Крысеныш
Таисия Ивановна, немолодая уже женщина, тяжело плакала, уткнувшись худеньким лицом в подушку.
Казалось, нет ей успокоения. И быть уже не может.
Жизнь подходила к своему закату. Ей было сорок восемь лет. Время угасания. Почти конец.
Впереди – ее ничего уже не ожидало.
А позади...
Да что там говорить. – Не жизнь, а мышиная возня, тараканьи бега.
Как там у Вознесенского?
Я не стремлюсь лидировать,
Где тараканьи бега...
И все-таки, и все-таки... Она никогда не лидировала – ни в большом, ни в малом.
Она вообще прожила незаметно. Так незаметно, что исчезни она сейчас – никто и не обратит внимания... Не вздохнет. Не заплачет. А за ее рабочим столом в библиотеке уже завтра будет сидеть кто-то другой. И ничего в мире не изменится. – Словно никогда и не было на земле никакой Таисии Ивановны.
– Лучше уж умереть, – прошептала Таисия Ивановна, чем так жить. Но я ведь никогда по-другому не могла. И даже сейчас по-другому я не могу. Я просто не знаю, как.
Болела голова. От слез. Обиды. Унижения.
Голова будто раскалывалась. Наполнялась тоненьким звоном. Глухо шумела.
Мысли набегали, словно невидимые волны. И рассыпаясь, оставляли на берегу страшное слово: «Крысеныш-ш-ш-ш...».
И убегали в море.
И снова возвращались с этим ужасным шипением: «Крысеныш-ш-ш-ш...»
Это ведь она – Крысеныш. Это о себе она услышала такое. А ведь именно сейчас ей захотелось стать другой.
Таисия Ивановна застонала. И заплакала еще сильнее.
Она даже не заплакала, а как-то глухо и дико завыла.
Она только что пришла с работы. Еле дошла до дома. А тут еще в автобусе рядом с ней уселся мужичок, от которого за версту несло чесноком. Она с отвращением отвернулась. Но кисловатый перегар плыл по салону.
Таисии Ивановне стало дурно. И мерзко. И гадко.
– Господи, – думала она, – за что же это такое? Почему я должна выносить этот ужас? Почему вообще приличные люди вынуждены терпеть этих деградантов? И почему я должна сидеть рядом с этим бичом, оборванцем, с этим люмпеном?
Сама Таисия Ивановна была происхождения не то чтобы благородного, но и не самого худшего. Кто-то из ее далеких предков был школьным учителем, кто-то крестьянствовал.
Конечно, время все смешало. И всех сделало разночинцами.
Но благородная кровь в ней сказывалась – она была нервозна, тонко воспринимала мир, болезненно переносила всякую несправедливость. И самое главное – мучилась комплексом вины – за все мировое зло. А уж это – несомненный признак того, что в вашем роду были интеллигенты.
Таисия Ивановна вышла из автобуса на две остановки раньше.
– Не везет, не везет мне во всем,– говорила она себе. – Даже в мелочах. Вот и в автобусе не могу проехать спокойно – вечно рядом окажется какой-нибудь идиот.
Она пришла домой такая уставшая и разбитая, что сил хватило лишь на то, чтобы помыть руки и повалиться на диван.
– Крысеныш... Крысеныш...
Так прозвали ее еще в детстве. Объяснялось все просто – у нее была фамилия Крысанова. С этого и начались ее мучения.
К тому же, она была маленькая, некрасивая, тощая девочка. Бывают девочки худенькие, но приятные своей субтильностью, хрупкостью. Они кажутся эфемерными и неясными.
Она же была болезненно-костлявой.
Когда же она стала подростком – вид ее стал еще более жалок. Девочки ее возраста округлялись и становились привлекательными.
А у нее по-прежнему торчали ключицы. Локти и коленки оставались так же остры. Личико было узким и немного вытянутым вперед – вылитый крысеныш. Да еще эти отвратительные волосы неопределенного серо-желтого цвета, которые она собирала в хвостик.
И потом, когда Таисия стала девушкой, она мало изменилась.
Серая, незаметная, невзрачная. И все такая же худая. Она очень стеснялась своей худобы. Старалась много есть. Но ничего не помогало.
***
Много лет Таисия Ивановна проработала в библиотеке. Она уж и не помнила сама того первого дня, когда переступила ее порог. Казалось, она всегда была здесь.
Ее жизнь превратилась в длинные стеллажи с бесконечными рядами книг.
И дни ее были похожи на эти монотонные стеллажи, и на эти книги – хорошие и не очень, светлые и темные, потрепанные и ни разу не тронутые.
