ДАНАЯ
«1» Единое странствие губ золотого песка
«2» В двойной акробатике зыбких небесных ступеней,
«3»Троящих двоичную жажду природы весенней,
«4» В Четвертую Стражу пылает, раскрыв, как Псалтирь, облака.
«5» Раз пять огласив ектенью человеческой тени,
«6» Шестое чутье, как звериное шествие, спит у виска;
«7» Семижды Семь-я утверждается как Откровенье
«8» В восьмом, бесконечном пространстве –
Вселенной ростка.
«9» Изжив поколенье свое дву-девятым полынным пожаром,
«10» В десятую заповедь впишемся с верой счисленьем своим.
«!» Себя из себя выжимая, как грех, восклицанием старым,
«?» Тебя вопрошу восхищением глаз, онемев словно мим.
«,» Замри, запятаемый демоном вестник Небесного Братства:
«...» Отточенный сгиб горизонта в тебе нарывает как театр,
Алфавитом Пространства.
«1»
Единое странствие губ Золотого песка
Поет, словно дерево в огненном духе весеннем,
И бедер твоих двоевластье, как звонкая кость у виска,
Гремит катастрофой греха, -
первородным и присно святым прободеньем.
Попробовав день, точно мякоть вселенной, на вкус,
В твою Пустоту возношу огнедышащий столп сотворенья;
В тебя, будто в храм живоносный войдя, я теряю свой медленный груз,
Безумной звездой разливаясь в святом богоборчестве тренья.
Свое источенье приняв будто новую речь,
Я выдумал право пророка – провидя, - презреть и рассечь
Единство пространства на Имя, Желанье и Время Явлений;
И мертвую зыбь сокрушающих веру толчков
Взамен обретаю Молчаньем
как грозную поступь немых облаков
В двойной акробатике зыбких небесных ступеней.
«2»
В двойной акробатике зыбких небесных ступеней
Ты ходишь на пальцах по терниям ангельских гнезд;
Озноб мирозданья, угаданный между коленей,
Мне сыплешь и сыплешь щепотками радужной пыли,
сметенной со звезд.
И снова земля наливается небом как ядом,
И вянет душа, наливаясь дешевым плодовым вином;
Но райскому Яблоку Знанья – так хочется быть Виноградом,
Что жгучая власть притяженья – сшивает нас в тяжкий бином...
Посередине степи словно сказочный конь разыгрался
Бог, о тебе растерявшись несходством скользящих границ.
Буйный, упрямый корабль,
раздвигая форштевнем пространство от галса до галса,
Всю тебя знает, не ведая, - от ступней до ресниц.
В радостном хрипе снастей – вдохновение земле-трясений,
Троящих двоичную жажду природы весенней.
«3»
Троящих двоичную жажду природы весенней
Молитв о зачатии в пост не приемлют рабы,
Но то, что свершается в небе, того не вмещают гробы:
Трухлявому дереву – смерть от больших потрясений.
Высокая совесть Евангелья бедного лета –
Как ноги босые в костре августовской росы, -
Святое Крещение – Преображение в море фаворского света, -
Огонь попаляяй приносит нам ангел Златые Власы.
Огонь – на губах, как огонь Живоносный, святой и отважный,
Безумный, и страшный, и божий, как запах волос
Твоих, на лицо изливаемых речью распущенных кос;
Огонь – на руках и в груди, созидающий, сотнеэтажный,
С-троеньем Господнего промысла
страстью бесстрастной сшивая века,
В Четвертую Стражу пылает, раскрыв как Псалтирь, облака.
«4»
В Четвертую Стражу пылает, раскрыв как Псалтирь, облака,
Высокое небо, склонившись к земле поднебесной,
Округло-покатой, но ставшей почти что отвесной,
Как будто священные знаки Вселенной в тебе обретает строка.
Грудь кровеносных полей шероховата и сладка молочною дремой;
Рана великих религий
жизнь сплёвывет из пробитой артерии подъярёмной;
Половодьем уносится в небо неверная кровь,
В творческих сумерках вере не веруя вновь.
Ноги твои беспощадно ступают по мхам Зодиака;
В выжженных пятнах следов
звучит предсказание Поля Дирака;
Хищник и жертва, встречаясь, рождаются в мире как Свет,
Словно сам Бог, заглядевшись на свой силуэт,
Вечные души в четыре крыла
растит в позитроны мгновений,
Раз пять ектению глася человеческой тени.
