-рагна! Да где ты там?..
– Господи! Господи, что с тобой!
– Хар-рош причитать, тащи горячей воды, полынь, ромашку! Бинтов побольше! О'на харрактанайя! Шевелись, каракатица старая!
– Воротилась, коза! – обиженно бубнила, разжигая огонь, старуха.
– Р-рагна! У нас найдется выпить?
– Только водка из твоих запасов. Ты сама велела тебе не давать, даже если драться полезешь...
– Ладно, помоги раздеться... Да поосторожней хватайся, ч-чёрт!
– Ты бы потише. Тинча разбудишь.
– Тинча? Да на кой он сдался... Тоже мне. Рисуночки всё чертит... В солдатики играется, ребеночёк малый... А меня тут, ты понимаешь, меня-а...
Разговор перешёл на шёпот и Тинч более ничего не услышал. Да и не хотел слышать… Вскоре он вновь заснул, хотя остальные обитатели дома в эту ночь заснули не скоро.
Утром он проснулся рано и поначалу долго не решался показать, что не спит. Он лежал с закрытыми глазами, не зная, как себя повести теперь, и что говорить теперь, и о чём говорить...
Никогда ещё он не чувствовал себя таким маленьким…
Быть может, Тайра права, и он – и в самом деле блаженный дурачок, по-детски верящий в чью-то любовь и нежность?
Брось глупости думать, прервал его мысли внутренний голос. Дурачки и блаженные не нанимаются за кусок хлеба и пару грошей на завод и не ходят в море с рыбаками. У какого дурачка ты видел на руках мозоли? Какой дурачок в жизни стоит на ногах крепче, чем ты?
Вспомнив о ногах, он сразу открыл глаза. Конечно! Ведь он так мечтал порадовать свою целительницу!
Тайра, накрутив на шею платок, мрачно восседала за своим столиком.
– А, проснулся, – хмуро приветствовала она Тинча, отставляя один горшочек и принимаясь за новый. – Долго спать научился.
– Что у тебя с горлом? – спросил Тинч.
– Так, ерунда.
– Простудилась?
– Инта каммарас, а твоё какое дело? – Тайра привстала со стульчика. – Твоё-то, например, какое дело? Рагна! Р-рагна! Слышишь? Я простудилась! Ха-ха-ха! Р-рагна, чёрт подери! – взвизгнула она, ударяя об пол горшок, который только-только начала покрывать затейливым узором.
– Ожоги у меня там, понял? Сигарками меня прижигали, понял? Чтобы я шустрей под ними вертелась, понял? Дерьмо вы все, мужики, понял? И вкус у вас как у дерьма. Ещё вопросы есть?
– Есть. Кто?
– А ты что, сейчас туда пойдешь, что ли? Да куда ты пойдешь, безногий... Лежи уже, убогий. Не нужны мне твои сочувствия, понял? Дурачок. Блаженный. Ты же у нас святой? Мечтатель сопливый...
Она протянула руку за следующим горшочком.
Тинч спустил ноги с постели. Первые несколько шагов дались ему с трудом. Но потом он, собрав силы, доковылял-таки до стены – снять висевшую на гвозде связку веревок.
– На, держи! – и швырнул верёвки ей под ноги. – Иди теперь, повесься! Только тазик подставь, чтоб полы не запачкать!
Тайра медленно приподнялась со своего места. Таких глаз, в которых сочетались бы изумление, гнев, страх, жалость и снова изумление, Тинч никогда не видел. Казалось, мгновение – и она, как тигрица, выпустив когти, бросится и разорвёт его на части. Потом в ней как будто что-то сломалось, глаза наполнились слезами. Она, бессильно поникнув, выронив кисть, искусала красивые пухлые губы. Закрыла лицо руками…
– Ты... Ты?.. Сволочь!.. Как ты смеешь... Как ты смеешь...
– Ну, вот что! – повысил голос Тинч. – Ты здесь это, значит... вешайся, а я, пожалуй, пойду своей дорогой. Загостился! Где тут были мои сапоги?.. Р-рагна!..
Он сделал два шага и почувствовал, что ноги отказывают ему. В глазах сделалось зелено. В последнее время у него сильно болели кости, особенно ночью, когда приходилось стискивать зубы, чтобы не застонать, переворачиваясь с боку на бок. Поэтому он частенько вставал ночами и, насколько получалось, ходил, наклонялся, приседал до изнеможения – чтобы за усталостью не чувствовать боли…
Тайра вовремя подскочила, подхватила его под плечо.
Уложив Тинча на постель, старательно укрыла больного одеялом, подоткнула со всех сторон, а сама тихонечко, тихо-тихо присела рядом.
– Тинчи, прости меня. Прости. Я, конечно, не должна была доводить тебя до такого. Ты... ночью, конечно, всё слышал?
– Скажи, Тинчи, – продолжала она, схватив его руку и прижимая её к своей мокрой от слёз, бархатистой на ощупь щеке, – ты ведь всё на свете знаешь!.. Есть ли она где-нибудь, любовь? Или её кто-то выдумал, чтобы поиздеваться над нами? Если так, то можно... и ограбить. И убить. И даже поиграть в карты... на близкого тебе человека. И проиграть его в эти карты... Можно ли теперь вообще друг другу верить? И зачем это вообще Бог сотворил человека, если в человеке этом не должна существовать любовь? Если в его душе нет света, а есть непроглядная тьма без конца и без начала? Тогда зачем вообще жить?.. Ладно, ладно, – притворно отмахнулась она. – Не бойся, не на такую напал. Теперь точно вешаться не побегу, а ведь думала, честно, думала... Дурачок мой блаженный, ведь ты меня спас...
– Врёшь, – отозвался Тинч. – Ей-богу, врёшь...
– Ну, вру. А что, нельзя? Я ведь плохая, Тинч. Ты что, до сих пор не понял? Я девка. Я оторва. Я шалава... Но теперь я буду жить! Назло им всем буду жить! Они узнают, они поймут, с какой ведьмой связались!
– И опять врёшь. Никакая ты... не ведьма. И не... шалава. Ты просто глупая девчонка, которой захотелось поиграть во взрослые игры. Обожглась и рвёшь сердце себе и людям.
– Погоди, погоди! Как ты сказал? – встрепенулась Тайра. – Это ты сказал?
– Ну, я... Иногда... находит что-то, ты же знаешь. Скажи-ка лучше… Тебя можно попросить об одной важной вещи?
– Конечно, проси о чем угодно!
– Ты не подогреешь мне супу? А то страсть как есть хочется.
Странная гримаса появилась на её лице. Углы рта опустились книзу, но… – и Тинч готов был поклясться в этом, – то была улыбка!
– Что ж. Как любил говорить мой папаша, – молвила она, хохотнув, – «голодный зверь – здоровый зверь»…
– А ты всё-таки сволочь, – прибавила она, едва сдерживаясь, чтобы не расплыться в улыбке до ушей. – Большая-пребольшая сволочь. Ах, давай я тебя расцелую!..
Тем же вечером Тинчу впервые устроили ванну.
– Расцарапаю тебя всего! – твердила Тайра, с удовольствием массируя ему спину щипками пальцев и длинными заостренными ногтями.
2
За слюдяными окнами падал снег. В доме с утра было тепло и тихо. Тайра прибиралась по дому и заглянула в комнатку, где всё спал после ночной работы Тинч.
На столе у его постели рядами выстроились свежевыкрашенные фигурки. Здесь были солдатики в чёрных, синих, темно-зелёных мундирах, в панцырях и кольчугах, в киверах, шлемах и фесках, с барабанами и знаменами, пушками и винтовками, со щитами, мечами и копьями, пешие и конные. Их были сотни.
Тинч завершал работу над армией Бэрланда. Лаковые, ярко-красные как кровь мазки ложились на белую глину.
Вечером Тайра, довольная, что может хоть чем-то обрадовать его, вбежала в комнату, неся в протянутой руке треугольный армейский конверт:
– Ну-ка, ну-ка, вставай и пляши! Забежала, как ты просил, на почту, а там – лежит...
Тинч едва не испортил очередную фигурку. Он нехотя отложил кисть и, вместо того, чтобы, как предполагала Тайра, сразу же броситься за письмом, пробурчал:
– Вспомнил-таки... ладно. Давай сюда.
И – пока читал то, что было написано ровным, твердым отцовским почерком на сложенном вдвойне листе бумаги, сохранял каменное молчание. Наконец, небрежно подсунув письмо куда-то под листки с эскизами, проронил сквозь зубы:
– Как всегда. Всё вокруг да около. Я же его совсем не о том просил...
Нашарив кисть, как ни в чём ни бывало, продолжил работу. Почувствовав недоумевающий взгляд девочки, решил объясниться:
– Я в своём письме спрашивал, когда он, в конце концов, собирается возвращаться домой. Три года – не три дня. И сообщил, что буду ждать вестей о возвращении его полка. И назначил место встречи – в самом центре соборной площади, что в Коугчаре.
– А почему не дома?
– Кто его знает, будет ли стоять к тому времени дом... Считай, что я тоже, вроде тебя, этот самый... ясновидящий.
– Но, если он сейчас в действующей армии, его могут не отпустить.
– Как уходить украдкой – это он умеет. Пусть найдет какую угодно возможность вернуться. Я отпишу письмо, завтра отнесешь на почту...
– Ты какой-то странный. Другой бы порадовался…
Вот и порадовался, грустно усмехнулся Тинч. Как мы там в школе проходили?
«Вот проснулися поутру наши солдатики, скоренько оделися, умылися и дружненько построилися. Глядь: а мимо сам господин генералик идет!!! Ой, как обрадовалися наши солдатики, по команде «смирно» встали и ну любимого командира приветствовать! Доволен остался генерал строем и выправкой солдатиков, и честь им отдаёт. Что же мне, думает, с такими молодцами делать? Подумали они вместе, подумали, да и решили идти на войну... Дружно затянули боевую походную песенку…»
– Ненавижу это, – неожиданно, вслух ответил он. – Ненавижу войну. И отца своего – ненавижу!..
Тайра присела рядом, обняла за плечи, посмотрела глубоко:
– Что это ты вдруг. Нельзя, не надо так. Отец... он и есть отец. Может, мне поколдовать, чтобы он быстрей вернулся? Я умею.
Тинч вспомнил то, что слыхал от старухи, прикусил язык. Действительно, что за дурака он тут валяет.
На отдельной подставке разместились фигурки иного рода. Тайра разглядывала каждую по отдельности, после чего осторожно ставила на прежнее место.
Тинч говорил, что это – персонажи его грёз. Вот это отшельник-«таргрек» в чёрном плаще с капюшоном. Вот это – мальчишка в долгополой отцовской куртке и с книгой, прижатой к груди. Вот – старушка-знахарка с пучком лекарственной травы в руках. А вот это – это, может быть, она...
