Денница,
или Поэт и Черт
Поэма (опубл.)
Денница – утренняя заря. Этим именем в начале сотворения Мира звали Сатану.
Демон
Позвонили.
Я открыл дверь
и увидел глазастого,
лохматого,
мокрого от дождя
Демона.
– Михаил Юрьевич Лермонтов
здесь живет? –
спросил он.
–Нет, – сказал я, –
вы ошиблись квартирой.
– Простите! – сказал он
и ушел, волоча по ступеням
свои гигантские,
черные,
мокрые от дождя
крылья.
На лестнице
запахло звездами.
Геннадий Алексеев.
Часть 1
Поэт:
Опять явился, покровитель тьмы?
Ну, что стоишь, как нищий, у порога?
Давно с тобой договорились мы:
у каждого из нас – своя дорога.
Что надобно тебе? Ты знаешь сам –
пытаться искусить меня – пустое,
да и тебе уже не по годам
занятие старинное такое.
Ты стар становишься. Взгляни со стороны:
заметно исхудал, сутулишь спину,
весь хвост облез, рога не так остры,
копыта стер почти наполовину.
А ты мне вспоминаешься другим.
Ты помнишь, как впервые появился?
Пустил в глаза и пыль, и вонь, и дым,
и шум поднял, – чуть ум не помутился.
Тогда по свету ты гулял не зря.
Посеял злобу всюду, где возможно.
Как все же люди падки... на тебя,
и как живут они неосторожно.
Ведь скольких ты смутил и сбил с пути!
И скольким жизнь испортил ты напрасно!
Теперь стоишь и просишься войти.
Зачем? И почему ты жалок – мне неясно.
Черт:
Позволь войти, я что-то занемог,
дрожу всем телом, и устали ноги.
Я на ветру холодном весь продрог,
впусти, Поэт, погреться дай с дороги.
Поэт:
Ну, заходи, коли не шутишь ты,
хотя на шутку это не похоже.
Но знай, твои мне гадостны черты,
поступки – омерзительны. И все же...
Зачем тебе понадобилась я?
Или другие слушать не желали?
В глазах – остатки адского огня.
А лапы в чем твои? Уж не смола ли?
Как низок ты и жалок, Сатана!
И если б я тебя не пожалела, –
шатался бы и дальше, как шпана
и отвлекал бы добрый люд от дела.
Черт:
Я не к другим спешил. Я шел к тебе.
Пошли все к черту. Я в тебе нуждаюсь.
Запутался я в собственной судьбе.
Прости, что иногда я чертыхаюсь.
Поэт:
Запутался в судьбе? Вот это да!
О, что за мир, где даже черту тошно!
Какая же во мне тебе нужда?
Все дело в том, что ты живешь безбожно.
Зачем плодом запретным совратил
сначала Еву, а потом Адама?
Зачем на зло потратил столько сил,
и ничего не вышло, кроме срама!
В искусстве – так и вовсе произвол –
ведь ум творцов смущаешь ты веками!
Ты почему особенно здесь зол?
Завидуешь, что ты – один, не с нами?
Зачем ты Паганини искушал?
Молва о нем пошла гулять по свету,
о том, что музыку он сочинял не сам.
И мир поверил злобному навету.
И Лермонтов тобой был одержим,
его так волновала эта тема!
Давай о «Демоне» его поговорим.
Какая гениальная поэма!
Черт:
Я знаю, что ты хочешь мне сказать!
Он выбрал путь бретера, дуэлянта!
Ему, конечно, было наплевать,
что свет подумает. Он мучился талантом.
Поэт:
Не ты ли в том способствовал ему?
Подталкивал к дуэли то и дело?
Не скучно ль это твоему уму?
И пакостить ужель не надоело?
Черт:
Я перед ним, конечно же, не чист.
Но я не подкупал его таланта!
Клянусь! Смотри, – вот рукописи лист,
из древнего, как видишь, фолианта.
На нем горят, сияют письмена.
Написаны они, как видишь, кровью.
С моей же помощью становится черна
любая рукопись! Клянусь былой ЛЮБОВЬЮ!
Поэт:
Как можешь клясться ею, Сатана?
Ведь ты же растоптал ее и предал!
Когда б ЛЮБОВЬ была тебе нужна –
о ней бы всему миру ты поведал!