Таисия Ивановна работала в отделе комплектования. Ей так хотелось перейти на абонемент художественной литературы – и она несколько раз пыталась поговорить об этом с заведующей Виолеттой Игнатьевной. Но та ее просьбы почему-то игнорировала. И в отделе сидела толстая и ухоженная Эмилия Петровна.
Конечно, здесь работать было куда интереснее. Много читателей, интересные знакомства, приятные разговоры.
И даже научный абонемент был Таисии Ивановне недоступен. Там заправляла молодая яркая Наталья, дочь какого-то среднего начальника.
Ей же оставался серый, скучный и пыльный отдел комплектования.
Правда, были и здесь свои положительные стороны. Она ходила на почту, когда им приходили посылки. Почта располагалась внизу, и приходилось побегать по лестницам. Зато все новинки сначала попадали к ней. Она перебирала их, сортировала, что-то брала читать сразу, что-то откладывала на потом.
И в этом была ее нехитрая радость. – Она бежала домой в предвкушении, что сейчас откроет книжку или журнал с новой публикацией. Быть может, потом за ним выстроится целая очередь. И она будет оказывать людям маленькую, но приятную услугу.
Таисия Ивановна любила книги. Она читала много. И разборчиво. Уж в чем, в чем, а в литературе толк она знала. Ее бы не прельстил слащавый романчик из жизни какой-нибудь ветреницы.
Она читала серьезную прозу – Чехова, Бунина, Тендрякова, Нагибина.
И томилась, томилась... Господи, как она томилась...
От чужих радостей, проходивший мимо. От случайных встреч, которые вызывают солнечный удар. От признаний в любви в купе уходящего поезда. От брызг шампанского, которое пили незнакомые герои. От запаха сирени, которая росла в чужих садах.
От всей этой круговерти чужой жизни.
Другой жизни.
Совсем ей неведомой.
Она происходила где-то там – за ее окнами. За ее дверями. Домом. Улицей. Городом.
За пределами ее понимания мира.
Как ей хотелось испытать все этой самой.
И светлую радость от сознания любви ко всему живому.
И пронзительное счастье материнства.
И чувство слияния с этой чудной, ослепительной жизнью.
Но нет, нет, не было у нее этого ничего.
И вообще, она была чересчур серьезна для женщины, как-то по-мужски рассудочна.
Не хватало ей некоторого легкомыслия, озорства, лукавинки, так необходимых каждой женщине.
Она не умела быть кокетливой, игривой, обаятельной. Даже тогда, в молодости, ей не было это присуще.
Правда, она не осталась девой.
Когда-то давным-давно в ее жизни появился необыкновенный, как ей казалось, человек. Он был молод, красив, горяч и ветрен. Он обаял Таечку своей неукротимостью, веселостью и еще Бог знает чем.
Ничего дурного она предположить не могла. Но чувство молодого человека быстро угасло, а она осталась беременной. Конечно, он и не думал жениться. От пережитого стресса у нее случился выкидыш.
С тех пор никаких романтических чувств к мужчинам она не испытывала. Отношения с ними принесли ей только разочарование и боль. Это отразилось на всей жизни.
Мужчины казались ей бесцветными. А ей хотелось видеть рядом яркого, достойного, быть может, даже авантюрно-героического спутника.
Таковые не попадались.
Миром правил хам. И царила скучная посредственность.
Оттого ей оставался отдел комплектования. И это была ее единственная реальность. Однообразная и унылая.
Вместе с ней в кабинете сидели три женщины, все какого-то неопределенного возраста. И неопределенной внешности. Но даже среди них она была самой незаметной.
И вот однажды Таисия Ивановна решила себя изменить. – То был не минутный порыв, – а долгая работа над собой. Ломка стереотипов. Мучительная эволюция.
Она захотела стать заметной.
Серое платье она поменяла на коричневое.
Вместо привычных сбитых башмаков, больше похожих на тапочки, она купила себе туфли на едва заметном каблучке.
Таисия Ивановна поменяла прическу. – Она остригла свой многолетний хвостик и сделала химическую завивку. И даже стала слегка подкрашивать губы. Она едва прикасалась к губам бледно-розовой помадой и потом растирала ее пальцем, – чтобы, не дай Бог, – ее макияж не выглядел вульгарным.
Такая перемена во внешности самой Таисии Ивановне казалась революционной. Глобальной. И что отраднее всего – необратимой.
Сотрудники отнеслись к ее новациям с недоумением и, как ей показалось, с легким недоброжелательством.
А некоторые вообще как будто ничего не заметили.