А ещё, во множестве – горожане и рыбаки, солдаты и матросы, тагры, чаттарцы, элтэннцы, анзурессцы, келлангийцы, бэрландцы… Застывшие с сетью рыбака, гарпуном морского охотника, мастерком каменщика или кнутом табунщика, киркой горнорабочего и ружьём солдата. Матери с младенцами на руках, играющие дети, путешественники, бродячие актёры, заводские рабочие, крестьяне за плугом, священники, короли, шуты и маги…
Трудись, о мастер, разминай комки,
Меси свою податливую глину,
Пусть две твоих неистовых руки
Слепую плоть пронзят до сердцевины.
Пожар ладоней, пальцев нагота…
Ты разрушаешь, чтоб построить снова
Свой мир, где так не вечна красота,
Но вечно вдохновение живого…
Особый очаг в доме находился посреди помещения, дым от него уходил вверх, к стропилам. Над огнём непрерывно кипел и булькал огромный котёл. Тайра зачерпнула воды и, отставляя кожаное ведро подальше, чтобы не ошпариться, понесла кипяток к коробу с глиной. Затвердевшую и прихваченную за ночь морозцем глину требовалось разводить кипятком и месить ногами. Она перехватила ленточкой волосы, подобрала ремешком складки платья и, сбросив меховые чуни, принялась за дело.
Тинч сытно позавтракал и с охотой взялся за кисть. За ночь в костровой печи дозрела новая партия фигурок.
Неотрывный взгляд из-за плеча не давал ему покоя. Тайра, тихонечко выбравшись из короба и, переступая босыми ногами по полу, подошла и, почти не дыша, прислонясь к столбу, наблюдала за ним. Темно-красное, расшитое райскими птицами и драконами платье её было туго стянуто в талии (и с чего он взял, что она толстая? Ничуть не толстая). На смуглых ногах застыли капельки глины.
– Тайри! – позвал Тинч, прерывая работу. – Ты научишь меня работать с кругом?
– С каким, гончарным?
– Нет, буквенным, что ты, помнишь, рисовала на бумаге?
– Господь Бог, между прочим, на гончарном круге людей лепил... А то – так, ерунда, забава. Игрушки!
Игрушки, подумалось Тинчу. Игрушечки. Видали мы, как вы относитесь к этим игрушечкам.
– Погоди-ка... – она, присев, нырнула куда-то вглубь верстака и из-за зарешеченной дверцы извлекла запылённую книгу.
– «Таргрек или Отшельник» – прочитал Тинч на обложке, – «Линтул Зорох Жлосс»...
– Здесь обо всём. Бери её, насовсем. На память...
– «И был Бальмгрим...», – прочитал Тинч, раскрывая первые страницы.
– «...И был он смелым, сильным, весёлым, – подхватила Тайра. Глаза её возбужденно блестели, – да таким удачливым – всё, за что ни брался, у него получалось. Сажал ли дерево – да какое вырастало дерево! Строил ли дом – да какой вставал дом...» Знаешь, а по ней гадать можно. Давай посмотрим, например, какова будет моя судьба... Я назову номер страницы, а ты прочитаешь первые строки сверху.
Она назвала и Тинч не без интереса прочитал:
– «Кусочки чёрствого ржаного хлеба размочить в кипячёной воде с молоком и с двух сторон обжарить в растительном масле. Посолить. Добавить репчатый лук и зелень...» Продолжать дальше?
– Хватит, хватит! – она держалась за живот от смеха.
– А что, плохое предсказание? Дёшево и вкусно...
– Тинчи!..
– Ну, что ещё?
– Ты знаешь, а я, кажется, в тебя влюбилась. Только ты не бойся, я тебя жениться не потащу. Да и стара я для тебя.
– Опять играешь?
– Ну, уж мне чуть-чуть и поиграться нельзя! Ну-ка, давай ещё раз попробуем. Я задумаю желание, а ты погляди.
– «Лунный свет, – прочёл Тинч, – падал на левую руку молодой графини. Усталая и счастливая, она радовалась наступившему покою. Она была обнажена... Любовь хранила её счастье, которому не было границ.
– Ах, милый герцог, – произнесла она, лукаво усмехаясь, – Ваш добрый гость в моём доме сегодня был необычайно учтив и тактичен, хотя, признаться откровенно, я была бы не прочь, если бы он повел себя и не столь утонченно.
– О графиня! – отвечал ей герцог, – О, если бы Богу было угодно скрестить наши пути не вдруг, и – о, если бы это могло продолжаться вечно! Знаете ли вы, как сказал однажды поэт:
...Ещё пред нами не предстал
Рассвет разлуки скорой,
Вот – опрокинутый бокал,
Вот – смутный свет за шторой,
Вот – пальцы тонкие твои
В моей неловкой длани,
И на ладонях, как ручьи –
Следы земных желаний...
Там, завтра – Сдержанности сталь,
За ней, в полупоклоне –
Ползет слюнявая Мораль
В монашьем балахоне,
И теплым лужицам сродни
Отверстия глазные
У возомнивших, что Они –
Вершат судьбы земные.
Там Зависть чёрный рот скривит,
Там, с резвостью лакейской
Поднимут Здравый Смысл на щит
Премудрости житейской.
Пред сим хоть голову сорви
Со шляпой – без вниманья,
И тщетны жалобы Любви,
И тщетны оправданья.
Ещё лик Солнца не багров
В предгрозовом знаменьи,
Ещё под колокола рёв
Не брошены каменья,
Ещё способны мы опять
В поруганном спектакле
И роль – до капли исчерпать,
И яд – испить до капли.
Ещё живёт среди времён
Оболганный с амвонов
Тот, исключительный Закон
Средь всяческих законов,
Тот, обжигающий уста
Из глубины подспудной
Огонь слепого Естества
И Страсти безрассудной,
И пусть, вне лжи, вне суеты
Его вершится Слово:
Пусть Ты и я,
Пусть Я и ты...
И – ничего другого!..»
3
– «И сказал ему на то Великий Дух:
– Запомни, друг мой, что на земле, этой обители грешников и убийц, имеют ценность лишь любовь, боль и трепет за ближнего своего. Прости людям, что глаза их слепы, а уши закрыты для твоих увещеваний. Из мира снов ты проникнешь в мир света, из мира боли – в мир блаженства, и тысячи звезд осыплют дорогу твою золотом истины. Помни, что если разум твой не омрачен ненавистью, то путь твой в царство Божие открыт, и ты увидишь души такими, как они есть, и зачерпнёшь из вод источника вечного, и растает грусть, и чистая любовь озарит дорогу твою...
– Помни, однако, что как в Пресветлом Храме есть место святое – куда допускаются все, место святое святого – куда допускаются лишь служители, и место святая святых – куда допускаются только избранные, так и в доме твоём горница – место святое, место приёма гостей. Спальня – место святое святого, где имеют право бывать лишь домашние. Постель супружеская – место святая святых...»
«…И спросил Седрод Отшельника:
– Скажи, о Таргрек, в чём смысл жизни?
– Я говорил об этом со Смертью, – ответствовал Таргрек. – Я – единственный из смертных, кто разговаривал со своей смертью будучи живым. На этот вопрос она, вечно юная Дева, Меняющая Жизни, отвечала так:
– Путь человека – извилистая линия, а смысл её – дорога. Или ты мелочишься и бросаешься на жареное, или ищешь и подбираешь с неё драгоценные камни… Я ищу тех, кто понял это. Я люблю, я направляю и я убиваю тех, кто осознал это счастье, во имя новой жизни.
– А что такое счастье, о Таргрек? – спросил Седрод. – Быть может, Великая Дева сказала тебе и об этом?
– О да! – ответил ему Таргрек. – Счастье, сказала она: это, во-первых, быть свободным от страданий, во-вторых – твёрдо знать, чего желаешь добиться, и в-третьих – оставаться самим собой.
– А как же любовь, о Таргрек? – спросил Седрод.
– Любовь – это счастливейшая связь от Бога, что помогает и велит человеку достигнуть вершины в понимании себя и мира, – отвечал ему Таргрек…»
– И скажи мне, Тинчи...
Тайра сидела, поджав ноги, на лежанке, совсем близко от него. Свет керосиновой лампы выхватывал из темноты её лицо – крутой упрямый лоб, огромные беспокойные, бешеные глаза, чьи зрачки были расширены, как у встревоженной пантеры; иссиня-чёрные, с искоркой волосы, рассыпанные по узору грубо вязаного свитера, надетого прямо на голое тело. Из-под напряжённой смуглой кожи выпирали коричневые ключицы. Сильные пальцы с длинными ногтями туго обхватывали блестящие в свете лампы, округлые колени.
– Скажи, ты действительно веришь всему этому?
– Верю.
– И ты думаешь, что где-то там, в каком-то царстве, нам с тобой будет лучше, чем тут, на Земле?
– Я не знаю, где это царство, – ответил Тинч. – Но мне кажется, что человек и здесь может быть... должен получить хотя бы капельку счастья.
– Скоро ты уходишь...
Это было правдой. Клем подыскал для товарища подходящую работу. В Башне Тратина, где проживало братство художников, требовался уборщик.
«Заодно и рисовать поучишься...»
Договор был заключён, вещи собраны, и назавтра с утра ожидался Клем – провести в центр Бугдена, познакомить с будущими хозяевами.
– Ты не бойся, я буду себя хорошо вести, – сказала Тайра, не отводя от Тинча напряжённого взгляда, помрачневшая и загадочная как Удана.
Потом добавила строго:
– Погаси лампу. И иди ко мне.
Тинч, чувствуя, как всё сжимается внутри, неловко повиновался.
– Не знаю, я, наверное, воровка, воровка, – ласкаясь, приговаривала она. – Ворую чужое счастье, но, знаешь, ведь мне тоже иногда хочется, так его хочется, хотя бы капельку... ну, обними меня, ну хотя бы чуть-чуть, крепче, крепче...
И он, подавшись к ней, впервые в жизни почувствовал на губах всю полноту, влажность и мягкость поцелуя и – действительно, обнял её, и даже не чуть-чуть, а по-мужски, грубо и сильно, крепко-крепко-крепко...
– Я знаю, знаю, – шептала она, задыхаясь в его объятиях. – Ты путешественник, ты долго со мной не останешься. Но я всё равно буду любить только тебя, только тебя, ты слышишь, только тебя...
Среди холодных скал и замерзших рек этого мира, крепко обнявшись, согревая друг друга, мирно спали двое... Были ли они уже взрослыми? Были ли они детьми? Ведал о том, очевидно, лишь один, Сам вечно молодой и седобородый Господь Бог...
Приворожи меня, приворожи,
Заставь остановиться на пороге,
С собой незримой ниточкой свяжи
Солдата, заглянувшего с дороги...