А что ты Гете на ухо шептал? –
Ведь он всю жизнь промучился с тобою.
Но «Фауста» он все же написал,
хотя уже и старческой рукою.
Я знаю, знаю, Гете был масон
и к тайным знаниям причастен был немного.
Послушай, может быть, все это – сон?
Но кто тогда у моего порога?
Я вижу наяву твои черты,
потухший взор и согнутую спину.
Ну, говори, зачем явился ты,
зачем опять явил свою личину?
Пойдем на кухню, там у нас тепло,
попьем чайку с крыжовенным вареньем.
Расскажешь, в чем тебе не повезло,
я – новые прочту стихотворенья.
Ах, черт возьми, ты правда, весь дрожишь.
Но не томи, рассказывай, в чем дело.
Ты простудился просто, говоришь.
А я смекаю, – злоба надоела.
Скорей чайку. Бери лимон и мед.
С годами стал совсем ты плох, как вижу.
Да, злоба старит, – не наоборот,
хотя тебя я тоже ненавижу.
Черт:
Постой, не горячись, ты мне нужна.
Ты выслушать сейчас меня готова?
Ты ненавидеть вовсе не должна,
ведь ты – Поэт. Твоя стихия – Слово.
Поэт:
И что с того? Твоя стихия – Зло?
Вселенское. Всемирное. Слепое.
Всех опалило. Всех оно прожгло, –
ты что-то доказать хотел собою?
Черт:
Я не нашел того, чего искал.
А я искал господства над умами.
Я понял, что я все же проиграл,
и окружен со всех сторон врагами.
Поэт:
Да полно, это мы – тебе враги?
Ты сам первейший враг людского рода.
Вот сам себе теперь и помоги,
но помощи не требуй от народа.
Черт:
Я власть познал. Как сладок ее вкус.
Вам, людям, ведомо ее подобье.
И вас захлестывает много чувств,
и губит вас, конечно, многословье.
Я понял – злу на свете места нет,
как нет – предательству и подлому злословью.
Ты – женщина. К тому же, ты – Поэт.
К тому же, и зовут тебя ЛЮБОВЬЮ.
Ведь я – бунтарь. А в сущности – подлец,
ведь это я своим змеиным взглядом
смущал людей. И я – греха творец
расплаты требую, как требуют награды.
Гордыня мне застила белый свет,
ведь имя мое первое – Денница!
Я светлым был! – Как Солнце! Как Поэт!
Я мог творить! Я счастьем мог лучиться!
Тому, что есть – не радуемся мы.
Мне захотелось большего, – не скрою.
Я был Денницей! – Стал же князем тьмы!
Я Ангел был! – А стал я Сатаною!
Вот мой удел. И это – всех удел,
кто от ЛЮБВИ отрекся, в пику Богу.
Я думал, что я прожил, как хотел,
а оказалось, – в ад торил дорогу.
Поэт:
Так это дом твой, полно, Сатана,
ты сам туда заманиваешь души.
Земля была прекрасная страна,
но ты ее гармонию нарушил.
Ох, что за запах слышу от тебя?
Довольно серой здесь чадить – не дома.
Все злобствуешь на мир, – а вот и зря,
мне твоя злоба тыщу лет знакома.
Я помню, как меня ты искушал –
и роскошью, и деньгами, и славой,
и легкостью пера ты подкупал,
но требовал ты подписи кровавой!
Скажи, зачем была тебе нужна
моя душа? Моя душа Поэта?
Ведь я пишу с утра и дотемна.
И ничего не требую за это!
Черт:
Тебя понять хотел я наконец, –
ЛЮБОВЬ тобою движет иль иное?
Ты что, забыла разве, я – ловец
душ человеческих, – я этого не скрою.
Поэт:
Меня, как ни старался, – не поймал,
хоть я изображала недотрогу.
А знаешь, почему? Да ты пропал:
я ближе не к тебе была, а к Богу!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ну, как тебе варенье? – Похвали.
Крыжовник я всегда варю с орехом.
Весной так пышно все кусты цвели,
душе – и наслажденье, и утеха.
А ты всю жизнь на злобу загубил.
Ты, – лучший Ангел и надежда Бога.
Тебе на покаянье хватит сил?