– Странно, – размышляла Таисия Ивановна. – Неужели во мне ничего не изменилось? Наверное, они просто из деликатности молчат. А может, завидуют? – Не всякий ведь способен на столь решительный шаг. Конечно, они привыкли, что я своей незаметностью подчеркиваю их достоинства. А теперь я стала подчеркивать свои.
Точно – завидуют, – решила Таисия Ивановна.
И все же она была далеко не уверена в себе, робка. Словно вечно ожидала чьего-то окрика, порицания.
И мысль о собственной ущербности, пресловутый комплекс неполноценности мешали ей вполне насладиться собственной смелостью.
***
И вот сегодня в ее жизни случилось страшное событие. А страшным оно было оттого, что выглядело слишком обыденно. Без внешнего драматизма.
Она стояла за книжными стеллажами и что-то искала.
В отдел зашли две сотрудницы. Увидев, что Таисии Ивановны на месте нет, они завели о ней ничего не значащий разговор. Даже не разговор, а так, бабий треп. Они подняли на смех и ее новый наряд, и прическу, и все остальное.
При этом они ни разу не назвали ее по имени – только «Крысеныш».
Таисия Ивановна стояла, затаив дыхание. Она с ужасом слушала эту незатейливую болтовню. И ей хотелось кричать.
Что же получается, – ее усилия, столь много значащие для нее – для других – пусты? И она выглядит смешной? Ну, как же так? Как это понять? Она ведь так старалась. И выходит, все – зря?
Она так и осталась прежним Крысенышем?
Снова словно набежали невидимые волны и с шумом рассыпались на берегу.
И снова зашипела оседающая пена холодным и унизительным словом:
– Крысеныш-ш-ш-ш...
Что за глупое прозвище.
Всю жизнь оно кошмаром преследует ее.
Всю жизнь.
И раньше, когда она была молода.
И теперь, когда впереди – черная пустота.
Значит, это – ее сущность. Ее статус кво. Ее роль на земле. Ее образ жизни.
Ведь если вспомнить, как она жила – ах, да как там она жила? – Это была не жизнь, а так...
Жалкая борьба за кусок хлеба.
Тщедушная радость от обладания этим куском.
И никаких глобальных радостей. Никакой возвышенной любви. Никаких творческих взлетов.
Все низко.
Низменно.
Убого.
И все на фоне вечного безденежья.
Ах, это унижающее человеческое достоинство безденежье!
Какая уж тут свобода мысли, когда в кармане свистит ветер.
Где-то она прочитала об одном любопытном эксперименте над крысами.
Одной группе животных создали идеальные условия: комфортное житье, отборная пища и так далее. А над другой группой буквально издевались: нарушали их покой, держали впроголодь.
И что оказалось? – Первые – сытые и холеные – давали прекрасное потомство. А другие – издерганные и голодные – на глазах стали глупеть и вырождаться.
Вот и она принадлежит ко второй группе. Над ней тоже издеваются.
Господи, ну кому только нужен этот эксперимент?
Зачем заставлять бегать нормальных людей по всему городу, чтобы найти хлеб подешевле. Сэкономишь копейку, а сколько при этом сил и нервов потратишь – немерено.
Зачем держать людей в таком напряжении? Ведь в гости стало ходить страшно. – И потому, что на улицах сейчас небезопасно. И потому, что еще одна причина есть.
Придешь вот так к старым знакомым – а у них и к чаю подать нечего.
Или к тебе кто зайдет в неурочный час – а холодильник пустой. Вот и моргаешь глазами.
Стыдно.
А ведь ты вроде не тунеядец. И не скряга. Ты работаешь. Только тебе не платят.
Зачем же так озлоблять людей? Зачем так унижать их?
И кому все это нужно?
Государству? Правительству?
Понятно, что голодные становятся покорными. Ими управлять легко – помани их только корочкой хлеба.
Неужели оглупить, одурачить, заставить людей жить крысиными потребностями – цель государства?
Ну и что будет делать с этими вырожденцами столь мудрое правительство?
Нужно ведь кому-то и науку двигать, и книги писать, и детей учить уму-разуму.
Что толку будет от интеллигента, скажем, того же библиотекаря, который и дома, и на работе занят мыслями о том, как ему выкрутиться на последние гроши недели эдак две? А то ведь в животе от голода урчит. Неприлично, знаете ли...
Таисия Ивановна вот уже который месяц собирает деньги на новый телевизор. Хороший стоит дорого. Дешевый – себе дороже. Она решила накопить на хороший.
Посчитала Таисия Ивановна и в ужас пришла. Чтобы его купить, нужно семь ее зарплат. И при этом ни пить, ни есть.