Рассыпь по небу звезд алмазных горсть
Над полем нераспаханным, уснувшим...
Так долго шёл он,
Столько горьких верст
В его котомке, плечи оттянувшей.
И с исповедью скорой – не спеши,
В молчании само созреет Слово,
Чтоб истинно пред Богом две души
Соединить безгрешно и сурово.
Над нами небо Вечности вскружит,
И ввысь умчатся золотом чертоги...
Приворожи меня, приворожи,
Заставь остановиться на пороге!..
..................................
Сказка о добрых и сильных волшебниках, повесть I,
Глава 12. Магазин «Гаятри»
– Twenty three, – наконец проговорил он, что должно было означать: «Чёрт возьми меня с моими потрохами!
А.Н. Толстой, «Аэлита»
1
Часы с проспекта пробили половину восьмого, а солнечные часы на лужайке покрыла тень. Было жаркое двадцать третье мая 2003 года, пятница.
Казалось бы вполне обычный, очередной день работы для Фёдора Николаевича Апраксина.
В город неслышно пробирался вечер. Так же, как неделю назад, пахло зеленью, жасмином, пахло маслянистыми чешуйками почек. Сквозь зубчики листьев рябины так же пробивалось солнце. В саду фонтан так же окроплял листы бегоний. И в пруду так же почмокивали карасики. Два больших чёрненьких и два маленьких красненьких.
– Фёдор Николаевич? Ах, здравствуй!
По дорожке, уложенной декоративной плиткой, к Апраксину приближался сам хозяин магазина – светловолосый толстячок с удивлёнными глазами ребёнка и носиком уточкой. И как такие крутятся в бизнесе? – это всегда удивляло Апраксина. Казалось бы, принятые в социуме прагматично-деловые отношения должны ломать людей, так нет же, не всех… и слава Богу.
В магазине «Гаятри» директора звали просто Миша или проще, как-то по-булгаковски – Мишук, и чтобы ни случалось, оставался он таким, каким и был всегда, то есть добродушным, разговорчивым и немного занудливым.
Интересно, но зануды редко бывают подлецами. Они могут отнимать время, докучать своим обществом, многословно расспрашивать о ерунде и упоённо болтать о глупостях, но никогда не предадут…
– Мало народу сегодня, – оправдывая своё безделье, сказал Апраксин. (Что поделать, Мишук – какое ни есть начальство.)
– Любуетесь? – указал директор.
Апраксин улыбнулся, поглаживая бородку:
– Смотрю и думаю: как мало надо человеку. Необязательно иметь огромный участок земли. Можно возделывать небольшой тенистый сад…
– Да-да-да! – подхватил Мишук. – Как правы те же японцы…
Но тут же спохватился.
– Чуть не забыл! Звонили с телевидения! хотят переснять интервью с вами. Очень извиняются за прошлый раз, помните, когда передача не пошла в эфир…
– …Из-за какой-то там Дины Зауэр?
– Вот-вот-вот… Мол, «мы что, даём бесплатную рекламу? У нас на подходе более интересный сюжет: солдаты-проститутки».
– Да-да. А потом их известный… как его… «димочка» запустил отрывки из отснятого материала в свой репортаж «Шарлатаны современности». Знаете, Мишук, я на сей раз откажусь от съёмок. Пускай интервью дают Котлин, или Колесникова, или кто-нибудь из РКТ… Да, при встрече с этим… «димочкой», не забудьте сказать, что он не с тем связался. Пускай только посмееет выпустить очередную такую "педерачу"! Сошлитесь, что я великий маг, и что у него будет как у Пиноккио отрастать нос всякий раз, когда он попробует врать и болтать разные мерзости!
– М-м-м… а знаете, нос у него и без того…
– То-то и видно!
– Обиделись? Оби-иделись!.. Конечно, я понимаю! Но поймите и вы! Ну, и пусть что покуда в СМИ царствуют «димочки» и «динозауэры»! «В пианиста не стрелять, он играет как умеет…»
– А я как вспомню, как мой режиссёр, Светочка Арефьева рыдала у меня на плече!.. Миша! поймите, получилось так, что у человека отобрали главное! Веру! Это многого стоит!
Мишук взял Апраксина за плечи и примирительно взглянул в глаза.
– Фёдор Николаевич! уж простите их! Я с них в этот раз и условия вытребовал…
– Дело не в условиях. Просто… мне придётся срочно уехать. Надолго… и, возможно, сегодня.
– Надолго? – детские глаза Миши испуганно заморгали. – Как же мы без вас-то?
– Незаменимых людей нет, Михаил Аркадьевич.
– Есть! Есть! И вы – один из них! Если бы вы знали, как вас все любят, как к вам и вашим коллегам относится наша команда! Кстати, почему вы не бываете у нас на посиделках? Скоро десятилетие магазина. А вы вот берёте и собрались уезжать! Ведь у нас интересно: сюрпризы, фильмы, будет музыка, будут танцы…
Как бы в сопровождение его словам сверху, из окна второго этажа, донеслись аккорды клавесина.
Откуда раритетный инструмент попал в заведение такого рода, было неясно. Может быть, просто «для антуража». Но до сего дня никто не касался его чёрных с белым клавиш.
Директор остановился, задрав голову, машинально протягивая Апраксину обе руки – собирался бежать, да вот не успел…
Апраксин хорошо знал эту мелодию. Называлась она танго «Маленький цветок»…
2
…и сочинил её когда-то какой-то француз, то ли Пеше, то ли Пеже. И грустная история была у этой пьесы…
Для него она была как память о детстве. Старая пластинка. Любимая книга – «Волшебник Изумрудного Города». Дорога, вымощенная жёлтым кирпичом. Отважная девочка Элли и её верные друзья. И чудеса, чудеса, чудеса…
Только исполнять «Маленький цветок» следовало на кларнете. Так ему объяснял саксофонист, что подрабатывал игрой на Белорусском мосту.
Клавесин вносил в мелодию что-то своё, затаённое, меланхолическое, походившее на молитву. Негромкие, но ясные и какие-то очень тёплые аккорды напоминали о любви, о доме, о доброте, о вере в счастье…
Так они и стояли, в рукопожатии. Потом Апраксин высвободился, затянулся дымком. Почесал бородку.
– Здорово! – сказал Мишук.
– Интересно, кто это? – спросил Фёдор Николаевич.
– Новенькая наша, Татьяна, да ты её знаешь! Я вам троим: тебе, Стёпе и ей премию выпишу. За организацию и охрану всего это хозяйства. – Миша указал в сторону садика. – Я её на днях повысил. Умнющая девчонка, замечательная! Правда, кто за цветами будет ухаживать… Ну, все мы понемногу, наверное.
Н-да, подумал Апраксин. То ли сад при магазине, то ли магазин при саде.
Одно другому не мешает.
– Привет!
Из распахнутых дверей, разминая на ходу сигаретку, появилась девушка.
Лица она сегодня не прятала.
Голубовато-серые глаза («цвета ванской воды», как сказала бы Анаит). Прямой, чуть вздёрнутый нос – как на картинах Эль-Греко, пухлые накрашенные губки, нижняя упрямо выдаётся вперёд.
Кое-как постриженные волосы, точнее – бордовые с рыжим лохмы.
Короткая белая блузка. Длинная жёлтая юбка. Серёжка на пупке. Татуировка на смуглом плечике… «Моднявая» такая, разноцветная саламандрочка в языках пламени. Сделана поверх другой, за такое взялся бы не всякий мастер.
Да, руки интересные. Полноватые. Но не жирок это под кожей выпирает, не жирок. Мускулы!
Если бы не деланная, уличная развязность, то своей гибкой фигуркой да смуглой кожей она очень походила бы на прелестную индийскую пастушку на вывеске магазина.
Словом, сейчас, глядя на Устроительницу Парков, очень трудно было поверить, что именно под её пальцами только что трепетали нежные клавиши инструмента.
«Как она вообще оказалась в магазине? Мишук, несмотря на простоватость, кого попало на работу брать не будет. Впрочем, за что ты на неё так взъелся? В конце концов, она занята делом. Она кокетничает».
Чмокнула Мишука в щёчку, отчего тот зарделся, смутился, заторопился…
– Ладно, – и перевёл взгляд на Апраксина. – Вы это тут… мурлыкайте, а я… пойду разбираться с делами.
Танюша тут же повернулась к нему спиной и обратилась к Апраксину:
– Ну чё, Фёдр Никла-аич? Убьём в себе лошадь?
– А вот курить вам, девушка, совсем не идёт, – наставительно произнес Апраксин.
– Извините, но вы с нею так похожи, – объяснил он, указывая концом трубки на вывеску. – Представьте себе богоподобную Гаятри – и с сигаретой.
– Скажьте тож, – необидчиво отмахнулась Танечка-Виджайя и придала лицу задумчивость. – А что, вашче, можт, мне и волсы в чёрный цвет покрасить?
Апраксин пожал плечами.
А что он мог сказать? Например то, что под париком волосы у Танечки и без того были чёрными как латиноамериканская ночь? И что бы от этого изменилось?
Дымок из трубки, вероятно, придавал его лицу загадочно-завлекательный вид, потому что в глазах у Танечки мелькнула искорка и она, подобрав подол жёлтой юбки, проворно примостилась рядом.
– А помнится, Фёдр Никлаич, кто-т мне нагдал, что в двдцатых числах мая я встречу жениха. Где жених?.. Не, где жених, я вас спрашиваю?
Претензия была обоснованной.
– Не нагадал, Танюша. Предсказал… Сегодня вообще удивительный день. Двадцать третье, пятого, две тысячи третьего, да ещё и пятница. Да, сегодня должны произойти удивительные события...
– Да-а?.. – забывая о сигаретке, протянула Танечка. – Знаете, вам все так удивляются. Вы ж у нас ткой умный. Прям-таки гУру...
– ГурУ, – поправил Апраксин. – «ГурУ сапиенс».
– У вас сток книг, я псмтрела на полке... Когда ж вы их пиште?
Сложный вопрос, подумал Апраксин. Весьма нелёгкий вопрос.
– А скажите, – не отставала Танечка. – Вот вы гворите «сёдня». До закрыть магазина – час, а в троллейбусе я обычно сплю. Набегаешься за день... Правд, сёнь народу ньмного, все по дачам картошку сажают... Я его чё, по пути дмой пвстречаю?
– Аркан седьмой Колесница, – зевнул Апраксин. – Да, очень может быть...
– Или... – глаза Танечки-Виджайи стали более мечтательными. – А может, я его уже где-нибудь встретила? Эт, Клестница ваша, о том не предвещает?.. Ну-у, скажите же, что вам стоит?!
– Может, может, – вытряхивая из трубки пепел и поднимаясь, ответил Апраксин.
Немного и она спросит: «А если это вы, Фёдор Николаич?»
– А если... Вы вдь нежнатый, правд?