А сил тебе потребуется много!
Согрелся хоть немного у огня?
Я понимаю, – натворил ты лиха.
Ну, так и быть, сиди уж у меня,
и на душе, быть может, станет тихо.
Ты был всегда несчастен, одинок,
тебе всегда недоставало друга,
тебе никто не разу не помог.
И ты устал, и сник, и сбился с круга.
Хотя... ну что сама я говорю?
Я черта чуть не другом называю.
Я, может, тоже лихорадочно горю?
Или с ума сошла уже, – не знаю.
Черт:
Так помоги, Поэт. Мне другом стань!
И за меня пред Господом замолви!
Мне слово нужно доброе – не брань.
А я за это все тебе исполню.
Я за тобой слежу уже давно.
И знаю, ты одна помочь мне можешь.
Когда настанет Суд – ты хоть одно
замолви слово за меня. Замолвишь?
Я помощи твоей прошу, Поэт!
Я знаю, ты всегда искала Знанье!
И Молодость, которой уже нет.
Ну, и наверно, надобно Признанье.
Я помощи прошу! Я так устал!
Проси, что хочешь ты взамен на это!
Ты ищешь Истину? А я ее познал!
И к черту предрассудки. Жду ответа!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поэт:
Ответствую тебе, мой искуситель,
мой злобный и несчастный Люцифер.
Что о тебе подумает Спаситель,
когда ты подаешь такой пример?
Ты говоришь, что Истину познал, –
да ни черта ты в ней не понимаешь!
Да, ты был мудр. Но вот мудрее ль стал,
коль мне бесстыдство это предлагаешь?
Да, ты силен. И все еще велик,
и надобно всегда глядеть нам в оба.
Достаточно взглянуть на мир – и вмиг
становится понятной твоя злоба.
Черт:
Старик всегда ко мне был очень добр,
а я ему ответил черной злобой,
неравной яду миллиона кобр.
Но я Суда боюсь, страшусь я гроба.
Поэт:
А что так струсил – ты же так велик!
Ты – Люцифер! Ты – покровитель бездны!
И даже в ненависти ты столь многолик –
придумай то, что может быть полезным.
Черт:
Старик не будет слушать моих слов
и не простит мне подлую измену.
Я – Грех, я – воплощение грехов,
куда рога чертовские я дену?
Поэт:
Конечно, я замолвлю, – коль могу
тебе помочь, – так и Господь нас учит,
что помогать должны мы и врагу,
который истребляет нас и мучит.
Черт:
Что хочешь? Говори. Не поскуплюсь.
Я знал. Я не ошибся. Ты поможешь.
О, как я гнева Старика боюсь, –
как смачно надает он мне по роже!
Поэт:
Молчи, дурак! Ни слова одного
я тоже не хочу услышать боле.
МНЕ ОТ ТЕБЯ НЕ НАДО НИЧЕГО!
Я не послушна злобной твоей воле!
И главного ты так и не познал.
Ты возлюби и Господа, и души
живых людей, которых убивал,
топил и жег – на море и на суше.
Ответствую тебе, великий бес, –
мои слова тебе не будут новью:
коль раньше ты был жителем небес, –
вернись к ЛЮБВИ. Мир движется ЛЮБОВЬЮ.
Ты знаешь сам, что я стихи пишу
и ничего не требую за это.
Достаточно того, что я дышу,
и в доме много божеского света.
Вернись к ЛЮБВИ. Денница – это ты!
Покайся в том, что был ты Люцифером.
Пути к ЛЮБВИ, быть может, не просты!
Зато другим ты можешь стать примером.
Быть может, ты погибнешь, – ну и что,
ведь ты при жизни прозван был нечистым.
Теперь ты, верно, должен сделать то,
что раньше было просто ненавистно.
Покайся, – это страшное тавро
смывается единственным – ЛЮБОВЬЮ.
Ты сеял зло. Посей теперь добро,
пусть даже заплатив за это кровью.
Ведь ты любил такую ставку сам
и требовал, как водится, расплаты.
Конечно, Богу, ангелам и нам
месть не нужна, – но мы не виноваты.
Ты выбрал сам ужасный этот путь,
а больше всех был награжден дарами.
Ты должен Богу – Богово вернуть.
