К.Татьяне
Вашу мысль,
изгадив с самых честных правил,
как разжиревший бюрократ в просиженном кресле
обрежет пособие, словно их равви,
и поп-стар окрестит.
У меня в душе
ни одного седого волоса.
Я вообще –
бездушный идиот.
Вместо сердца – батарейка –
плюс и минус полюсы,
вместо мозга –
лампа
и диод.
Промежные!
Вы XXX в постели ложите,
XXX на мясо сдаёт грубый,
и – расчленяет ножиком,
и – топором рубит.
Не мысля гордый свет забавить,
как кухарка в страницы поваренной книги
я молюсь:
Ave Maria! Ave
Татьяна,
я над всем, что было,
ставлю <nihil>.
А пока лип сиз
с розоватым отливом
мой стих –
Апокалипсис
шёл по времени,
как мальчишка пытливый
через мостик.
За всю свою жизнь никого не простил я.
И пёс пусть бьющую руку лижет.
Моя не взятая Бастилия,
мобильный эшафот на лыжах.
Вы думаете – шизофрения?
Это было,
было в Рубцовске
(а могло бы
в Лондоне, Париже иль Риме…)
Татьяна сказала:
«Встречаемся в восемь».
Сонный вечер
поперхнулся смогом.
Вышел на улицу
с шприцами по лестнице
горы свернуть,
но одного не смог бы:
стрелкой часов
повеситься.
Меня тогда
отвлечь не могло бы
Иисуса Второе пришествие –
я т.а.к. торопился,
что над маршрутки оглоблей
взял
реактивное
шефство.
И перед облезлыми близнецами-домами
рядами вдоль улицы пыльной
скорее, скорей!
О, мама,
почему у меня нет цепеллина?
Двойные фонари карет-газелей
ловушкой пассажиров свет изливают.
Недавними вырвало –
и новых съели –
газели на деле рассекретились львами.
Вам ли
вымаливать милости времени?
Мне ли
гипнотизировать жидкость кристаллов?
Знаю:
даже картины Вермеера
мельницей-хроносом смелет,
лопасти не устанут.
Устами младенцев
лепетали минуты,
телега скрипела,
по городу мчась.
Неистовый зверь
уснул в приёмнике…
Футы-нуты! –
прогремел восьмой час,
серый,
тёмненький.
Дохлая зебра
обвисшего лоска,
пешеходы переходного возраста
по чёрным, белым асфальта полоскам
будут автонавоз грести
мимо кирпичных
Сбербанка банок,
мимо гимназии-школы,
где во дворе улики уколов,
дети с портфелями Дольче-Габано.
А вам бы
читать романы о вас,
под окнами слушать песни,
но в голове
постмодерна завяз
скальпель,
срезающий плесень.
Скальпель – игрушечный –
из набора хирурга:
если ребёнок,
то режет,
а если подрос,
то брань и ругань
в забвении реже.
Игры заменит порнушечка,
детский сад – Маркиз де Сад,
институт – проститу –..
тки,
плети узоры,
шей
персидских
котят в хорошие руки,
тихие зори,
шорох мышей…
Это не Бруклин
Брюки в полосочку –
дай папиросочку.
Ленью томим –
дай амфетамин.
Яркая курточка –
дай самокруточку.
Джинсы в клеточку –
дай сигареточку.
здесЬ – там – и
may I come in?
& я ускорю брызги,
проходя мимо мусорных БАКов.
Интересно,
был ли изверг
писатель Набоков?
На буквы,
поди,
смотрел с презрением.
Каждое слово,
как девять граммов –
проглотишь без Ренни,
размажешь без Рамы.
Каков
В.Набоков?
На Бога,
в иконы законсервированного, уповают.
Wихри враждебные над нами веют.
Wолки голодные под окнами воют.
Wеки поднимите Вия!
Топоры
и ропот,
отложенные до поры,
извлечём
квадратным корнем всех бед,
в зеркало лезвия скривим лицо
и на плечо
вместо сумы – вещи в себе,
и от ветра
ответа
ждать:
во что всё это выльется?
. . . . . . В пожар сердца
или очередной мой эксперимент?
Видели вы Её,
. . . . когда она сердится?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . Она кинжал ласково вонзает,
словно убийца без особых примет,
нежнее тысяча девятьсот восемьдесят восьми заек,
всем остальным подавая пример.
. . . . . . . . Видели вы меня рядом с Ней?
Иллюстрацию двоичной системы.
И в самом кошмарном моём сне,
где чёрный человек в цилиндре мсье,
я не схожу
поездом
с темы.