От неё теперь пахло не только яблоком, но и шоколадом, и он знал, что значит этот запах…
«Да, конечно. И будешь ты называть меня своим "папиком", а тебя "моей Лолитой", да…»
«Ты это оставь, дочка», – оставалось ему процитировать киношного тёзку, старого солдата Сухова.
«Ты думаешь, а может быть и знаешь.
Знаю и я. Я, между прочим, давно понял, почему именно такими, как у тебя сейчас глазами порою смотрят на мужчин женщины…
Нам вряд ли суждено быть вместе. И не надейся, я не позову тебя с собой, где так опасно и всякое может случиться.
Но… чем больше я тебя гоню, тем, почему-то, меня всё сильнее тянет к тебе. Ты пропадаешь… чтобы вновь вернуться. И мне сейчас так не хочется уходить… Скажи, как мне забыть тебя?»
– Женатый и неоднократно, – жёстко откликнулся он.
И прибавил кое-что. Ему очень не хотелось говорить эти слова, но…
– Послушайте, Таня. «Ващще, короче, типа, в натуре, прикинь, конкретно», да… Неужели вам доставляет удовольствие разговаривать этим мусорным языком?..
– А чё? Все тк гврят…
– С покупателями вы общаетесь несколько иначе. Или вам доставляет несказанное удовольствие меня подначивать?
– А можт… А может… Фёдор Никлаич, знаете, вы мне пстоянно напомнаете… одного человека.
Он посмотрел за её правое плечо… Посмотрел за левое.
Карты Смерть и Башня смотрели на него оттуда.
Припомнилось, о чём рассказывал саксофонист. Танго «Маленький цветок» играл оркестр в одном из концлагерей, играл тем, кого отправляли в газовую камеру… Потому в бывшем Союзе какое-то время не разрешали его исполнять. Слишком свежа была память…
В каких таких маковых полях блуждала эта Элли?
«Внутри твоего сердца – осторожность и враждебность. Ты нарочито коверкаешь язык, зная, что это меня задевает. Ты боишься меня и тебя влечёт ко мне… За твоим правым плечом… я узнал её. И что мне сказать тебе? И ей?»
3
– Да, тринадцатый Аркан у меня, – уловив его взгляд, неожиданно сообщила Таня. – Удивлены?
– Откуда вам известно про тринадцатый Аркан?
– А женщины всё знают! – странно улыбнулась она. – И про Башню тоже!..
Апраксин машинально выколачивал пепел из трубки. Хотя выколачивать было уже нечего.
– Вот что, Танюша, – сказал он. – Давайте так. Или мы говорим толково, или вы демонстрируете передо мной чудеса маскировки.
– Фёдр Никлаич! Ну, Фёдр Никлаич!..
В её голосе появились звонкие, испуганные нотки, но она сдержала себя в руках.
– Какие-т страннсти вы сёдня гврите!
– Послушайте, вы, дитя индиго*! Ломаться будете перед милиционером… было такое? Не отпирайтесь, было. Откуда я это знаю? Неважно. И я вас к себе не звал? Не звал. И за язык не тянул!
* «Дети индиго» – принятое в последнее время у психологов наименование детей со сверхъестественными способностями.
Танечка, опустив глаза, мусолила в пальцах сигаретку...
Апраксин продолжал:
– Вы вполне способны говорить нормальным русским, и даже литературным русским языком. Пусть и с небольшим акцентом… испанским. Вы росли в культурной, русскоязычной семье… не у нас, а за рубежом. И татуировка ваша – фальшивая. Под нею другая – змея с головой ягуара, символ свободы. Где же такие, интересно бы знать, накалывают? В Бразилии, Перу или, например… в Ла-Плате? Никак не пойму, что вы за зверь?
– А теперь… – завершил он эту длинную тираду, – ващще, чиста конкретно, в натуре, дргая сеньорита, буэнос вам диас…
– Не «диас», – поправила она. – «Тардес»! А кстати, что за зверь вы?
– …признайтесь, зачем вы пытались стащить мои карты?..
– Они не ваши!
– Это как посмотреть, милая Татьяна Сергеевна !
– Андреевна…
– Сергеевна.
– Вы… откуда про всё это знаете?
– А у вас на платье пепел упадет! – завершил Апраксин.
Его собеседница ойкнула и шустро вскочила на ноги, отставляя подальше окурок.
– Фёдор Николаевич! А, Фёдор Никола...
Пряча горячую трубку в нагрудный карман куртки, Апраксин, усмехаясь и не говоря более ни слова, пошёл к дверям магазина.
– А ну-ка, стойте! – послышалось из-за спины.
Он обернулся.
– И идите сюда! – она стащила с головы парик. Лицо её, в рассыпавшихся по плечам иссиня-черных волосах стало похоже на лик Медузы Горгоны. Такой ненависти в глазах, чьи зрачки сократились до размеров точек, он давно не встречал…
– Да! Я – Тринадцатый Аркан! – рявкнула она, приподнимаясь на носках и сердито сжимая кулаки. – И этой ночью кто-то из ЭТИХ ваших умрёт!
«Ого, – подумал Апраксин. – Ничего фиоритурка*! Кто это « эти ваши»? И почему, чёрт подери…»
* Фиоритура – замысловатое украшение, обычно – в музыке.
И тут внезапно всё понял.
И до него, наконец, дошло, что именно имела в виду Танюша.
И он, не выдержав, прямо-таки свернулся в калачик от смеха.
– Боже, Боже ты мой… Танюша, Танечка!.. Если бы вы только знали…
Тут его прорвало совсем, да так, что он без сил вновь опустился на лавочку, а потом чуть не свалился с неё.
Хохот душил его, не позволяя сказать ни слова.
– Что я… – она в недоумении наблюдала за ним.
– Ф-фух!.. Ой!.. О-ох!.. – стонал, приходя в себя Апраксин. И вдруг посерьёзнел.
– Чок-чок, зубы на крючок, девочка, – сказал он так, как эту же фразу произносил человек, которого Оскар называл латиносом. – А теперь минутку помолчи и подумай, какого дурака ты валяешь, не разобрав, кто враг, а кто враг твоих врагов.
– А… Мм… – только и произнесла Танюша, растерянно моргая глазками и пытаясь что-то сказать.
– Ладно. Танго «Маленький Цветок»! – объявил Апраксин. – Исполняется по заявкам противной девчонки, упрямо влезающей в мужскую разборку!
И просвистел первые несколько тактов.
– Фёдор Николаевич! – в её глазах блестели слёзы. – Так вы… Господи, какая же я глупая! Нет, вы точно не из ЭТИХ? Точно? Пожалуйста, скажите, точно?
– Ну, точно, точно.
– А ваше письмо Оскару?
– Письмо, которое я пишу много месяцев, и никак не напишу? Как будто мешает кто-то?.. Сколько вам сейчас лет, Танечка? Почти девятнадцать. Вы очень молоды… Подождите, дайте досказать! Да, вы очень многое пережили, но у вас в жизни, мне кажется, не было такого случая. Представьте, что вы имеете дело с человеком, которому очень многим обязаны в жизни, с тем, кто научил вас очень многому и помог понять многое. Наверное, лучшим из учителей… По крайней мере, он единственный, с которым я понял, что учитель может предать, и предать жестоко. Это принять нелегко, поверьте. Я постоянно топчусь на месте. Пытаюсь, время от времени, возобновить контакт… Не потому, быть может, чтобы дружить как когда-то. Просто для того, чтобы в конце концов прекратилась эта вакханалия с убийствами и похищениями людей. Конечно, вы можете сказать, что я – чересчур наивен. Но когда-то, и я это помню, этот человек был совсем другим. Не судите строго.
– Хотя, – продолжал он, – я давно и запросто мог бы просто уничтожить ЭТИХ. Их всех! Для меня это было бы так же просто, как вам – надкусить яблоко. Но! Я постоянно думаю: а кто меня толкает на это? Кто от меня ждёт этого? Кто хочет сделать меня ни много, ни мало – властелином мира? Есть мысли на этот счёт? То-то! Я не могу решить этот вопрос в одиночку, не услышав мнения четырёх. Вы – одна из них, и ваше мнение мне понятно. Есть и мнения, сходные с вашим. Страшный Суд – он на то и Суд, то есть собрание, где дела решают сообща… Такие дела, дорогая моя шувани*!
* «Шувани» (цыг., западное) – колдунья.
– Господи, а я-то… Фёдор Николаевич, милый! Можно я вас обниму?
– Обними… Вот видишь, как просто. А то… как выскочит, как выпрыгнет!.. прямо Анджелина Джоли*!
* Анджелина Джоли – исполнительница главной роли в сериале «Лара Крофт – расхитительница гробниц» (амплуа «непобедимой леди», владеющей приёмами единоборств).
– Она вам нравится?
– Да… в компьютерном исполнении*. А вам?
*На основе сюжетов «Лары Крофт» создавались и создаются компьютерные игры.
– Ло одьо*! – отстранилась она – Терпеть её не могу! Кривляка!
* «Ненавижу!» (исп.).
«Да, разумеется. Как мы не любим собственные отражения!»
– Ну хорошо. Как… корова Кларабелла*. Устроит?
* Кларабелла – персонаж диснеевских мультфильмов; экзальтированная корова, одетая в немыслимое по цвету сочетание одежд.
– Издеваетесь? – но слезинки уже подсыхали. Она привычным жестом убрала волосы на затылок и вновь натянула парик.
– Издеваюсь, издеваюсь. Как не поиздеваться. Вот видишь, ты и успокоилась…
– Да, наверное. Только, пожалуйста, больше так не делайте.
– Как?
– Чок-чок. Обещаете?
Апраксин кивнул.
Каким же, наверное, дураком я сейчас выгляжу, в глубине души ужасался он. А может, я и в самом деле идиот? Девчонке… пусть и не совсем простой девчонке… захотелось повыпендриваться, а ты на неё и собак спустил?
Но какова!
– Значит, ваш кумир – Анжелина Джоли в компьютерном исполнении? – решила уточнить она.
– Но ведь это – всё равно, что любить резиновую женщину.
– Брр! Разве я сказал, что её люблю?
– Вы ощущаете необходимость присутствия любимой женщины. Вы стремитесь самому быть ей необходимым. И вы ощущаете неизбежность всего этого. Не так ли?
– Вы говорите точь-в-точь как Хранительница Судеб.
– А, двадцать четвёртый Аркан…
И она почему-то окинула взглядом пастушку Гаятри.
– А какие женщины вам вообще нравятся? Такие?
Она провела ладонью по лицу.
Размалёванная фифа с выражением «гы!» на лице потянулась губами к Апраксину…
– Ну взьмите мня с сбой! Ну взмите с сбой! Ну что вм стоит, ну взмите!
– Или такие?