А Суд его уже не за горами.
Черт:
Я понимаю: нет пути назад.
Наверно, ты права. И я исчезну.
Сгорю в аду, в котором все горят!
И в собственную рухну бездну!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Спасибо. Я согрелся и обмяк.
Крыжовник твой с орехом очень вкусен.
Я в кулинарном деле не мастак.
Я в ненависти более искусен.
Прощай, Поэт! Теперь я ухожу.
В смятенье я. Но, чёртовое слово,
я почему-то жизнью дорожу,
душа как будто к смерти не готова.
Поэт:
Как странно слышать о душе, где нет души.
Чернее ночи ты. Чернее черни.
Иди же с Богом, бес, да поспеши.
Уж вечереет. И ложатся тени.
Черт:
А можно, я еще к тебе приду?
Спасительна такая мне беседа.
Мне так темно в мной созданном аду.
Я проиграл. За Господом победа.
Поэт:
Ну, приходи. Да только не сули
свои дары лукавые напрасно,
хоть падки на них даже короли.
Иди скорей. Темнеет с каждым часом.
Однако помни, покровитель тьмы,
ну, что стоишь, как нищий у порога, –
давно с тобой договорились мы:
у каждого из нас – своя дорога.
Часть 2
Черт:
Я снова в дверь знакомую стучусь.
Открой, Поэт, согрей меня приветом.
Я так твоей немилости боюсь,
довольно я назлобствовал по свету.
Уж утро. Свет рассеял мою тьму.
А я – один. Невесел я и мрачен.
За что мне муки эти – не пойму.
Старик мне мстит, наверно, – не иначе.
Шаги я слышу. Здравствуй, мой Поэт!
Я вновь пришел с поникшей головою.
Поговорим с тобою tet-a-tet.
Я гибну. Я не знаю, что со мною.
Все борется, и все горит внутри.
Я, кажется, с ума немного спятил.
Еще б чуть-чуть, еще б денечка три –
я б самому себе послал проклятье.
Поэт:
Так заходи же, выстудил тепло,
вчера весь день, с утра топилась печка.
Не ты ль весну такую всем назло
устроил? – Ищешь теплого местечка?
Иди к огню. Ты сам замерз, как черт.
Нос покраснел. Ты выглядишь устало.
С тобой не виделись мы, кажется, уж год.
Так что с тобой за это время стало?
Черт:
Да сколько времени бы ни прошло –
душа моя в потемках страшных рыщет.
Не уничтожил я содеянное зло.
Не стал я милосерднее и чище.
Гляжу вокруг – деянья моих рук
не радуют. Но мной мир перестроен.
Мильоны бед. Мильоны страшных мук
людей терзают. – Я во всем виновен!
Но главное – и что всего страшней –
что совершил – исправить я не в силе.
Не потому что я такой злодей, –
народ – ослаб. Титаны – прежде были.
Народ смиренно принял мое зло,
как будто так всегда существовало.
Мной брошенное семя проросло.
Добра, как видно, в людях было мало.
Старик вас сотворил, да вот беда, –
несовершенными он сделал вас маленько.
Конечно, это мелочь, ерунда, –
а для меня хорошая лазейка.
Ты знаешь, почему я поднял бунт?
Гордыня, скажешь, шибко распирала?
А почему? – Старик ошибся тут –
добра в меня вложил он тоже мало.
Талант творца, способности – одно.
А качества души – другое дело.
И в людях так, – заметил я давно, –
да ведь и ты, наверное, разглядела.
Один писака пишет о добре,
а сам строчит на ближнего доносы,
и жрет за это он на серебре.
Видал я всяких. Есть еще вопросы?
Поэт:
Постой же, бес, ты говоришь не то.
Все это от лукавого, наверно.
Несовершенство было, – ну и что?
Так обратись к тому, что совершенно.
Ты к Богу приближенным был, да так,
как из людей никто мечтать не смеет!
Ты выбрал тьму. Какой же ты дурак!
Свободной волею – любой из нас владеет!
Ты выбрал тьму. Ты сам так захотел.
И что теперь ты ищешь виноватых?
Прости меня, но ты мне надоел! –
Твоею прихотью – мы злобою объяты!
Касаемо талантливых людей –
скажу тебе: талант всегда от Бога!
