Благими намереньями выстлана дорога в ад.
Народная мудрость.
Она приходила белым облачком тумана над рекой, как только ночь вступала в свои права… и ускользала серебристой тенью рассвета на пороге нового дня…
Она никогда не говорила, что любит… это никому никогда не было нужно… ну ему, ни ей…
Она никогда не скрывала улыбки,.. мягкой, нежной, словно сотканной из ласки и заботы.
Она не любила яркого света,.. только неверный свет трёх свечей, ритуально расставленных по удалённым от ложа углам просторной комнаты, да пламя камина.
Она не выносила яркого света. Солнечного света. Словно он мог навредить ей, обжечь нежную матовую кожу, никогда не знавшую загара.
И ей всегда снились сны…
Глядя на спящего человека можно легко определить, смотрит ли он сон или просто отдыхает от дневных хлопот, динамичен ли сон, участвует в нём человек лично или он лишь сторонний наблюдатель… кошмар ли он – этот сон – или приятный намёк на чудесное настоящее… Это всегда видно, если, конечно, умеешь смотреть. Дрожь ресниц, приоткрытые губы, поза и взаиморасположение конечностей (рук-ног-головы), вскрики, стоны и прочие звуки, которые во сне могут быть самыми разнообразными и удивительными… всё это помогает углядеть или угадать, что видится или не видится человеку во сне. А ещё очень важно, как человек просыпается… за минуту до будильника на работу или за три минуты до рассвета, чтобы успеть выйти на балкон… от звонка друга, который встал раньше или ещё не заснул и не может потерпеть со своими новостями ещё часик или до утра, или от поцелуя любимого человека рядом… или от того, что рядом больше нет тепла родного тела, и беспощадный холод уже пробирается в душу… или от того, что пора уходить, нужно уходить… чтобы опять вернутся…
… наверняка, красивые, волшебные, красочные, наполненные чем-то невероятным и захватывающим. Сны, которые она смотрела всю ночь, всё время сна, а не жалкие пять минут перед тем, как проснуться. Даже когда очень уставала, когда приходила побитой кошкой и падала у его ног, даже когда ей не хватало сил дойти до постели.
Ей снились сны о том, чего никогда не будет.
Он никогда не спрашивал, о чём её сны. Может, потому что знал – она не ответит. Может, потому что ему хватало лишь смотреть, как она спит. А может, он просто боялся узнать о том, чего никогда не будет.
Откуда-то он знал, ей снится что-то, что никогда не увидят его глаза и не услышат его уши, что никогда не сбудется, чему никогда не будет места в его жизни.
Знал и не спрашивал. Он не хотел сделать ей больно. И немая благодарность в её карих, иногда пронзительно жёлтых, золотистых глазах была ему лучшей наградой.
Наверно, он её очень любил. А может, не любил. Может, просто привязался к глупой и, на первый взгляд, такой доверчивой девушке, купившись на невинный взгляд и шаловливые ручки, умеющие доставлять невероятное удовольствие и возносить на самую вершину блаженства. Хотя привязанность - это тоже своего рода любовь, остаток угасшего чувства или, наоборот, первая ступень к нему.
Он не знал какую жизнь она ведёт за стенами его дома. Да и не хотел знать. А она молчала. И ни разу даже словом не обмолвилась о своей «другой» жизни. Жизни без него. Словно её не существовало, этой жизни.
Но синяки, ссадины и запёкшаяся кровь – эти явные отметины её повседневности частенько появлялись на её теле.
Её повседневности без него. Без его ласки, заботы, опеки, что окружали её рядом с ним.
Она просто приходила. Почти каждый день. Иногда радостная, иногда задумчивая, иногда потерянная, иногда весёлая и жизнерадостная. А иногда пугающе отстранённая, сосредоточенная, раздражённая, со странным, кровавым блеском в глазах цвета расплавленного золота.
Она приходила. В этом была чёткость, надёжность его мира. Без неё ему было сложно, физически тяжело. Он переживал, волновался за неё, словно за взрослую дочь, которая теперь стала самостоятельной и независимой, но часто попадала в переделки.
Без неё было как-то неправильно, пусто… грустно.