Окостеневшее, неподвижное лицо. Холодные прозрачные глаза, поджатые полоской губы, нехорошая ухмылка:
– Только попробуйте не взять! Вы меня плохо знаете, Фёдор Николаевич!
– Такие?
Она сделала жест – как будто надвинула на нос шляпу. (И Апраксин увидел её, эту чёрную испанскую шляпу!)
– Впервые на Эстансия дель Песо! Смя-артельный номер-р! Кувырь-рок через голову, зажав меж ногами лош-шадь!.. Исполняет Татьяна Ка-лугина!.. Это к нам цирк приезжал, – объяснила она.
«Тай-дарай-там-там-там-там-там, тай-дарай-дарай!
Тай-дарай-там-там-там-там-там, тай-дарай-дарай!» – отчётливо зазвучало в ушах Апраксина.
– Или такие?..
Юная девушка, девочка, смущённо ломающая ручки:
– Ну пожалуйста, я же ничего не боюсь! Я буду готовить, стирать, убирать! Я готова драться насмерть! Я готова… – дрогнул её голос, – есть варёную морковку! И даже… – её глаза округлились от ужаса, – гороховый суп!
– «Подарите мне ягуарчика! Ну подарите мне такого маленького пушистого ягуарчика!» – прервал её лицедейство Апраксин. Она глядела на него с изумлением.
– Скажите, а какая вы настоящая?
И мельком посмотрел в сторону садика, мельничек, прудика с четырьмя карасиками…
На этот раз Устроительница Парков ничего не сказала.
Куда-то исчезла краска с губ. И глаза… не накрашенные, потому что их и незачем было подкрашивать… их взгляд, и в нём – страдание и сочувствие…
«Бедный, бедный Фёдор Николаевич! Я вас так измучила, я знаю, вы тоже многое пережили. Я совсем запуталась, помогите мне, пожалуйста!»
– Фёдор Николаевич, вас ждут! – позвали из магазина.
«Ну, я пойду?» – спросил он её мысленно.
«Иди…» – нехотя согласилась она.
4
Ну наконец-то!.. Ждут – это хорошо. Ждут – это совсем неплохо. Хорошо, сегодня совсем не как в иные дни, когда бывает наплыв до пятнадцати-двадцати человек. Особенно трудно, когда на прием является народ с такими проблемами, что, наверное, Господь всерьез ему доверяет, если посылает народ разбираться к нему, Апраксину. Наркоманы и родители наркоманов, «просветленные», «рерихнутые» и «агнийогнутые» юнцы, раскаявшиеся бандиты, безнадежно больные, сглаженные, порченные и проклятые, бизнесмены, безработные, студенты, проститутки, двое и троеженцы, игроки на бирже, журналисты, политики, а, порой и священники...
И большинство из них приходит, увы, тогда, когда уже бывает поздно. И большинство почему-то уверены, что карты решат за них их собственные проблемы. Потому и приходится порой разбираться с такими по полтора часа, вызывая, в дни особенного наплыва кверентов, недовольный шепоток образовавшейся очереди.
Что ж, мы ведь здесь, как говорит Баданов, не картошкой торгуем. Судьбами ведаем человеческими... «Ибо Я не Сам от Себя пришел, но Отец Мой послал Меня...» – так, кажется, у Матфея?
Христос распят в душе у каждого из нас. И когда ты отвечаешь на вопросы посетителя-кверента, это Он Сам с Собой советуется.
Четвертая, неписаная заповедь духовников – по возможности забывать все, о чем говорилось на исповеди. Но к духовнику пойдут не все. И не все пойдут к психотерапевту, потому что в сознании обывателя слово «психотерапевт» ассоциируется с «психиатр»... Остаёшься ты, магистр Таро, непоследовательный адепт Федька Апраксин.
И, может быть, хорошо, что ты, а не другой, кто, быть может, по образованию – отнюдь не психолог, и кто, быть может, по роду занятий – шарлатан. Ой, многовато их поднялось за последнее десятилетие.
Пророки, маги, колдуны, ведьмы, вудуисты, энэлписты, «мастера рейки», «вавилонские жрицы» и «потомственные колдуньи», с дипломами, псевдодипломами и вовсе без дипломов…
Чуть ли не у каждого третьего из вопрошающих – следы отрицательных магических влияний.
В этом есть и моя доля вины, подумал он. Хотел – не хотел, а пропагандировал знания о неведомом, агитировал за них. Но надо же было как-то объяснять людям «совка», что та наука, которой и они, и ты поклонялись столько лет, на самом деле – только видимая часть науки куда более мощной, интересной, насыщенной удивительными знаниями, древней...
«И когда вы успеваете столько писать?» – вспомнилось танечкино.
Не просто писать, душа моя. Публиковать. Хотя, столько книг всего за год (это для всех – за год) – пожалуй, действительно многовато. Неосторожно. Переплюнул и Кандалова, и Стефаненко, и многих борзописцев на ниве эзотерики. В отличие от них, в каждую из своих книг включая действительно новые знания и новые открытия... чем, конечно, тут же не преминули воспользоваться анонимные авторы«составители», белыми нитками сшивающие свои сочинения из идей Котлина, Колесниковой, Баданова – всех тех, кто не гонясь за легкой славой просто по-настоящему изучает, экспериментирует, порой совершает открытия... Тех, кто сами себе университеты.
«Вы же не старый, а седеть начинаете...» – эта реплика вылетела из танечкиных уст, кажется, в прошлый раз…
Если бы ты знала, душа моя, где остались двенадцать лет моей жизни. И сколько лет нас разделяет теперь…
Осторожнее надо быть, осторожнее... Хотя, с другой стороны, после тех событий, которые он сам же предсказал на сегодня...
В лицо приторно и жарко несло благовониями. За кассой рассеянно обмахивалась павлиньим веером умирала от духоты кассирша. Равнодушным взглядом окинув витрины с амулетами и пирамидками, Апраксин поднялся по лестнице в книжный отдел. По дороге, как обычно, поправил на стене змееногую статуэтку-нагини. Непослушная. Вечно кренится то влево, то вправо...
Вспомнилось: его собственный нательный крест по непонятной причине тоже все время оборачивается Спасителем внутрь, как его ни вешать, как будто Ему хочется постоянно смотреть прямиком в его сердце. Была, кажется, в истории христианская секта, где кресты всегда носили именно так, изображением внутрь. Но то специально...
«Есть многое на свете, друг Горацио...» Впрочем, а что тут непонятного? Работа такая.
Обходя немногочисленных книгочеев, по дороге в свой закуток за полками, бросил взгляд на часы. До закрытия магазина остаётся всего-то пятьдесят минут! Быть может, ошибка?
Где он, тот неизвестный первый всадник?
Уж он-то сумел бы вычислить среди сегодняшних посетителей «Гаятри» именно того, кто должен появиться сегодня... И это, конечно, не та средних лет полноватая дама, что ожидает его сейчас. И мучают её, судя по всему, проблемы со здоровьем и трудоустройством...
Что же, чем можем – поможем, а там – пусть работают надежда и вера твоя, раба Божья имярек...
5
– Алина Владиславовна.
Не Алина. Анна. «Алину» она придумала сама.
– Дата рождения?
Она назвала, не забыв присовокупить и Знак Зодиака. Апраксин поморщился, смолчал. Привычно перемешал колоду потертых и необыкновенно легких и сухих сегодня карт. Хорошо, что сегодня мало народу и Господь бы с ним, с заработком. Упругие, не перегруженные информацией пластины «Освальд Вирта» захрустели в его пальцах.
Таро Горгоны он приберегал для особых случаев.
– Что именно вас интересует?
– Да... всё, наверное. Что было, что есть, что будет.
«Хорошо. Начать что ли с того, что вначале Господь сотворил небо и землю? Земля была безвидна и пуста, и одинокий дух носился над волнами?.. Желаете, чтобы я, подобно большинству гадалок (которых она явно не минула), играл бы с вами в угадайки? Не выйдет. Время и силы надлежит экономить».
– Простите, но какие именно проблемы вас беспокоят?
«Ведь вы, надеюсь, пришли не затем, чтобы проверить, не шарлатан ли я?»
– Эти карты, именуемые Старшими Арканами, любят точные вопросы. Тогда мы сумеем гораздо лучше разобраться в ваших проблемах и вместе найдем наилучший выход.
«Да, необычно, непривычно... Пусть подумает».
– Здоровье и работа, наверное...
«Что-то у вас, дорогая «Алина», не так».
В пальцах дрогнуло. Карты не информировали – кричали, выворачивались из рук, биясь в истерическом танце. Заныло в затылке. В спину, промеж лопаток вворачивали штопор.
Апраксин представил себе икону Казанской Божьей Матери. Мысленно, в воображении, переместил её за спину. Прикрылся как щитом.
Боль утихла.
Алина Владиславовна глядела на него – с удивлением, страхом, надеждой. На мгновенье он взглянул на себя её глазами: бородатый, хмурый, ироничный, непроницаемый. Свинцовая глыба.
– Ваш Аркан рождения – Луна, сударыня, – с холодком в голосе произнес он. – Что это значит? Это значит, во-первых, что когда вы читаете в журналах гороскопы, должны смотреть не свой Знак Тельца, а Знак Рака...
– Верно! – воскликнула его собеседница. – Никогда не совпадает!
– Во-вторых, – продолжал тем же тоном Апраксин, выкладывая картами по «гексаграмме», – ключ к решению ваших проблем заключается в вас самой. Этот Аркан зовётся Воздержанность. Вы предпочитаете брать, а не отдавать; отдыхать, когда надо действовать, и добро бы только это. Иной раз в житейских ситуациях бывает действительно необходимо немного «отпустить» события на самотёк. Но вы пренебрегаете действием только затем, чтобы потом иметь повод пожаловаться на судьбу. Вы опускаете руки не потому, что не можете что-либо совершить, а потому что вам так удобнее, как сказал Шварц...
– Кто? Я у него ни разу…
– Великий драматург Евгений Шварц! Простите, но вы, дорогая Алина Владиславовна, выглядите гораздо старше меня, хотя вы и на семь лет моложе. Отчасти, это, конечно, можно объяснить влиянием вашего Аркана рождения – который придаёт человеку свойство максимально использовать свои интуицию и воображение, но плох, когда дело доходит до решительных поступков. Некоторые из «лунников» находят в себе силы с этим бороться, они обращают полученную энергию на благо тем же людям, находя себя в творчестве или иных благих делах. Потому вам необходимо прежде всего найти себя.
– Знаете... Знаете, я все пытаюсь, но у меня почему-то ничего не выходит. Я была у разных специалистов...
Н-да. Классический случай. «Реши за меня мои проблемы».