С тем и
рельсы взрывали,
мосты,
испепеляли деревья,
.деревни.
Тактика выжженной земли,
остынь,
у меня т.а.к.
тика выжженных сердец –
липкий напалм
заменила
липкая ревность
на фоне напрасных надежд рдеться.
А я сжёг себя без остатка,
.Татка,
чем я ближе к тебе –
тем от Вселенной дальше.
Будь я Бог-олигарх,
продал бы всё –
гелевой ручке не нужно промокашек.
Кстати,
кто-то читал
Мураками,
Басё,
Я же не пробовал перловой каши,
уши и душу
в лохмотья иссёк
дружбой, исполненной фальши.
В детстве Мария
звалась просто Машей.
Бред маляРИИ
верхом тормашек
машет ушами,
как крыльями птица,
он на шее котят завис кирпичом,
Евгений Онегин на кровать мне садится,
Евгений Онегин хватает за плечо.
Евгений Онегин
водит пальцем в поваренной книге
‘репчатый лук обжарить на слабом огне’ –
быстро, словно рэп читал ниггер,
любовная лодка разбилась о гнев –
листок мяты перечной,
сочный как Orbit,
сочнее обид –
и не к чему перечень
глаз,
.вылезших
из орбит.
Не забыть
вкус жаренного беляша
и шрам от ногтей в мягкой ладошке.
Что поделать,
третьим лишним был левша,
наивный художник.
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
‘Слушай, слушай –
бормочет Онегин –
На холсте слишком много намазано масла.
Было бы лучше
довериться неге,
в маршрутке знакомившись с Настей.’
— Снасти нехитрые –
на пескаря…
‘А что тебе нужно – бомбометанье?’
— Нет Мне достаточно шаг ускорять
в ногу со временем
к Тане с цветами.
<<Футуризм – говорил он –
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие строки
никому неизвестны.
Это ничего,
что много мук
приносит
сотворение
песни.
Если жонглировать словом
как мячиком –
тешить детишек
в коротких штанишках,
то будет просто –
очень заманчиво –
больше услышат.
Если жонглировать словом
как гирями –
развлекать
любителей
экстрима…
Зритель следит за опасными играми –
штука, известная с Древнего Рима.
Эквилибристика
словом-гранатою,
с виду
похожей
на резиновый мячик,
чревата делением тела на атомы –
саспенс для зрячих>>
‘Прячет
собака блох,
как Блок
свою Незнакомку,
как новоявленный поэт
первые ис/у-пражнения выбрасывает,
скомкав.
А то,
что не выбросил,
гордо непоруганной святыней держит.
Иди,
почитать выпроси
и растопчи,
Сержи!’
— Мой прескверный гость,
ты не смеешь этого!
Ты ведь не Сатана Нельсон-младший?
|Брось собаке кость| –
призыв к насилию,
поэтому
едемте дальше.
Даши
Павловой
овсяные волосы собраны в хвостик
и улыбается апельсиновой долькой.
Лица не помню –
заржавел гвоздик:
за 15 лет навешано столько
портретов,
о трети
которых и думать не надо.
Лучше димедрол запить не лимонадом
и тешиться надеждой напрасной
и уходить
в Никуда
на праздник.
Разных разинь
конечно
тянет в магазин.
Не газом
Третьего Рейха
.убитый Разин
и не орехом
я
ехал
задом наперёд,
разинув рот,
рубаху,
душу.
Мелькнуло в парке:
прёт
Пушкин.
— Сушки, сушки – бормочет я мне. –
Мигом мягкие становятся в чае.
И вдруг становится намного темней,
словно на улице свет выключают.
Был он И Ященко
знал кто муж, и поёт
хоть с небольшой, но хватит всем силою.
И какую-то девушку
(и ныне) зовёт
судьбой коронованной Милою.
В декабре, постарев
на волосинку ещё,
на снегу, что до дьявола чист,
не жалея,
алея
индикатором щёк,
по следам
после дам
волочись.
‘Исть,
позв`онишь –
попахивает колхозной вонью.
ТВ и гляди дома едим
пойдет тёплый воздух на волю’
— Тогда его поднимет как воздушный шар,
он в тур чинский пустится.
Будет комедия
в стиле П.Ришар
и сл`авна,
что устрица.
‘Да, брат,
твой бред матёр и не брит.
Я знаю, где брод,
но я тебе – Брут,
Марк Юний Но юный,
юный, смешной дуралей,
не намного ль уютней сидеть в гостиной,
чем одинаково гулять поперёк аллей,
одиноко в реке колеть
иль под бомбёжкой быть осетином?’