(Рас пять е)
«5»
Раз пять ектению гласит человеческой тени,
Раздралась завеса во храме;
плугом идет по земле основанье креста;
Буйная плоть распинается кресто-несеньем:
Жизнь на коленях рыдает, вновь предавая Христа;
Божее-в-Боге поется – как дышится, – кротко и свято;
Божье во мне и в тебе – пригвожденно к кресту и распято
Ветром в пустынных полях; и тревожно растет нетерпенье:
Словно земля в обнаженных телах начинает предсмертное пенье.
Меня научил о тебе Иоанн златоуст;
Чиста, как нагая весна, исходя с его огненных уст –
Целомудрием мира журчишь в этом ангельском свете,
Вся в плоти, как Господь, отличаясь от нас лишь в грехе и ответе.
Смерть – умирает в тебе, но бессмертие смерти – тоска;
Шестое чутье, как звериное шествие, спит у виска.
«6»
Шестое чутье, как звериное шествие, спит у виска;
И ловит Адам свое солнце, как будто непризнанный гений;
Раз потерявши ребро, он построил свой мир из песка,
Увековечив ущербность сомнений и мнений.
Руку на свет протянув, не гадай ни беды, ни судьбы;
Пальцы свои растопырь – и почувствуешь волосы ветра, -
След от любимой, окутавшей миром твои верстовые столбы.
Щеки зари поцелуй, - холодящий пушок золотистого фетра.
Вес – это всё; невесомость – живая конкретность; пора;
Сердце стучит и не слышит ни выстрела, ни топора;
Тело летит за душой, замурованной в теле.
Явленью
Дух улыбается; солнце нисходит в утробу земли;
Все возвращается словом зачатья.
господнему Слову внемли:
Это – семижды Семья утверждается как откровенье.
«7»
Семижды Семья утверждается сквозь откровенье;
Но Серые Ангелы туч оглушают железными перьями крыш;
И ты – одиноко паришь;
Мы все одинаково строимся осенью в звенья.
Спелый, как божий сентябрь, край обретенного рая
Ветхим, сакральным числом о-значает звучанье цепи;
Двое – поют в унисон, но в разлад с полифонией края,
Там, где единая нота – как искра на партитуре степи.
Грозный Закон – в кантилене и в ангельском хоре, -
Скорбным хоралом Творцу, сотворившему радость и горе;
Всё – растворённо во всём; и – ни одного волоска,
Что дирижером учтен; огнедышит волнуемый Хаос;
Волей – к звучанью, силой – к молчанью его божество нам досталось
В восьмом, бесконечном пространстве – Вселенной Ростка.
«8»
В восьмом, бесконечном пространстве, – Вселенной ростка
Свиваясь в безгрешную набожность грешного тела,
Проросшая птица свинцово свистит у виска,
Все силясь навылет сказать, что еще не успела.
Религия Жизни в одном измереньи – акафистом смерти пугает в ином,
Кровавую жатву Господь собирает в скрепление верных;
И хлеб нашей веры – заквашен соленым вином,
Костями последних мостя колеи для спасения первых.
Срастаются в муке зачатия грудь и стрела,
И падает жизнь ради Бога, как будто стакан со стола;
На острых осколках распятое солнце подобно сквозящим Стожарам.
Дух цепенеет; храм импотенции – выстроен; прихожан больше нет;
Пламенный, чистый молитвенник – превратился в сухой силуэт,
Изжив поколенье свое двудевятым полынным пожаром.
«9»
Изжив поколенье свое двудевятым полынным пожаром,
Став совсем с Академией нравственности на «ты»,
Уединенный душегубец, перебирая на гармозени лады,
Лукаво расплылся в веках своим дымным угаром.
И наподобие мертвой петли
Наследие опиума и конопли,
Пренебрегая миром переменчивым и реальным,
Мерзнет в жестком климате суббореальном.
Будто бы Ноев ковчег, впаянный намертво
в турецкие льды Арарата,
Плачет по Великой Армении слезами в 24 карата.
Благовещение открывается явно только двоим;
Всем остальным – в тройственной тайне двоичного кода:
Вот еще 9 месяцев, и через 3 года –
В десятую заповедь впишемся с верой счисленьем своим.