Она стала понемногу откладывать. Получалось, что через два года она позволит себе эту покупку.
Правда, на питание ей оставалось совсем мало. Но что поделаешь – она не избалована, привыкла сидеть на одной картошке.
Может, и не выглядела бы она таким заморышем, будь у нее денег побольше.
А она никогда не могла позволить себе ни дорогих туфлей, ни нарядного платья, ни элегантной шляпы. Не говоря уж о мечте любой женщины – натуральной шубе.
Безденежье угнетало. Оскорбляло. И самое ужасное – обрекало на зависимость. – От других людей, обстоятельств и прочего.
Она боялась взять больничный. – А вдруг это не понравится начальству? И ее уволят?
В отпуск она шла тогда, когда все отгуляли в удобное для них время. А ею вроде как затыкали дыру.
Стали на работе распределять дачные участки – ей достался самый худший – рядом овраг и высоковольтная линия.
Таисия Ивановна ни на что не претендовала. И ничего не просила.
Но иногда приходилось брать деньги в долг. – Это было мучительно.
Она любила повторять слова о том, что с деньгами так легко переносить нищету.
Когда у тебя кончаются деньги, но ты знаешь, что они у тебя все равно есть или вот-вот будут – ты с легкостью можешь занять на денек-другой десятку. Никакой ущербности при этом ты не чувствуешь. Напротив, есть в этом какое-то артистическое легкомыслие, эдакая финансовая небрежность молодого повесы.
И главное – тебе с той же легкостью одалживают.
Таисия Ивановна знала одну состоятельную даму, которая время от времени брала взаймы небольшие суммы денет.– Чтобы, так сказать, ничем не отличаться от народа. И чувствовать себя среди нуждающейся публики на равных.
Но это была игра богатой дамы.
Игра. Не жизнь.
Но если у тебя в кошельке последняя копейка, и кончились продукты, и не заплачено за квартиру, и жить до зарплаты еще дней десять – все выглядит по-другому.
Ты просишь ту же десятку. Но делаешь это иначе.
Тебя выдает и затравленный взгляд, и униженная улыбка.
Тебя выдает нужда.
И ее никак не спрячешь.
Все обличает в тебе жалкое состояние духа – вот что страшно.
И людям как-то неловко связываться с тобой. Они отводят глаза, начинают жаловаться на свое безденежье.– Словом, стараются просто уйти от вашего бедного и несчастного вида.
Кому нужны неудачники?
С такой нуждой Таисия Ивановна прожила все свои сорок восемь лет.
И что любопытно – все немногочисленные ее подруги – были такими же убогими и сирыми.
Видно, все-таки подобное тянется к подобному.
И такими же – поклонники.
За исключением, разумеется, ее первого мужчины.
Правда, поклонников было еще меньше, чем подруг.
Конечно, она могла бы выйти замуж.– Но это решительно ничего не изменило бы в ней самой. Она осталась бы таким же Крысенышем, как и была. И наплодила бы таких же несчастных детей. Серых, убогих, забитых.
Боже, какой ужас!
Вот и сейчас за ней увивается один читатель.
Среди посетителей библиотеки всегда находятся такие юродивые. Их отличает совершенно жалкий вид. – Помятые брюки, несвежая рубашка, грязная обувь, сальные волосы.
Их облик говорит о нездоровом образе жизни, о несбывшихся надеждах и больших амбициях. Это неудачники.
За ней такой и ухаживал. Господи, да на него тошно было смотреть. И хотя он был значительно моложе ее – выглядел он совсем никудышным. Да он, наверное, это и сам чувствовал.
По тому, как он заискивающе улыбался и пытался с ней заговорить – она поняла о нем решительно все.
– Сама такая, – думала Таисия Ивановна.
Он ходил с каким-то старорежимным портфелем. – С такими изображали бюрократов в журнале «Крокодил» лет тридцать тому назад. И показывали в давнишних фильмах.
Из портфеля он извлекал потрепанного вида бумаги, брал словари и надолго склонялся над ними.
Он вечно боялся простудиться. И потому даже в теплое время года носил с собой вязаную шерстяную полоску. И чуть небольшой сквознячок – он тут же надевал ее на голову. И вообще любил всякие шапочки, шарфы.
Ему было лет тридцать пять, но он совершенно по-стариковски шаркал ногами, низко опускал голову, сутулился.
Они познакомились.
Выяснился и его социальный статус. Он работал корректором в одной из районных газет. Зарабатывал, разумеется, мало. Был обижен начальством. Женат никогда не был. Мучился квартирным вопросом. Скверно питался. И все такое прочее.