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Это было…
и кобылой,
накормленной неслось такси,
курицей неслось, кудахтая магнитолой.
Я раскарябывал злость-оксид
в душе, опаршивевшей тем,
что не тонет.
Не Таня
бомбометанье
инициировала,
не тиной
поросли все органы,
сердце – ВИЧ-инфицированное
после целому дрянной оргии
стукнет опустошённым стаканом о стол,
веткой в стекло, непрошенным гостем,
молотком по пальцам, задним мостом –
стукнет, что треснут все кости.
Постой!
Не стучи Т.А.К.
Адреналин что ли впрыснули?
Пора зазубрить после ста читок
этот стих, изъеденный крысами,
стих,
повторяемый вновь и вновь,
стих под названием
“Не надо давать ложную информацию”
Субъект с объектом
местами менять,
мешать существительное с
<обниматься>,
путать свой
<Ъ-ер>
с какой-нибудь
<Ять>,
вместо серенад –
<мацать>
Семнадцать
мгновений весны –
да кто их считал в самом деле?
Год,
опадая, уходит,
и с ним,
перманентных явлений модели.
Одели
куртки, ветровки, пальто,
о Дели
вспомнили,
потому что там жарко.
Вишнёвый сад
.три сестры
и Антон
декорацию сняли,
обшаркав.
Арки
трёхшарнирные
определимы статически.
икрА
на ветках рябины не рыбины
защёлкнется в птиц тиски
кровавыми глыбами.
либо мы
мобил
связь прекратим
.‘Ты – кретин! –
Онегин отделился от тени на стене –
Не распыляйся зря дихлофосом,
выбей на перфоленте мозга
н_а_с_т_и__н_е_т.
Как не было Маши, Наташи и Фроси’
Когда-то и Господа не было.
Было абсолютное ничто.
Не в трактире пьянчуга с глазами – nebula,
ни чёрная дыра, ни штоф
не переливались пылинками в контровом свете –
не было света,
не дышал ветер,
не над чем было господствовать,
руководить, созерцать,
раздавать порции
добра и зла.
Зола
заалеет,
обрастёт плотью,
зазеленеет, распустится деревом,
на повторный сеанс билетик уплотит
глядеть необычное деево.
И вскрытыми трупами последней печати
патолог.анатом
как Sтрашный суд-мед`Эксперт
Oтправит нас грешных в рейс-чартер
S приставками экс-ы,
помятым гранатом.
Кто был президентом?
Собирай-ка манатки.
А был ты студентом,
врачом, проституткой, министром, святошей…
Все – бывшие,
и,
друг мой,
ты – тоже.
Разорванный плод
брызнется соком,
а в царство не бесное кастинг не хилый.
Сорви занавески с заколоченных окон,
выхаркни как чахотку
последнее хокку
и
одень бахилы
в Рай.
.<Яр –
rлубокий заросший овраг>
Много слышал по жизни я врак:
как по мостику глупенький грек
продефилировал.
Вдруг рак
щёлкнет клешнями (преувеличить не грех)
и перекусит напополам
divide et impera –
дели по полам,
по расам,
по массе,
по мясу
Пегаса.
Не гаснет
у человека ребячий задор
на ржавые грабли,
лезть на забор
непознанных истин,
непонятых смыслов,
преумножая
и без того
большие
жали.
Идёт ветер
ретив
и переходит к реверсу,
кружится мухой в кружице,
позёмкой на пути
и, возвращаясь, греется.
Корейцев
проходит род,
.а фронцузов приходит.
Жил когда-то Дидро,
а раньше – Один.
Ещё один почти центон
ввернул старой лампочкой в гирлянду
и задал певчей птице тон,
из Ада выкрал ацетон,
и за хвост вынул лямбда
Ямба –
дряхлого старика
вопреки Заповедям не чтил,
а в море течёт любая река.
<Смотри это новое!> – мечты.
А время вырвалось из труб,
из луж
и в них размноженных луночек,
с колёс
и вышибло искру
салютом люто пополуночи.
Чик чек –
это то твои,
то в`ои.
У тебя есть не только
нечего –
у тебя каждый атом меченый,
и Ной замочен
тобою.
Ты являешься на коне,
жонглируя копьём, как Святой Георгий.
Только не я дракон,
покрытый человеческой коркой...
И нечего прикидываться дураком
и зеленеть орком.
Тёрку
возьму я на Kухне
i
S пятого этажа
по бетонной леSтнице,
ни одним мускулом не дрожа,
как ухну –
и всё
на ладони
поместится.