«10»
В десятую заповедь впишемся с верой счисленьем своим,
Железным кольцом влитые во вращенье Вселенной;
Десятичные дроби звезд, запятые галактик,
порожденных Геенной, -
Первого Взрыва глухие дети.
Со-вращающий херувим
Ослепительно-черного цвета –
сгорел и – погас;
Неужели и эта Тьма – про нас,
Когда считаем Дву-на-Десятый Праздник,
Когда царствует страстной и красный
апрель-проказник?!
Богородице, радуйся, благодатная, Господь с Тобой;
Только зачем это Божий Ангел
пролетел с такою дымной трубой,
И язвы Господни до сих пор нарывают;
не даром:
Центр мира – между нами стоит,
И каждый от каждого – на бесконечность от-стоит,
Себя из себя выжимая как грех, восклицанием старым.
«!»
Себя из себя выжимая как грех, восклицанием старым
По новому руслу направлю молитвой бурлящий поток;
Зажав в воспаленных миндалинах неба глоток,
Тобой задохнусь, как огонь – обжигающим паром.
Храня под ногтями, как хищник, всю мерзость нечистоты,
Душой несвободною с каждой секундою в грех умираю;
Люблю, ненавижу, горю, замерзаю;
Пречистая, ты,
Лишь Ты и во плоти иной остаешься повенчанной раю.
Я верую вслух только в то, что на сердце лежит,
Как тяжесть погибшего, но не отпетого – рядом бежит, -
Горючая тень обетованной рабской породы;
Проклятием крови, призывом крещенья по острому краю гоним,
То ввысь устремляясь,
то падая в бездну в великом соблазне природы,
Тебя вопрошу восхищением глаз, онемев словно мим.
«?»
Тебя вопрошу восхищением глаз;
онемев словно мим,
Тревожную радость играю без слов, и красою Творенья,
Позабыв о Творце, наслаждаюсь;
бессмертным безумьем своим,
На сломанных крыльях, в паденьи, познав торжество оперенья.
Совершается Казнь:
вопрос о Начале Начал
Вслух прозвучал.
Касаясь ступнею сферы земной,
как чьей-то отрубленной головы –
только пальцами,
Ты не стоишь на земле,
ты вышиваешь ее, как узор,
сидя за пяльцами;
Нарывная память земли и воды – горькая нить
Неверия наматывает на планету облака;
похоронить
Веру – легко; труднее достигнуть богатства
Чувств и мыслей; и – ничего мне не узнать от тебя.
Остатки разума на голове теребя,
Замри, запятаемый демоном вестник небесного братства.
«,»
Замри, запятаемый демоном вестник небесного братства;
Галактика, словно часы, дает тебе спирально-пружинный приют;
Не дожидаясь, когда пробьют
куранты, или – убьют,
Зарой лучше
где-нибудь на малой Медведице
талант свой
В какую-нибудь менее проклятую землю.
В нашем ли во кремле – что-то глухо-райское дремлет:
Ухо, абсолютно глухое к Отчим Словам,
Бело-каменное сердце,
кирпичное и к цинковыми, и к деревянным гробам.
Христос Спаситель, утонувший-было в бассейне «Москва»,
Православным народом спасен,
но дышит едва
Посреди буйно пышущего златом убранства,
И в третий раз за два века –
торжествует душный ампир.
О, плотно-жестокий и праведный Мир, -
Отточенный сгиб Горизонта
в тебе нарывает, как театр, -
алфавитом Пространства.
«.»
Отточенный сгиб Горизонта
в тебе нарывает, как театр, -
алфавитом Пространства.
Трагедия Солнца является в актах
как фазы Луны;
В абсурдном театре России –
на сцене рабочие сцены,
покуда Артисты – пьяны,
А Бог-режиссер попускает помрежам
бездарность непостоянства.
На ярусах – буквы живут
вместо зрителей;
властно и споро
Вырастает пьеса, как гриб, бросая в партер споры,
Словно реплики a parte;
полнятся маринованных слов словари;
Но возглашаются сквозь века тропари
О том, как Режиссер
сыграл когда-то Самого Себя на Голгофе;
И реальность - сотрясает весь театр в глухой катастрофе;
И остаются от театра России – доска и тоска
По провороненному Богу, ушедшему от нас на другую дорогу,
Чтобы когда-нибудь снова
привести к разрушенному порогу
Единое странствие губ золотого песка...