РОДИНА
ПАМЯТЬ
Ключ.
Ненастье невостребованной лжи –
Теснеющий приют сердцебиенья,
Как скомканная правда поколенья
В ромашках у проселка вдоль межи;
Журчание летающего хлеба
На заостренной патине луча, –
Клинок, аллюр храпящего меча,
Закатом обезглавившего небо.
И в две подковы
скована земля,
И трудно дышат
потные поля
Росой, спадающей
с уздечки Откровенья;
И снова взмах, и след,
как будто звенья
Уже сковали цепью удила,
И только в гриве –
вечность, будто мгла.
Венок сонетов.
1
Ненастье невостребованной лжи, –
Правдивой и блистательно небрежной;
Как быть с такою памятью мятежной, –
О господи, как с/мириться, –
скажи!
Прости мне боль,
закрученную туго,
Прости надрыв утробного испуга,
Когда черны
и жизнь и чудеса,
Когда закрыты
Ты
и – Небеса;
И тоны сердца
выдают паденье
По эстафете злобы и беды, –
В себе самом воздвигнутые льды, –
Смертельное душе проникновенье
Сквозь ужас остывающей звезды
В теснеющий приют сердцебиенья.
2
Теснеющий приют сердцебиенья –
Отождествленье мыслей и минут;
Минует миг – и захлестнется кнут
Двенадцать раз;
и паузы – как звенья
Цепи несчастий и смертельных ран;
Не стрелки – стрелы, и не бой, – таран,
Тиран, неуловимый, ежечасный,
Ревнивый, мстительный, привычный
и всевластный.
По склону на негнущихся ногах –
Прошитый ветром апогей движенья, –
Когда страховкой, рвущейся в руках,
Жизнь заявляет о непокореньи
Вершины, безучастной в облаках,
Как скомканная правда поколенья.
3
Как скомканная правда поколенья
Тебя спасает, не спросив тебя,
Губами звуков мысли теребя,
Так, расправляя спины, –
лишь каменья
Рождает уравнение земли
И неба в истине.
Лежащие в пыли,
Цветы прозрения значительней и строже,
Как жизнь для смертного -
острее и дороже.
И, оставясь верными себе,
Наперекор карающей судьбе, –
Мы выбираем – о бессмертьи плакать,
Закладывать тугие виражи,
Чтоб резать вены вечностью и –
падать
В ромашки у проселка,
вдоль межи.
4
В ромашках, у проселка, вдоль межи
Сшивания мгновенного с протяжным –
Короткий треск, как гром многоэтажный
Средь облаков слагает миражи.
Когда туман становится громадным,
Иссиня – плотным, гулким водопадным,
И рушит небо почерневших звезд,
Тогда вздымается
земля как мост,
Став вертикалью
против тяготенья,
И расцветает жуть грехопаденья
Озонным задыханием в себя.
Тогда, вобрав кипение Эреба,
Миг, извернувшись, обнимает "Я"
Журчанием летающего хлеба.
5
Журчание летающего хлеба
По струнности соломенных лучей, -
По странности Бориса или Глеба
Ступающая Русь, где ты – ничей,
И – не её; а все её –
покато
Шарообразной емкостью молвы,
Где радиусом – брат идет на брата.
А по окружности – все в правде,
и – равны.
Погостами завороженных сосен –
По ГОСТу этой жертвенной земли –
Провидеть мир – подобием петли,
Благовествуя под ногами – осень,
Языческую память палача
На заостренной патине Луча.
6
На заостренной патине луча,
Как листья в унисон сердцебиенья, –
Короткой болью справа от плеча, –
Тревожит бронзовое дуновенье.
С утра напутствует
минувший грех,
И кается весь день по солнцу туго,
Как липкая испарина испуга,
Рубашкой удушающая всех.
Кто может жить
среди обыкновенья
Растянутой до ада суеты,
Резиною коломенской версты
Отмеривающей нестроенье?!
И – слышится, и – видится:
сплеча –
Клинок – как скач храпящего меча.
7
Клинок – аллюр храпящего меча
По небу чертит как Апокалипсис;
Трясется мир;
темно;
горит свеча;
И скачет буря, резко наклонившись
Сама к себе, с – собою, –
набекрень,
И конь летит, а всадник –
без движенья
Слепящею дремотой прокаженья
В слезах внезапных черных деревень.
Лишь остовы забытых построений
Кровавят ледяные удила
Ночами, и оплакивает мгла
Хрип пашен и храпение сражений;
И тело родины черствеет коркой хлеба
В закатом обезглавленное небо...