Сыр с чесноком потереть –
очень вкусно,
а если попробовать ангелов в клочёчках?
в Раю й
без паспорта не узнан
хватаю ангелов за щёчки.
Чётче
слышны шаги,
ключи как шпоры бряцают в кармане.
мне померещилось,
будто Шойгу
над катастрофой с бубном шаманит.
Внимание! Внимание!
Говорит Массква:
на двадцать шестом этаже публичного дома
за семь смертных грехов
пусть бросят нас в домны
стихов
на глазах
у детей,
на устах
несколько слов о моей матери,
настал час
внимательных
атомных
войн.
Инстинкт самозахоронения.
И вот
фигура Евгения
с тростью и в чёрном цилиндре,
жертвою злого гения
тянется Ленский,
трупом в самом расцвете сил [Линдгрен],
сердцем –
холодной железкою,
шевелится
куклой на леске.
— Онегин, ты что – Андалузский пёс?
Бурлак дохлых ослов на рояле?
Плащ твой в горошек от Таниных слёз,
туфли облеплены в Ленского слизь –
что-то не т.а.к явно.
‘Да, друг мой, ~ Oui, mon cher
Я очень и очень болен ~ больней Оли
Сам не знаю, откуда он вылез ~ в роли Ленского – Брюс Уиллис
Кровь смыть рук легко –
а гной в душе? ~ персидских шей
Это вам не bowling! ~ Это взмыленная кобыла по кличке Петля
или в ладонь лёг конь –
незатейливый Револьвер.
Подстреленный Ленский на снегу не петлял,
подстреленный Ленский спокойно лежал.
А после –
тигрицы раненной рев Оль / Вер /
Надь / Люб /
Лен / Инн /
Ир / Ань /
Тань / Кир /
Мил / Лер ...
A Claire –
аппетитная дамочка,
а теперь пирожное,
Вадима Шершеневича,
неучи,
спросить можно.
Он знал её и писал он же’
Я видел,
как пейзаж размножен,
а вместо холста –
масляный крем.
Ландшафт и Rama.
Торт и ножик.
Голодный Xerox снова ожил
подбитой уткой
кре-
кре-
кре.
<Я вас любил…>
и снова, снова
истёртый лист кладут на сканер
рыбёшкой прошлого улова
стихи,
испитые давно,
как будто Xerox слух ласкает,
строка за строчкой,
слово в слово.
А в результате
всё г/р-авно.
Я видел, что пейзаж не лёд
прикладывал к местам, ушибленным, Боинга.
Ковчег – саркофаг нелёт-
ной погоды,
и не поможет ни Вуду, ни Мбонга,
ни девочка из соседнего подъезда,
ни йод.
Гниёт всё
от Басё до Басё:
бесы, бусы, боссы, барсы, Брюсы Ли / Уиллисы
без антисептиков явились.
Я видел, что комната плывёт
из угла в угол,
как ненакормленный попугай
совой угал
(Кеша / Геша)
Гейша в чайном домике,
до тошноты белая, как фарфор…
Обидно,
если не останусь в томике,
ещё обидней:
you’re so far for
me
и
нет здесь ошибки
долгих дней.
Ей ~ Ей богу,
теперь одной ~ не пел од Ной
мысли ~ если
мыслишки ~ ты слышал,
слишком сентиментальный стал ~ книжки лист, а
ментальней ста .~ не та, не та?
места
~ ста месс
бумажные
~ жни бум
да электронный трон
~ норд нор келий ад
лоском ~ колосс
ласк
~ скал –
облагораживаю – ~ гора живая –
руками
не тронь!
~ Ха!руки Мураками?
или раками
стали
или раком
их ставил
Каин
и
.Авель
Ave,
Eva,
morituri te salutant!
и винегрет цитат,
Даш, Лен, Жень, Ань и Оль
понять вам не дано,
узреть аквамарин
Т.А.К.,
Валь,
Марин –
делирия панно.
Но
не верю,
что есть цветочная Ницца,
лёжа в больнице…
= СПИСОК НЕНАЗВАННЫХ ИМЁН =
Владимир Маяковский
Александр Пушкин
Елена Воскресенская
Винтаж
ЭгоКубо
Сергей Есенин
Владимир Высоцкий
Анатолий Михайлов
Юрий Антонов
Татьяна Коротких
Сержи Ян Фатеев
Екклесиаст
Борис Пастернак
Батистута
Рысь Плюшевая
Артём Ангелопуло
Сатана Нельсон-младший
[.08.09 – 03.11 ^ 2008.]