(стихотворение опубликовано весной 1982 года в студенческом журнале в Лос-Анджелесе)
Сидя в просторном кресле,
Старом, усеянном пеплом,
Дед щелкает каналы, делает еще
Глоток "Сигрэма", не разбавляя, и вопрошает,
Что делать со мной, молодым и зеленым,
Которому невдомек
Житейские штучки-дрючки, ведь
Мне так легко всё достается;
Гляжу на него пристально, взгляд
Упирается в лоб;
Он явно не ощущает своих
Мутно-водянистых глаз,
Что смотрят в разные стороны,
И редкий непрошеный тик
Не проходит.
Киваю, слушаю,
Слушать готов, пока не вцеплюсь ему
В блекло-бежевую майку, не заору
Прямо в ухо с нависшими
Толстыми мочками, а он всё продолжает
Свой анекдот, поэтому спрашиваю,
Отчего же он так несчастен, а он отвечает...
Но мне уже все равно, потому что
Он так долго тянул резину, и вот
Из-под сиденья достаю
Прибереженное зеркальце, смеюсь,
Громко смеюсь, кровь приливает от его лица
В мое, а он уменьшается, становится
Точкой в моем мозгу, мелкой
Такой, что можно выжать, как
Арбузное семечко между
Двумя пальцами.
Дед отпивает снова, не разбавляя,
И у него на шортах такое же точно
Рыжее пятно, как на моих, и теперь
Я пахну его запахом, идущим
От меня; он щелкает каналы, читает старый стих,
Который написал, еще когда его мать была жива,
Встает, кричит и просит
Обнять его, ухожу вбок, и мои
Руки едва обхватывают
Его толстую маслянистую шею, широкую спину,
Ведь я вижу свое лицо, вставленное
В дедовы очки с черной оправой,
И знаю: он тоже смеется.