8
Закатом обезглавившего небо
Философа не вспомнят, не почтут,
И истин на рассвете не прочтут,
И не по/правят то, что тянет влево.
И снова будет горькая ничья
Не по нутру кондитерам и магам,
И сатана всполошно вспыхнет флагам,
И мы помчимся вновь и сгоряча.
Два времени, два знамени, две меры,
Но негасимы – ненависть и вера,
Как жажда пепла – в глубине угля.
Не будем жить – ничто не сотворится,
А живы будем – все равно случится,
Раз в две подковы скована земля.
9
И в две подковы скована земля,
И связана – с восхода и с заката –
Бедой своею, – толщиной раската
Производящей грешности.
И для
Дорог ее – не/дорого слукавить,
И вовсе обмануть, и переставить
Конец с началом.
В этом Русь сильна,
Недаром бес/конечна и хмельна.
Но в таинстве зачатья и ношенья
Она смывает глубиною рек
Всю грязь свою, нажитую за век,
Терпя как дар позор и поношенья;
И – воздух уплотняют тополя,
И – трудно дышат потные поля.
10
И трудно дышат потные поля,
Весною разверзающие семя;
Что предстоит, – надежда или время
Ворующее вечность? Словно тля
Секунд, ползущих по ветвям куда-то,
Тебя заманит смертностью минут,
Часов и лет, и стрелками – расплата
Вонзится в темя.
И не разогнут
Ни бог, ни царь, ни враг
согбенный север,
Горбатый и упрямый как кремень,
И пьяный дух – в сирень его и клевер
Вошедший, – под фуражку набекрень.
Здесь – нет теченья, здесь растут – мгновенья
Росой, спадающей с уздечки откровенья.
11
Росой, спадающей с уздечки откровенья,
Не потушить кощунственную печь,
Но существует огненная Речь,
По естеству повинная горенью.
Вершинами заоблачных чудес
Не говорят ли вслух и этот лес,
И родники, и камни на дороге, –
Не здесь ли весть – о небесах
и Боге?!
Всё – говорящей истины полно,
И – скрыто все за глухотою зренья.
Слова и мысли, сцепленные треньем,
Сгорают врозь и падают на дно.
И вновь – зима, лишь шепчутся поленья;
И снова - взмах и след, как будто звенья.
12
И снова взмах и след, как будто звенья
Одной цепи находок и утрат
Мне ничего уже не говорят,
А только пишутся –
без сожаленья;
И я читаю то, что решено,
И склевываю горькое пшено,
По солнечному желтое.
И голубь
В мое сознанье входит, словно в прорубь.
Холодное – к голодному лежит;
Голодное – к холодному слетает,
Но если голод в сердце пережит,
То лед неодолимости – растает.
Мой конь – оседлан;
верность и дела
Уже сковали цепью удила.
13
Уже сковали цепью удила
Страна и ветер, слово и надежда,
Огонь и вера; в золотой одежде
Крылатый ангел
встал из-за стола
И, улыбнувшись, проводил до двери;
И – засияли боли и потери,
Когда я понял, что – устроен Путь,
И что назад уже – не повернуть.
Мой конь – клинок меча;
и я – не всадник,
А рукоять слепящего меча;
И – слиты мы, и я скачу, крича
Небесный клич, благовествуя
Праздник;
И рушится подземная скала,
Но только в гриве – вечность,
будто мгла...
14
И только в гриве – вечность, будто мгла,
Как оборот божественного зренья,
Как глухота от ангельского пенья,
Что – видит звук и слышит купола
Его Церквей, Его неслышных песен
Рассвет Звучащий.
Нестерпимо тесен
Любой язык, и ветхий и немой,
Когда душа идет к себе Домой,
Мир растворяя тонкой позолотой;
Неужто – знал, неужто – звал
кого-то,
И все просил и плакал, – одолжи...
А за окном, – мерещится, наверно, –
Все хмурится и капает неверно
Ненастье невостребованной лжи...
Обратный ключ
...И только в гриве – вечность, словно мгла
Уже сплела из цепи удила –
И снова взмах, и след, – как будто звенья
Росой спадут с уздечки откровенья.
Но трудно дышат потные поля,
Когда подковой вкована земля
В закатом обезглавленное небо.
Клинок, – аллюр храпящего меча, –
По заостренной патине луча
Журчит слова летающего хлеба
В ромашках, у проселка, вдоль Межи;
И скомкан, будто правда поколенья, –
Сегодняшний приют сердцебиенья -
Ненастье невостребованной лжи.
(18.9 97) 1994.