Плетешь им сеть из тысячи страстей, –
тебя же прогоняют от порога.
Об этом говорили мы с тобой,
но ты, как вижу, успокоиться не можешь.
И до сих пор ты с головы больной
все валишь на здоровую, похоже.
Ты Врубеля искусно искушал!
Поизгалялся, вволю насладился!
И свел с ума! Тебе талант мешал?
С чего ж тогда неистово бесился?
Ну, а Нижинский – чистое дитя,
с кем грех недопустим и невозможен.
Однако же и он прельстил тебя.
Тебя большой талант его тревожил?
А мой любимый трепетно Ван-Гог, –
чем он не угодил тебе – злодею?
Поиздевался так, как только смог.
Ох, отойди! А то я дам по шее!
Ты видишь, черт, не нужен ты творцу –
художнику, поэту, музыканту!
Пора уже понять, что не к лицу
и помощь предлагать свою таланту.
В тебе же, бес, нуждается лишь тот,
в ком нет таланта божеского вовсе.
Идет за веком век, за годом год, –
не разобрался в этом ты вопросе.
Черт:
Я знаю. К Достоевскому ходил.
Вот где умище! Исполин! Философ!
Уж сколько прилагал тогда я сил!
А сколько задавал ему вопросов!
Но перед ним я оказался слаб.
И Льва Толстого я не переспорил.
И Чехов избежал чертовских лап.
А с Буниным и вовсе был я в ссоре!
Не мог постичь его большой талант!
Он так огромен! Так сияет светом!
Хотел забрать к себе поэта в ад!
Но я бессилен был перед поэтом!
И с Пушкиным боролся тоже зря!
Поэзия – вообще святая сфера.
Божественная, видимо, стезя.
И Богом отпускаемая мера.
Поэт:
Вот в этом, бес, ты совершенно прав.
Поэзия – гармонии дыханье.
И как бы с нами ни был ты лукав, –
Поэзия – особенная тайна.
Зато Цветаеву ты к аду подтолкнул.
Но что ей ад? Она над ним взлетела!
Согнуть ее хотел – но не согнул!
Она – душа крылатая – без тела!
Что ей твой искус, бесталанный черт!
Еще при жизни, над земным взлетая,
до райских поднялась она высот!
Что ей твой ад, когда она – святая?
Однако ты лукавишь снова, бес.
Вот я сейчас пишу стихотворенье.
Поэзия – от Бога. От небес.
Но ведь и ты – небесное творенье.
Черт:
В тупик я загнан. Снова ты права.
Живу беспомощно, с душою полумертвой.
Вот моя лапа. Вот и голова, –
клянусь, – готов я сгинуть. – Слово Черта.
Но ты замолвишь слово на Суде?
Страшит меня конец. Пугает плаха.
Возмездье мне мерещится везде –
дрожу я не от холода, – от страха.
Поэт:
Да вижу, понимаю все сама,
но странны от тебя такие речи.
Тебе все раньше было трын-трава,
ведь ты же, окаянный, бессердечен.
И ненавидеть я тебя должна –
колеблешь ты основу мирозданья –
ЛЮБОВЬ. Ты понимаешь, Сатана, –
ты замахнулся аж на основанье!
Не надо все валить и на людей –
«слабы они, во всем они виновны,
добра в них мало...». – Все это скорей
попытка оправдать свой путь греховный.
Черт:
Налей чайку. Отраден мне уют.
Утишь печаль. И пожалей беднягу.
Понадобится что, – я тут как тут,
у ног твоих. Костьми покорно лягу.
Поэт:
Опять ты за свое. Неисправим.
Наверное, помрешь ты тоже с этим.
Рассеется тогда туман и дым,
и как вольготно станет жить на свете.
Вот крепкий чай. Ты нынче будешь с чем?
Тебе – твое любимое варенье?
Отогревайся, ну, а я меж тем
рассею твои странные сомненья.
Твоя лукавая беда – в тебе самом.
Винить во всем других – ума не надо.
Найди же силы, пораскинь умом, –
покайся. – И последует награда.
Черт:
Какая? Смерть? Так это и страшит!
Я слаб. Я суеверен стал, как баба.
А вдруг меня он все-таки простит?
А что потом? Скажи... О, муки ада!