– Совет: не скачите по специалистам. Разве вам непонятно, что тем самым вы сбиваете вектор своей жизни? Вы вводите в неё элемент магии, а это, если вы не занимаетесь магией профессионально, весьма чревато для вашей дальнейшей судьбы. Лучше было бы, если бы вы хотя бы раз в месяц посещали храм и возносили молитвы... Просили бы не благ, но просили бы направить вас согласно вашим лучшим способностям. Ведь вы не бесталанный человек, Алина Владиславовна!
– А я хожу, хожу, и в церковь, и вот к Матроне на днях ездила...
– Кто вам порекомендовал обратиться ко мне? – жёстко перебил её Апраксин.
Дама смутилась.
– Он просил не называть себя. Мне у него проходить ещё пять сеансов.
– А уплатили вы вперёд. Его имя?
Картой предупреждения светился в раскладе Аркан Диавол.
– Он очень известен... Мне бы не хотелось...
Поверх «гексаграммы» легли три карты.
– Его имя Оскар, – как бы не замечая открывшегося в изумлении рта Алины Владиславовны, бросил Апраксин. – И сегодня, к половине десятого вечера вам назначено быть на его сеансе чёрной магии. Так?
– Откуда вы всё знаете?
– Это долго объяснять, – вздохнул Апраксин, – Император, Луна, перевёрнутый Повешенный... В городе не так много специалистов, принимающих вечером и по ночам.
Он мельком взглянул на часы. Без двадцати девять. Что-то определённо идёт не так...
– Вот что, – подумав, сообщил он Алине Владиславовне. – Ко мне вы повторно явитесь через две недели. Или… к любому специалисту, который будет сидеть здесь. За это время вы должны хотя бы раз посетить церковь. И ещё… – он поколебался, но… решаться, так решаться! – Я дам вам один талисман; ручаюсь, что он вам поможет.
Он достал из шкатулки и положил в пухлую ладонь дамы небольшую, длиною примерно в мизинец, решетчатую конструкцию из стальной проволоки.
– Носить при себе. Не деформировать. Это энергоинформационный кристалл, выполненный в форме скаленоэдра – ступенчатого многогранника. Он обладает свойством оттягивать в себя эманацию вашей души и устанавливать этим связь с Высшими регулирующими силами. Он способен исполнять желания – в меру. Он поможет вам регулировать свой энергетический баланс. Он лечит, он приводит все в норму. Но – ничего свыше нормы!.. Им нельзя творить зла. Он поддержит связь вашего «я» с Богом.
– А то, что я ношу крест... это ничего?
– Этот талисман не противоречит символике ни одной из существующих мировых религий. Более того, он воплощает в объёме важнейшие из их символов. Им может успешно пользоваться и магометанин, и буддист, и христианин, и иудей. Им мог бы пользоваться и древний грек. Греки применяли в тех же целях природные кристаллы родохрозита, имеющие сходную форму.
– Спасибо... Сколько с меня?
– Двести пятьдесят за консультацию и сто за талисман.
– Долларов?! Так много?
– Рублей.
– Так мало? Давайте я дам больше!
– Ну хорошо, давайте, сколько дадите, – вздохнул начинавший терять терпение Апраксин. – Я человек небогатый...
На часах было уже без десяти. Сегодня уже вряд ли кто придёт, да и время на исходе.
«Любопытно будет поглядеть, как Оскар клюнет на эту удочку. Весьма и весьма любопытно. Но отчего же мне так грустно?»
Он вспомнил, как впервые, лет десять назад, познакомился с человеком, носящим этот псевдоним. В рекламных публикациях носящим чуть ли не десяток титулов, среди которых необычно высвечивалось благословение самого Патриарха... Благообразно-седовласый Оскар.
Кстати, таинственная жена Оскара. Апраксин вспомнил свою работу с колодой. Получилось пробудить воспоминания, за воспоминаниями родились новые надежды, а затем – воскресла заново любовь… Оценил ли его работу учитель? И… неожиданная мысль: а не надо ли было как-нибудь свести знакомство с этой его таинственной женой?
Помнится, тогда, в кабинете Оскара его в первую очередь поразило немыслимое смешение символики: рядом с православной иконой и Распятием – паукообразный божок вуду, шаманский жезл, пестрый балийский идол-барабан с палочкой вместо члена... Возможно, хозяин кабинета был явно не столь грамотен, как то хотел показать в своих рекламах, или стремился заручиться покровительством сразу нескольких могущественных эгрегоров. Хотя, Апраксин осознал суть этого человека далеко не сразу.
Эх, учитель, учитель. Хотя бы просто поговорить с которым почему-то упрямо мешают Арканы…
6
Раскланявшись с задумчивой Алиной Владиславовной, он не спеша принялся собираться домой. Уложил в мешочек колоды карт, бережно завернул в бархатистую материю иконку Спаса в силах – что когда-то дарила Наташа.
Расписался в журнале дежурств. Назавтра, в принципе, приём должен вести Серёжа Баданов. Где-то он сейчас… И что с ним…
Ну, будет что будет. Пошли ему Бог клиентов полегче...
Спускаясь по лестнице, привычно поправил статуэтку нагини – она опять покривилась. Кивнул на прощанье дежурному администратору. Бросил взгляд на индикатор телефонного аппарата – зелёный.
Баданов… да и Орлов; не один, так второй, если был бы повод, дозвонились бы.
Что ж, на все воля Свыше. Ну, не оправдался их прогноз, а с компанией Оскара будет время разобраться потом...
Что, наверное, и к лучшему.
Смирение, мой друг, смирение и смирение.
Проходя мимо витрин, он вспомнил, что утром хотел посмотреть новую партию камней, присланную недавно, кажется, с Урала. А вдруг среди них окажется огненно-красный кристалл крокоита*, вроде того, что Апраксин когда-то впервые приметил в одном из свердловских музеев?
* Крокоит – минерал класса хроматов, кристаллы огненно-красного цвета; месторождения в Латинской Америке, Тасмании, Новой Зеландии, а также на Урале. Из-за своей мягкости, в ювелирном деле практически не применяется.
Но ничего нового, помимо десятка резных безделушек, в витрине не прибавилось. Серебристая змея, обвившаяся вокруг друзы искусственного аметиста... Мраморная пепельница... Декоративная вазочка из родонита... Эх, не углядел узор неизвестный умелец! Зарезал камень...
– Вы правы, действительно зарезал, – раздался из-за спины глуховатый простуженный голос.
Незнакомец был не по-московски загорелый, необыкновенно худой и высокий, на вид несколько старше Апраксина. Но если у того в волосах и бороде только-только появлялись седые волоски, то незнакомец был почти совершенно седым. Чем-то он был похож на известного киноартиста Олялина. Серо-голубые пронзительные и слегка растерянные, как у всех привинциалов глаза. В руке – несколько бланков бесплатных объявлений, которые он, очевидно, только что подобрал у окошка кассы.
– Вы Фёдор Николаевич Апраксин? – по провинциальному уважительный оттенок просьбы звучал в хрипловатом олялинском голосе.
– На сегодня приём закончен, – чувствуя, как к горлу подступает комок, машинально произнёс Апраксин. – Через минуту магазин закрывается.
– Слава Богу, это действительно вы! – воскликнул незнакомец и протянул руку. – Я Константин Ивин. Разыскиваю вас по городу уже четвёртые сутки. С транспортом у вас плоховато. Еду, еду, да не туда попадаю. Какой-то вселенский дурдом!
Пожатие его руки было сухим и крепким. Апраксин сдержал улыбку.
«Боже, неужто это и есть он?»
– Ладно. Там, у входа скамеечка. Забирайте из хранилища свой рюкзачок и выходите во двор, я буду ждать.
– Ох, да! Спасибо, напомнили, а то забыл бы! На радостях-то... Знаете, а я почему-то представлял вас старым, важным. Боялся: как мне разговаривать с профессором? А здесь…
– Как видите, ничего страшного. Только… перестаньте сканировать мне мозги. Я делаю это не хуже вас, ведун вы мой тихореченский. Что будет, если не сойдёмся во мнениях?
Ивин облегченно, до слез, заулыбался олялинской улыбкой:
– Сойдёмся, дорогой вы мой, конечно же сойдёмся… Слушай, Фёдор, а давай будем на «ты», хорошо?!
И не дождавшись ответа, цепляясь головой за звончатые висюльки, которыми был увешан изнутри магазин, шагнул в гардеробную, куда уже выстраивалась очередь. Магазин «Гаятри» завершал свою обычную необычную работу.
На улице хмурилось. В лицо свежо и долгожданно пахнуло приближающимся дождем. Апраксин с разбегу плюхнулся на ту же лавочку, на ходу вытягивая из кармана трубку. Поднося зажигалку, скосил глаза на травку. Муравьи попрятались. К долгожданной непогоде...
Три карты вытянул он из магической колоды «Кэт Пипл», и три «кошачьих» Аркана легли рядом: Шут, перевернутая Умеренность и, (разумеется, ну как же без неё!) – Башня.
– Ну как? – подсел запыхавшийся Ивин. – Что там видно?
– Допустим, Шут, человек с заплечным мешком – это ты. Башня – угроза. Шут плюс Башня – кража. Перевёрнутая Умеренность... М-да… Господи!
– Что, что? Да, действительно, была кража. Негодяями украден весьма ценный прибор... Если он, прибор этот попадёт в плохие руки...
– Не волнуйся, – ответил Апраксин. – Он уже попал. Причём, в руки самые плохие.
– И вы… ты так спокойно…
– Да, спокойно. Погоди и не спеши. Я ждал тебя сегодня… отчасти и по этому делу.
– Фёдор Николаевич! Фёдор Николаевич! – из дверей магазина выбегала Танюшка, округлившая глаза, взволнованная, радостная и совсем не похожая на мегеру, образ которой она так старательно демонстрировала меньше часа назад.
– Как хорошо, что вы не ушли! Вам звонят! И какой-то голос, такой сердитый!
Ивин пристальным взглядом окинул девушку. Апраксин выхватил у Танюшки «мобильник»...
И это, разумеется, звонил Баданов!
– Слушай, старик! Я к тебе третий час прорываюсь! Здесь у нас чертовщина творится… По порядку: во-первых, Виктор нашёл того инженера, Свирю. Не поверишь где. На маленьком кладбище близ Кашимова.
– Он что, там работает? – сыграл в непонятки Апраксин.
– Увы. Он там лежит. Далее, во-вторых. Орлов сейчас подкатит к тебе на Моржукова, он уже в дороге. И, в третьих, я сегодня у тебя быть не смогу, и угадай почему.
– Но… мясо по-бургундски! – воскликнул Апраксин.
– Я приглашён на иное «мясо». Сегодня меня очень просил придти в гости сам Оскар!
– На предмет?
– Их интересуют мои разработки по виманам. Возможно, будут склонять к сотрудничеству. Я решил: пойду! Тем более, когда вы оба будете рядом…
– Нас уже заметно больше.
