Она была безумна, словно птица,
Что иногда в окно твое стучится,
Однако на земле жила-была,
Коров пасла да в поле и росла.
Родительница - к бабкам-ворожеям
Да к лекарям: - У, чудушко на шею!
В кого такая, Господи прости,
Ведь батька был, что ангел во плоти!
Не пил, не бил, и помер, как ребенок,
От сердца, в поле, коло коровенок...
В кого такая, Господи прости!
А ходики по кругу: ти-ти-ти...
Вот выросла, а все одно - безмозгла,
Не различала - пряник или розга,
Глазищами-то токо хлоп да хлоп,
Да что ни шаг, то стоп, а то притоп.
А добрая была - что до буренок,
Что до людей, не знала зла с пеленок,
Ее жалели, кто сует гостинчик,
А кто - и на платьишко новый ситчик.
Вот раз через деревню шли солдаты,
Не полк, не взвод, не аты и не баты,
А двое из райцентра с водкой шли,
Здоровы, краснорожи и в пыли.
Их бес попутал, что не в ту деревню
Они зашли, в армейское кочевье
Свое им надо было стороной,
Налево, в Чернодолье, перед Мгой.
И вот уж за деревню вышли, в поле,
Глядят - девчонка... тут их бес неволит,
А может, водка - кто там разберет,
Снасильничали оба, и в поход.
А Манюшка ни-ни, что с ней случилось,
А может, в том была к ней Божья милость,
Что так и не смогла она понять:
Ее насильно превратили в мать.
Охочим же до нравственности... что же,
Скажу одно: была цветочком Божьим,
А стала мамкой, ровно в тот же срок,
Что и другие. Родился сынок.
Родительница - к ней: ох, потаскуха!
И день за днем - тычки да оплеухи;
Вступилися соседки: что ты, Кать,
Ведь все равно ей мужа не видать.
А так - внучок, гляди, похож на деда...
Ну слово за слово, пошла у них беседа:
Пеленки, распашонки, да крестить,
да платьице крестильное пошить.
А Манюшка и в мамках, словно птица,
Взьмет сынка - и ну в избе кружиться,
Поет, смеется, ластится к нему,
И так светло становится в дому.
Так вот, крестить... соседки собралися,
Чтоб в церкву ехать, а мороз-то рысий,
Ну, на конюшне взяли лошадей,
Да запрягли их во двое саней.
В одних за кучера проверенный Петруха,
Два дня не пил ни капли бормотухи,
И посадили Манюшку с сынком,
Закутали тулупом да платком.
А сами - следом, во вторые сани,
Старуха Колиха, Лукерья, Груня, Паня,
Да с песнями, да разом кони - в рысь,
Петруха - басом: нноо! да: ррасступись!
Вот из деревни выехали в поле,
Где Манюшку снасильчали двое;
А день стоит... мороз - под двадцать пять,
Мороз и солнце, словом - благодать!
Почти уже проехали все поле,
Вдруг захрапели отчего-то кони,
И на дыбы, и фыркают, храпят,
И пятятся, и крупами дрожат.
И посерело поле в одночасье,
Завыла вьюга со звериной страстью,
Секунда - и не видно уж ни зги,
Как пола - от подсолнечной лузги.
Темней, темней, соседки закричали,
Да закрестились, да уткнулись в шали,
А снег мохнаты лапы тянет к ним,
По спинам лупит, как кнутом лихим.
И вой, и стон, и словно бы исчадья
Мерещатся, и спереди, и сзади,
Ни дать ни взять - у бесов час игры!
Наелись бабы ледяной икры.
И вдруг размерклось, сразу, за минуту,
Как будто солнце кто-то вдруг раскутал,
Глядят соседки - нет других саней,
Вдали лесок да белизна полей...
Искали всей деревней трое суток,
Да в розыск подали, в райцентр, да всех малюток
В райцентровском роддоме перечли,
Но никого, конечно, не нашли.
Как не было Петрухи, Мани с сыном,
Саней, коня, тулупа и перины,
Как будто черт слизнул их языком,
Соседки - в церкву, смыть грехи тайком.
Прошла зима и лето, снова зимник
Установился прочный, как булыжник,
Но ни вестей, ни слуху, ни следа,
И забываться стала уж беда.
Вдруг слух пополз, что вроде бы видали,
На поле, за деревней, где стояли
Копешки с сеном, бабу с мужиком
И сани с запряженным в них конем.
И вроде бы слыхали - баба плачет,
Сыночка кличет, а мужик - незрячий,
Коня все водит по полю кругом...
- Божусь, соседка, Маня то с Петром.
Сынка же черт унес, и не иначе,
Ты не слыхала разве, что за мальчик
У ней родился - в волосах, с хвостом...
Вот побожусь, черт был ему отцом!
Где ложь, где правда, где пустые бредни,
Никто не знает толком на деревне,
Но собираясь зимнею порой,
Соседки дом кропят святой водой.