Поэт:
Заламываешь руки. Ох, прости,
не руки – лапы. Да не в этом дело.
С тобой нам, бес, совсем не по пути.
Грешить – грешил. Ну, так покайся смело.
Умел блудить – умей держать ответ.
Ты посягнул на вечные законы!
ЧТО В БУДУЩЕМ? – ТЕБЯ ТАМ ТОЧНО НЕТ!
Останешься ты в прошлом, «в леты оны».
Черт:
Ты, верно, хочешь что-нибудь спросить?
А рассказать тебе могу я много.
Ну, сколько, например, осталось жить, –
хоть с этим и у нас довольно строго.
Поэт:
Нет, не хочу! Меня спасает Бог –
от ненависти, недругов и розни,
поступков некрасивых, злых дорог,
и даже от твоих чертовских козней.
Я с нашим миром в мире жить хочу.
А Бог – во всем, везде. Всегда он с нами.
Тебе все это было по плечу. –
Денница озаряет мир лучами.
Но мне тебя ни капельки не жаль.
Ты опорочил имя доброй славы.
И хоть страшна теперь твоя печаль, –
ты заслужил забвение, лукавый.
Черт:
Так значит, это – все? Конец? Финал?
Мне больше никогда не стать Денницей!
ЛЮБОВЬ я предал. И теперь пропал.
Мне к Богу никогда не возвратиться.
Захочет он теперь меня простить? –
Мне наказанье следует сурово.
Зато я знаю, как мне дальше жить.
И странно для меня это, и ново.
Поэт, но я не требую взамен
участия, ни даже снисхожденья.
Еще мне далеко до перемен,
а миру далеко до возрожденья.
Но все ж ответь, прошу тебя я вновь.
Я все же – Черт, я все же – злая сила.
Неужто правда, главное – ЛЮБОВЬ?
И неужель она все породила?
Поэт:
Ты сомневаешься... у бездны на краю?
ЛЮБОВЬ есть истина. Она источник света.
Ты дал мне слово Черта. Я даю
тебе свое, священное – Поэта.
Черт:
И все же страшно. Что будет потом,
когда меня не будет средь живущих?
Как будет выглядеть Земля – ваш общий дом?
И мир божественный – ликующий, поющий?
Как жаль, – я не увижу ничего.
А мог бы в мире жить, как божьи птицы,
когда б не стал предателем его, –
тогда, впервые, будучи Денницей.
Чайку подлей. Мы пьем, как в старину,
чай в подстаканниках. Мне так это приятно.
Пора мне уходить – в свою же тьму,
а мне не хочется туда идти обратно.
Нет, нет, мне далеко до перемен.
Все это – благородные порывы.
Я понимаю это, между тем, –
душа болит, страшны ее нарывы.
Ведь я – бунтарь. А в сущности – подлец,
ведь это я своим змеиным взглядом
смущал людей. И я – греха творец
расплаты требую, как требуют награды.
Гордыня мне застила белый свет,
ведь имя мое первое – Денница!
Я светлым был! – Как Солнце! Как Поэт!
Я мог творить! Я счастьем мог лучиться!
Тому, что есть – не радуемся мы.
Мне захотелось большего, – не скрою.
Я был Денницей! – Стал же князем тьмы!
Я Ангел был! – А стал я Сатаною!
Ну, все. Глоток последний. Ухожу.
Прощай, Поэт. Теперь уже навечно.
Беседой нашей очень дорожу,
хоть я и поступаю бессердечно.
Ты вправе даже вышвырнуть меня.
Но ты – Поэт. ЛЮБОВЬ тобою движет.
Ты греешься у Божьего огня,
и ты меня намного к Богу ближе.
От зла я очень скоро отрекусь.
И буду, как велишь, молить прощенья.
А на Суде, которого боюсь, –
просить не надо за меня. – Решенье.
Поэт:
Согласна, Черт, с тобой. Тогда иди.
И снова говорю: иди же с Богом!
Назлобствовал. Нагадил. Навредил.
Вот почему и прожил так убого.
Кому дано Денницей быть – с того
и спросится, конечно, очень строго.
Молись и кайся, больше ничего
спасти не может, бес. Иди же с Богом!
Но вот чего я так и не пойму, –
ты Гоголю зачем являлся часто?