– Нашелся-таки первый всадник? Ура! Тогда тем более нечего бояться. Остальное… будем действовать по обстановке!
– Да, между прочим! Ты в курсе того, что ЭТИ уже построили виману?
– Построили?
– И даже опробовали!
– И как? Взлетела?
– Красиво взлетела! Правда, тут же не менее красиво приземлилась. После чего сгорела и восстановлению не подлежит. Словом, «высылайте запчастя: фюзеляж и плоскостя!»
– Кажется (смех), я понимаю, кто приложил к этому руку.
– Увы. Исключительно по вредности характера. И острому неприятию некоего «духовного лица», которому испортил очередное торжество и которому теперь придётся много и долго оправдываться перед своей «паствой». Если вообще придётся… Не вам одним судьбы вершить в своём Кашимове…
– Мы здесь тоже кое-что придумали. Увидишь. Ладно, давай, до встречи!
– Держись! Удачи тебе!
– Буду держаться, а куда деваться? Удачи всем нам, пока!
– Фёдор Николаевич, а что такое «мясо по-бургундски»?
Танюша, настраиваясь на неторопливый душевный разговор, тянула из пачки сигаретку.
– Мясо любопытных танюшек под соусом «провансаль». Побежали, Костя! Спасибо, Таня, – сунул Апраксин телефон в руки ошеломленной девушке.
– Как… «спасибо» и всё? А я… Фёдор Николаевич! – умоляюще протянула она. – А я ведь хотела спросить... И… то есть… попросить…
– Некогда, Танюша, некогда. Побежали, Костик!
– Но как же так?.. – недоумевающе смотрела им вслед она...
– Зря ты так, – на ходу бросил Ивин. – У неё к тебе действительно важное дело.
– Знаю я её дела... Расскажу потом.
– Странная девушка. Ты обратил внимание, что её татуировка – маскировка?
– Обратил... Непростая штучка.
– «Виджайя»! на санскрите это, кажется «Победа»?
– Интересно, где это у вас в Тихореченске изучают санскрит?
– Да вот изучают, знаешь ли, товарищ академик!
Они выходили на проспект.
– Так, в метро нам лучше не соваться, – сказал Апраксин. – Сердцем чувствую, станция внезапно закрылась на ремонт. Или поезд в тоннеле застрянет.
– Нам далеко ехать?
– На Моржукова, это… одним словом – в Кожевники, – откликнулся Апраксин.
Константин нравился ему. Интересный провинциал. Впервые в городе, ночует на вокзале, но как уверенно держится!
Не успели они, остановившись у проезжей части, сообразить, что делать дальше, как рядом остановился рыжий спортивный «Опель». Из него, пыхтя, неловко высунулся стриженый верзила в кожаной куртке.
– Так вы ещё здесь, поросята!.. Как дела? А! Будем знакомы! Я – Орлов, Виктор Иванович! Подумал: а чем чёрт не шутит. Маги, оно, конечно же, маги, но и я не плох. Тем более, при коне.
– А это – Константин Ивин, – представил друга Апраксин. – Как я понимаю, хозяин того самого прибора, действие которого мы наблюдали у Оскара несколько дней назад.
– Очень рад, очень рад, дружище! А вы: Судный День да Судный День… Насчёт Баданова знаешь? Ага, дозвонился-таки! Молодец! Ну, чувствую, мы сегодня закрутим, ну замутим водицу!
– Давайте вначале отдадим должное мясу по-бургундски, – предложил Апраксин.
– Ого! – сказал вдруг Ивин, протягивая ладонь и посмотрев на небо. – Вы вовремя. Гроза вот-вот начнётся.
– Дождь на дорожку – это к удаче, – задумчиво сказал Апраксин. Ему ужасно хотелось вернуться туда, к магазину…
«Стоит ли? Свою роль она уже сыграла…»
Орлов и поддержал, и поторопил их:
– Конечно, конечно, к удаче! Погнали, погнали, погнали! Время, время, время!..
7
Её помощь отвергли. Уехали… И она уже понимала, за чем…
Они отвергли её помощь!
Бедная Татьяна осталась на той самой скамейке – уронив голову на руки, свернувшись как гусеница…
В таком состоянии она пробыла долго, минут семь или десять, в отчаянии и растерянности. Почему-то ей казалось, что она должна сейчас находиться совсем не здесь и что Фёдор Николаевич… В том, что в этот день она должна оказаться нужной именно Апраксину, она не сомневалась, и вот…
Дождь уже не шутя барабанил по дорожке, пригибал траву. В прудике четыре карасика (два красненьких и два чёрненьких, она сама таких выбирала) дурашливо хватали воздух, округляя беззубые ротики…
Это всё ЭТИ. Нет, нет, не Апраксин с друзьями. ЭТИ. Это тоже их рук дело.
«Арь-ритм, брамсель-топсель!» – где она слышала эту фразу?
– Трабт ансалгт! – воскликнула она на языке магов и поднялась, раскрываясь, раскинув руки, навстречу дождю и раскату грома.
Отправила в урну проклятый парик.
Потом ринулась… вначале в магазин, откуда охранник Стёпа вежливо выпроваживал последних покупателей, и где кассиры пересчитывали дневную выручку.
– Танюша… – окликнул кто-то. – Господи… ты ли это?
– Извини, некогда! – буркнула в ответ.
Сунулась в камеру хранения, выхватила сумочку и бросилась к выходу. Цок-цок-цок! – простучали каблучки по коридору.
Навстречу ей некстати попался Мишук.
– Таня, что с вами? И почему…
– Слушай, уйди, а?! Не до тебя!.. – как-то очень странно ответила она директору.
– Господи, что это с нею? Что с её лицом? – Мишук даже не понял, что его совершенно незаслуженно обидели. – А почему у неё волосы чёрные? Ничего не понимаю… – мямлил он, обращаясь в пространство.
Тра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок! – по пенному от дождя асфальту. Волосы мокрые, липнут к глазам. И юбка вся промоклая, путается, липнет к ногам. Неудобно.
«Корова Кларабелла», – обозвал её Фёдор Николаевич!..
Дурак…
«Беда! Может случиться беда! – трепетала в ней одна-единственная мысль. – На помощь!»
«Он не понял одного: мои войска уже вступили в бой! И мои передовые копьеносцы поддевают на пики солдат противника!
Вперёд, мои драконы, вперёд, единороги!»
Как бы отвечая ей, канонада грома пронеслась в померкших небесах.
Вспомнилось русское кино: «Ко мне, вурдалаки! Ко мне, упыри!»
«А пусть бы и вурдалаки, а пусть бы и упыри! Вперёд! И на шее у меня реет на встречном ветру шарф из лент древних ацтекских божеств и духов, чёрные ленты, в которых и вечное знание, и память, и поражение тем, кто дерзнул!..
Как тогда, когда мы с папой ездили в Эрмосильо, и пустынный голос изрёк: "призвание твоё, о женщина, смерть, и будешь ты убивать и изничтожать, и горе врагам твоим и врагам твоих детей!.. Ты, порождённая этой землёй, ты – хранительница и владычица, ты – хозяйка всего!.. "
Тра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок!..
И почему у женщин ноги устроены иначе, чем у мужчин? Приходится семенить, а это трудно.
Стены дождя накрывали, волна за волной, и её, и улицу.
Татьяна, успевшая в минуту вымокнуть насквозь, в ставшей почти прозрачной белой блузке и отяжелевшей, коричневой юбке, летела мимо подъезда, мимо садика, к остановке троллейбусов. И, разумеется, как назло, двери закрылись прямо перед носом.
Водитель троллейбуса был, конечно, был из ЭТИХ. Она точно знала!
Стоя по щиколотку в бурлящей воде (туфли, разумеется, размокнут, и ч-чёрт с ними!), она забарабанила обеими руками по стенке уходящего троллейбуса (только это не помогло), и едва не угодила под колёса…
– Такси! – закричала она. Машина затормозила вовремя.
– Ты что же, идиотка, делаешь? – заорал водитель. – Жить надоело?!
Но она уже была в его кабине. Выстрелом хлопнула дверь.
– На Моржукова! С заездом на Адашьяна! – швырнула она ему в лицо вместо извинения.
– Пятьсот, – привычно заломил он.
Он тоже оказался одним из ЭТИХ.
Сейчас для неё все были одними из ЭТИХ…
И ударил гром в эту минуту. И молния превратила лица в маски. Гроза была как раз над ними.
– Вот что, – прошипела она, выхватывая из сумки авторучку. – Здесь отравленные чернила! Если ты сию секунду не уедешь, я из тебя трупа сделаю! Ну чё уставился, говнюк?! Поехали!!!
И нет бы мускулистому громиле в короткой маечке и белых шортах тут же посоветовать психованной зелёной сопле засунуть свой поганый язык сами знаете куда, а заодно напомнить о статье в УК, повествующей о нападениях на водителей! И откуда в копеечной шариковой авторучке могут взяться отравленные чернила?
Но на него смотрела сама Смерть, зелёными от бешенства глазами, – «так ты! один из ЭТИХ?!.» – и щерила острые зубы…
Тра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок!
И автомобиль рванулся с места.
И вместе с нею, ей вослед, за бледным в свете молний такси, в брызгах, волнах и раскатах грома летел, не отставая, её эскорт. И неистовствовали, размахнув громовые крыла, под потоками ливня её ревущие драконы…
и отталкивали копытами покрытый пененными потоками асфальт её Боевые Единороги!
и её Капитан-Кентавры!
и её Дикие Всадники на косматых, в косичках лошадях,
и Древние Чудовища поводили по воздуху когтями, да! все они!.. а с ними поспешали и её вурдалаки, и её упыри! И ой, не поздоровится кому-то, ибо «мои войска уже вступили в бой»!
Разгромить! Сравнять с землёю!! Засадить фруктовый сад!!! А мерзавцев, что сдались – превратить в червей, пускай пожирают поганую землю! Жрут, глотают, давятся землёй, ибо такова цена за то, что сделали!..
До общежития, что на Адашьяна, домчались быстро.
– Подождёшь здесь, – сказала Танечка водителю. – Попробуешь уехать – яйца на узел завяжу. Усёк?
– Давай! – вскричала она, снова врываясь в кабину. Была она уже не в блузке и юбке, а в мужской клетчатой рубахе навыпуск и в обтягивающих «резиновых» джинсах. Тепло и гладко… Водитель, покорный как барашек, и ко всему готовый, не заглушал мотора, и вот они стремглав помчались по проспекту.
– Шевели поршнями, порка мадонна! – вопила буйная Танечка и колотила костистыми кулачками по «торпеде»*. – Быстрее!..
* Этим словом водители называют приборную панель в салоне автомобиля.
– Гибэ-дэ-дээ… – отчаянно блеял шофёр.
Машина с бледным как слоновая кость водителем с проспекта свернула в Кожевники и понеслась к торговому центру.