Языки же были его увлечением. Видимо, не состоявшись профессионально, он нашел себя в другой сфере. И здесь никто не мешал его самовыражению.
Это была та область, где его не унижали. Здесь над ним не было начальника.
Однако эти его знания оказались никому не нужными. Он не мог найти им применения.
И потому он часто жаловался, что жизнь не удалась. И что ему вообще не везет ни в чем.
Словом, он оказался обычным неудачником с огромными претензиями к миру.
– Только его мне не доставало, – думала Таисия Ивановна, – мало мне моих бед.
А поклонник оказался назойливым. Он следовал за нею как тень. – Тихий. Нудный. Невзрачный.
Временами Таисии Ивановне его даже становилось жалко. И она мирились с его присутствием.
Но чтобы связать с ним свою жизнь – Боже упаси.
– Что я с ним буду делать? – Говорила она себе.– По молодости не получилось, а теперь зачем мне кто- то? Конечно, я еще не старая. Но хорошего мужа Бог не дал, а такой и даром не нужен.
Не мужчина, а так, дерьмо жидкое, насмешка какая-то. Господи, да еще эта повязочка на голове. И ногами шарк-шарк-шарк. От него же с ума сойдешь. И никакие языки его не нужны. Только бы не слышать этого шарканья.
И приятельницы Таисии Ивановны все были ей под стать. Все они работали или корректорами, или учителями начальных классов, или какими-то мелкими служащими. Словом, были где-то там, внизу, почти на дне.
Все они томились своей несостоятельностью, никчемностью, малой значимостью.
Все они были безденежны и оттого чрезвычайно обидчивы. И у всех был одинаково нездоровый цвет лица – от дурного пищеварения, как видно.
И она сама – библиотекарь. Ну что это за профессия, в самом деле? С одной стороны, ты интеллигенция, а с другой стороны – обслуга. Как официант. Только вместо бифштексов книжки выдаешь.
Кто-то из великих сказал, что лишь гению или сумасшедшему удается вырваться за пределы своего класса.
Таисия Ивановна не была ни гением, ни сумасшедшей. Она была самая что ни на есть посредственность.
И кто с ней считается? Ни власти у нее, ни денег, ни престижа. Станешь тут яркой женщиной, как же...
Получалось, что Таисия Ивановна жила в окружении таких же крысенышей, как она сама.
И никогда ей не выбраться из этого окружения.
Никогда ей не подняться над ними. Не вырваться за пределы своей социальной ауры.
Это ее орбита, ее среда, ее порочный круг.
И не найдется никого, кто бы вырвал ее из этого круга.
По молодости и она порой мечтала о Принце. Грезила. Ждала.
Но чуда не случилось.
А теперь – все. Кончен бал.
Да никакого бала в ее жизни, впрочем, и не было.
Одни книжные стеллажи.
– Как тяжело на душе, Господи.
Таисия Ивановна порывисто вздохнула.
Встать не было сил. А встать было необходимо. Надо ведь просто продолжать жить. В ванне замочено белье – нужно стирать. На комоде стопка чистого белья – гладить. Нужно что-то приготовить на ужин. В конце концов, поставить на огонь чайник. Включить телевизор. Создать хотя бы иллюзию жизни.
А зачем?
Зачем стирать белье, готовить ужин, смотреть телевизор? Я – Крысеныш.
Лучше открыть газ. Задохнуться. Сдохнуть.
И больше ничто ее не побеспокоит. Никто не унизит. Не назовет Крысенышем.
Таисия Ивановна завыла. Протяжно. Страшно. Тяжело.
Как же невыносима эта леденящая тишина.
И так будет всегда – впереди ничего нет. Только эта тишина – вязкая, липкая, холодная.
Господи, как нелепо она прожила.
– А что потом?
После... газа?
Суд Божий?
И что я скажу Ему?
Нет, нет, надо до конца терпеть. Нести эту ношу. Где вот только силы взять?
И опять этот шум в ушах. Этот прибой. Как пытка.
Волны набегают на берег – лениво и невесело.
И шипит, шипит это гадкое слово:
– Крысеныш-ш-ш-ш...
Ее имя на грешной земле.
Куда от него деться?
Она даже не Крыса, а именно Крысеныш.
Не взрослая, хитрая, умудренная хищница, – а какой-то недоразвитый, серый, убогий зверек.
Таисия Ивановна вздрогнула от ужасной мысли, которая ее пронзила, пригвоздила и уничтожила.
– Господи, Боже милостивый!
Она не смогла стать даже Крысой.
1997 г.