Смущал покой, мешал его уму.
Ты искушал его? – Но это же напрасно.
Он так богобоязнен был, заметь.
Так в мыслях – чист, душой – ранимо-болен.
Ты искалечил жизнь ему и смерть.
Мир вздрогнул. Ты, наверное, доволен?
Черт:
О, как теперь виню себя, Поэт!
Да, искушал его весьма искусно.
А он меня хотел спасти от бед, –
меня, злодея! – Чтоб мне было пусто!
Тогда я не был к этому готов.
Казалось мне, зло – больше, чем идея.
Мне было наплевать на всех богов.
Я думал, что я миром завладею.
Теперь, когда конец мой недалек –
я струсил. Я тебе признался честно.
Кончается отпущенный мне срок.
Мечусь. И нет мне в мире места.
Поэт:
Тебя ко мне гнала твоя беда,
а не сознанье низости душевной.
Но лучше поздно, Черт, чем никогда.
Я тоже, бес, с тобою откровенна.
Весь день проговорили мы с тобой.
И день прошел, и ночь, и утро снова.
Смотри, – рассвет – ярчайшей полосой.
Тебе пора. Теперь душа готова?
Свобода воли – это не пустяк.
Как долго совести не слышал ты укора.
Заря сияет. Видно, это знак
за все ответ держать тебе уж скоро.
Унылый, злобный, сгорбленный старик!
Момент настал! И надобно решиться!
Пришел твой час! Яви свой прежний лик!
И миру покажи, что ты – Денница!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ушел. А в голове – такой дурман.
А чай допил. Пришлось ему по вкусу
мое варенье. Надо же, – гурман.
Не скажешь с виду. Празднует он труса.
Беседа с ним – мне тоже как урок.
Поэт и Черт – стариннейшая тема.
Устала я. Прилягу на часок.
Я дело сделала. И кончена поэма.
2000 г.
Чертова дюжина
/эпилог в тринадцати строфах/
Приставленный ко мне бес
все при мне и мучает меня.
Лев Толстой. Дневник, 22 ноября 1896 г.
Да что со мной, – не знаю, что со мной?
Ни радости, ни воли, ни покоя.
Зароюсь в одеяло с головой,
и сердце слышу – все еще живое.
Стучит покуда, жалуется мне,
что нет ему желаемого счастья.
Хотя для счастья хватит, и вполне,
того, что есть в моей разумной власти.
Есть дом, – он полон радостных хлопот.
Есть сад, – почти что с райскими плодами.
Семья любимая – мой щит, мой тыл, оплот.
Поэзия – и вовсе рядом с нами.
Но я мечусь. Ищу – не нахожу
единственного смысла, оправданья:
зачем живу? Зачем не дорожу
порою и самим существованьем?
Мне все – не так. А как – я не пойму,
в моей совсем не радостной отчизне.
И недоступно моему уму,
как научиться радоваться жизни.
Узрит ли Бог мою тоску-печаль,
мою тщету, стесненную тревогу?
Неужто, Господи, тебе меня не жаль?
Душе заблудшей укажи дорогу.
О, чудо! Чудо! Впрямь произошло!
Мне путь отверст. Я поняла причину!
Я увидала, что есть в мире зло.
С него срываю маску и личину.
Я вам откроюсь сразу: это черт.
Тот самый бес, что мне являлся дважды.
Теперь понятен рассуждений ход,
и грешных мыслей появленье даже.
Вот где истоки истинного зла
и моего духовного блужданья.
Но вовремя я это поняла.
И верно, избежала наказанья.
Я говорила: не боюсь его.
Да, не боюсь, – и повторить готова.
Но сети он плетет из ничего,
и будет их плести назавтра снова.
С тех пор, как он являлся, минул год.
Мне обещал покаяться, повеса.
Но видно, не пришел его черед.
Или не видит в этом интереса.
Пришел, просил, унизился, – и как!
Теперь мне мстит, наверное, за это, –
ведь я увидела, то он в душе – слабак.
Но мстить за месть никак нельзя Поэту.
И впрямь, я беса вовсе не боюсь,
ведь я его предвижу пораженье.
Ах, Господи, за беса я молюсь,
ведь он – твое несчастное творенье!
2000 г.