Черно-серая, пронизанная нитями дождя дорога перед ними завихрялась спиралью, уходящей вверх, в змеевидные переплетения других спиралей, в клубки, в хаотические завихрения всех времён и пространств…
И звёзды сверкали в разрывах чёрных туч.
И знамения явились в небе…
– Быстрее! Гони! Быстрее же! Не понимаешь, что ли? – потрясала суставчатыми пальцами в растопырку Танюшка.
Наконец добрались до Моржукова 16. Таня втиснула в кулак шофёру мятую банкноту в пятьсот рублей и выпалила:
– Ты никого не видел и не слышал, понял, сволочь?! Забудь обо всём этом!!!
Спустя полминуты после её исчезновения, он с недоумением смотрел на крупную купюру, что неожиданно явилась в его кулаке.
Проливались потоки воды по ветровому стеклу. С какой-то стати ошалело верещала сигнализация…
Где я? Что со мной? Кто я?
«Брутятин Хома Корнельевич» – услужливо подсказала табличка под стеклом.
Только тут он почувствовал, что сидит на чём-то мокром.
Бедные белые шорты. Они были совсем испорчены…
Трра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок!
Танечкины каблучки живенько простучали во двор, мимо трансформаторной будки, мимо чьего-то залитого всемирным потопом рыжего «Опеля»… потом, минуя так и не починенный кодовый замок – защёлкали вверх, вверх и вверх по лестнице, и на шестой этаж. Ровно одиннадцать пролётов… Здесь она, отдышавшись, достала из сумочки ключ, повернула его в замке, вынула, шагнула внутрь и так же решительно захлопнула за собою дверь.
8
И именно сейчас, в сию решающую минуту, мы на время оставим эту нить повествования. Не судите строго. Как принято у композиторов, пусть первая часть, Allegro, на время сменится второй, более спокойной – Adagio.
Вторая наша повесть – о том, как люди становятся магами.
..........................................
.............................................
МЕРФОЛОГИЯ ПИСАТЕЛЬСТВА
Предисловие, от автора:
Более 20-ти лет назад в Америке, под редакцией Артура Блоха стали выходить так называемые «Законы Мерфи». Их главный постулат: «Если что-то плохое может произойти, оно непременно произойдёт». Эти въедливые и одновременно юмористические выражения, отражаюшие подспудные тяготы учёных, производственников, бизнесменов, юристов с точки зрения «закона подлости», по достоинству обрели своего читателя и многочисленных продолжателей. «Мерфология» по сути превратилась в разновидность подлинного народного творчества, она давно продолжена и в русле медицины, и в русле воспитания детей, и даже в русле эзотерики.
Опыт написания «мерфологии» для писателей автору пока неизвестен. А хотелось бы!
Предлагаю вашему вниманию свои небольшие соображения на эту тему.
Итак, например…
ПОСТУЛАТ № 1.
Всё, что вы написали, пишете или будете писать, всегда:
- уже у кого-то было;
- претендует на…
- поражает своей убогостью;
- поражает своей многозначительностью;
- серо;
- пёстро;
- чересчур откровенно;
- чересчур скупо;
- чересчур экстравагантно;
- непонятно читателю;
- свидетельствует о малом жизненном опыте автора;
- свидетельствует о малом писательском опыте;
- никак не характеризует вашу жизненную позицию;
- никак не характеризует вашу гражданскую позицию;
- либо характеризует их не с лучшей стороны;
- слишком эстетично;
- пестрит элементарными ошибками;
- заумно;
- сыро и недоработано;
- чересчур схематично;
- чересчур гладко и прилизано;
- не ваша тема;
- так сейчас не пишут;
- впрочем, над этим уже можно работать.
ПОСТУЛАТ № 2.
Всё, что было задумано вначале, найдёт совершенно неожиданный поворот в середине и приобретёт абсолютно иной смысл в конце.
ПОСТУЛАТ № 3.
А может быть, совсем не надо было браться за это гиблое дело?
10 ПРИЗНАКОВ ТОГО, ЧТО ВЫ – ПИСАТЕЛЬ:
- вам постоянно твердят, что вы занялись не тем делом, и что в наше время надо идти работать дилером, брокером, крекером, джокером и т.д.;
- вы не в силах читать произведения других писателей;
- на вашем столе – творческий беспорядок;
- сегодня вы не завтракали, потому что накурились натощак;
- засыпая, вы на всякий случай кладёте у изголовья записную книжку;
- окружающие косятся на вас, потому что вы постоянно что-то там записываете;
- все лучшие произведения у вас ещё впереди;
- в мечтах вы видите скромный памятник самому себе на главной площади города, что будет торжественно установлен лет так через 50 после вашей смерти;
- вы абсолютно уверены, что можете бросить это дело в любой момент, но почему-то не бросаете;
- вам пора записаться в клуб анонимных писателей.
ЗАКОН «САТИРИКОНА»:
Если вы где-то прочтёте, что такой-то учёный, художник или писатель умер в нищете и безвестности, знайте: это был действительно настоящий учёный, художник или писатель.
Замечание:
Правда, из того, что вы живёте в нищете и безвестности, ещё не следует, что вы великий.
ПРОЦЕСС ПИСАТЕЛЬСТВА:
Если в вашей голове возник гениальный замысел, то:
- у вас никогда не хватает времени за него взяться;
- если такое время находится, то пропадает вдохновение;
- если есть и то, и другое, то непременно найдётся постороннее дело, на которое вы и потратите все силы и время;
- по написании обязательно выяснится, что точно такой же замысел уже был осуществлён кем-то из ваших предшественников, и гораздо лучше.
Если процесс не пошёл с самого начала, то это – только начало.
Если с самого начала всё идёт благополучно, то назавтра, перечитав написанное, вы сами поймёте, какую чушь написали.
Написанное вами со скрежетом зубовным по чьему-то заказу окажется лучшим из того, что вы вообще-то создали.
Яркое, запоминающееся выражение, найденное вами, окажется идентичным давно употреблённому кем-то из классиков.
Как только вам в голову придёт ценная идея, раздастся телефонный звонок.
Либо она придёт, когда вы едете, стиснутый по рукам и ногам в общественном транспорте.
Либо она придёт во сне, но вам лень вставать.
Если вы всё-таки её запишете, то забудете, где именно записали.
Примечание: копаясь в своих книжках вы непременно наткнётесь на множество подобных идей, когда-то записанных и так же забытых.
Однозначно, она в конце концов окажется совершенно неприменимой к данному произведению.
Ваш друг, которому вы дадите почитать свой опус, обязательно потеряет рукопись.
Как только вы дадите ему дубликат, найдётся первый экземпляр.
Отзыв будет туманен.
Кто сказал, что он вообще будет это читать?
Вы ещё не поняли, что за ахинею написали? Почитайте это вслух на людях.
ЗАГЛАВИЕ:
- никогда не отражает темы;
- всегда или намного удачнее, или намного неудачнее сюжета.
СЮЖЕТ (И КОМПОЗИЦИЯ):
- всегда примитивен;
- или неоправданно сложен;
- не прочувствован;
- стандартен;
- не лучшим образом пародирует чей-то;
- отсутствует полностью;
- не связывает события в единое целое;
- выстраивается не так, как вы хотите, а как хотят герои и персонажи;
- не поучителен;
- чересчур нравоучителен;
- чересчур прямолинеен;
- чересчур замысловат;
- не отражает главную идею.
ЯЗЫК:
- всегда чем-нибудь пересыщен;
- всегда чем-нибудь пестрит: штампами, архаизмами, словами-паразитами и проч.;
- не отражает темы и не способствует её развитию;
- диалог… вы же в нём абсолютно не сильны, признайтесь сразу!
ГЕРОЙ:
- непонятен;
- блекнет в сравнении с другими героями и персонажами;
- говорит и думает совсем не то, что вы от него хотите;
- то и дело теряется;
- чересчур слит с автором;
- производит впечатление одержимого;
- его речи ставят вас в тупик;
- постоянно норовит сбежать на второй план;
- в постоянном конфликте с остальными;
- личность самого мелкого и гадкого из остальных персонажей вам удастся выписать с куда как большей глубиной;
- порой вы откровенно сожалеете, что не убили главного героя ещё в самом начале;
- и вообще, чего он, собственно, хочет?
О ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ ПИСАТЕЛЯ С РЕДАКЦИЕЙ:
После того, как вы по окончании работы над своим творением, начнёте и искать и удалять все эти «эти», «свои», «какие-то» и проч., рассказ похудеет как минимум на треть.
Самые лучшие идеи посетят вашу голову только после того, как произведение окончательно отредактировано и отправлено.
Самые нелепые опечатки и ошибки будут замечены вами сразу же после того, как вы нажмёте кнопку «Отправить».
Если вы даже успеете их исправить, девушка из редакции насадит новые.
В текстовом редакторе слова «популярный», «калорийный» и «заднепровский» окажутся перенесёнными самым неудачным способом.
О КРИТИКЕ,
ПОСТУЛАТ:
Человек человеку – волк.
Волк волку – писатель.
Писатель писателю – критик.
На ваш взгляд, критик – это всегда:
- козёл в очках;
- кровосос;
- недалёкий консультант, который сам в жизни ничего стоящего не написал, а туда же;
- пустое место.
Автор, на которого он постоянно ссылается, вам откровенно ненавистен.
Он никогда не в силах угадать ваше внутреннее «я».
Он никогда не знает тему так, как её знаете вы.
Всегда цепляется за мелочи.
90% своего обзора уделит первой странице вашего произведения.
Единственный способ от него защититься – не попадаться ему на глаза.
О СТИХАХ:
Не ищите в словаре рифмы на слово «бульдозер» – её там нет.
Там вообще только устарелые рифмы.
Гениальная строчка, пришедшая по вдохновению, никогда не найдёт столь же гениальных остальных.
И вообще, самые гениальные стихи написаны химиками-органиками, например:
«О, никотин-амид,
И аденин,
И динуклеотид-фосфат!»
О ПИСАТЕЛЬСКОМ РАЕ:
Вы подготовились к началу творческого процесса?
Вы уютно устроились в своём старом, любимом кожаном кресле?
Перед вами – широкий удобный стол и кипа разных справочников, и ваших заветных записных книжек?
Всё это происходит на тихой лесной даче, под шелест листьев и пенье весенних птиц, и за окном открывается удивительный вид на реку?
Вы отключили телефоны?
Вы выставили собаку в другую комнату?
Вы установили в ворде формат будущего файла?
Перед вами – чашечка лучшего бразильского кофе?
А также рюмочка коньяку и блюдечко с лимончиком и маслинками без косточек?
Вы привычно щёлкнули зажигалкой и сладко затянулись любимой трубкой из верескового корня?..
А вот теперь – попробуйте начать работать!