Она приходила. Не как хозяйка - в собственный дом, не как любовница – вступая в чужие владения и опасаясь, что жена окажется дома или придёт невовремя, не как частый гость – словно к себе домой, но, помня, что есть настоящий дом, куда всегда можно уйти. А словно одомашненная дикая кошка, которая гуляет сама по себе, на самом деле продолжает жить в лесу и заходит только поесть и поспать, зная, что её не прогонят и даже почешут за ушком… приходит, с надеждой на ласку и помощь.
А помощь ей часто была нужна. Её сил хватало только, чтобы нажать на звонок и упасть на пороге его дома, истекая кровью. И тогда он поднимал её хрупкое тело, нес в дом, промывал и перевязывал раны. Сам. Не звоня в скорую, хотя порой это было бы не лишним. Но ещё в самый первый раз, когда она упала в обморок от кровопотери на его садовой дорожке, и он нашёл её, выйдя подышать свежим воздухом перед сном, он сразу же схватился за телефон и стал набирать номер скорой. Но она мигом очнулась и железным голосом сказала: «Не надо!» Сказала так, что трубка вывалилась у него из рук, а желание звонить куда-либо пропало раз и навсегда. Пришлось срочно обзаводиться более серьёзной аптечкой, чем та, что была у него в доме. Но на рассвете она ушла. И уходила всегда, каждый раз. Даже если еле-еле переставляла ноги и чуть ли не падала в обморок при каждом шаге.
Она уходила, речным песком ускользала сквозь пальцы чуть светлело небо. Растворялась в предутреннем тумане, исчезала, испарялась…
Однажды он захотел, чтобы она не уходила. Чтобы она навсегда осталась с ним…
Она пришла. Снова. Через час после того, как небо лишилось дневного светила. Он ждал её на пороге, прислонившись к дверному косяку, но всё равно не заметил её прихода. Будто её тело соткалось из вечернего тумана, что всегда окружал его дом, клубился в долине вокруг. Она улыбалась. Мягко, ласково, привычно. Кивнула, наклонилась, чмокнула в щёку и вошла. Он тоже улыбнулся и вошёл вслед за ней.
Она уже расположилась в кресле рядом с камином, наполняя дом уютом одним своим присутствием. В доме всегда что-то неуловимо менялось, когда она входила. Холостятское одиночество, притаившееся по углам, покидало дом, словно испугавшись теплоты её глаз.
Перед камином стоял столик с вином, двумя наполненными бокалами и фруктами.
Он подошел, сел в своё кресло, поднял бокал.
- За нас, - также ставший ритуальным, как и три свечи в углах, тост.
Перезвон бокалов – и вот они уже пьют терпкое красное вино.
… что может быть проще? Подсыпать снотворное в бокал с вином, зная, какое из кресел перед камином она предпочитает?..
Ночь любви длится долго, очень долго, почти бесконечно… всего один миг…
Он любил встречать рассветы, сколько их он повидал за свою жизнь. Но каждый рассвет чем-то отличался от другого. Неуловимо, неповторимо, почти незаметно и при этом очень явно. Ему нравилось смотреть, как ещё невидимое солнце окрашивает дома в розоватый оттенок, как первые лучи робко пробиваются над кронами деревьев, как из-за леса медленно выплывает оранжевый диск благословенного светила, дарящего жизнь этой земле. И сегодня он стоял на балкончике, смотря, как восходит солнце. Но его мысли были далеко, рядом с той, которая спит в его постели. Впервые в это время.
Рядом с той, которая видит сны о том, чего никогда не будет. Которая раз за разом проживает жизнь рядом с ним в своих снах. Цельную, полную жизнь рядом с тем, которого любит. Жизнь счастливого человека. Человека… Ей снится то, чего никогда не будет… Никогда…
Рассвет. Красивый и непохожий на другие. Страшный рассвет. Кроваво-красный рассвет, больше похожий на закат. Закат счастья…
...рассвет тоже может предсказывать. Иногда он приходит, чтобы возвестить о потерях, о закате, о крови…
Он услышал вой, страшный, обречённый, нечеловеческий, и увидел рассвет, кроваво-красный рассвет потерь… и вздрогнул… и понял, что совершил жуткую, непоправимую ошибку… самую страшную ошибку своей жизни…
Он обернулся… и вздрогнул ещё раз. В его постели лежал волк… точнее волчица. Красивая серо-серебристая волчица с шерстью цвета тумана. И выла. Крутилась, царапала когтями деревянную спинку кровати и выла. Горько, мучительно, обречённо …