ПРО ИОВА
1. И тогда Саваоф говорит:
Я не слышу, что он говорит.
Погодите, пусть он говорит...
2. Все затихли, а он говорит:
Подаянье Твое — велико.
Стражник Твой меня зорко стерег.
3. Ты пролил меня, как молоко,
Ты сгустил меня, словно творог.
Надо мной Твоя стража стоит.
4. А на мне — плоть гниет и болит.
Я живу, опрокинутый ниц.
Я не вижу ресницы денниц.
5. Мои вежды закрыла метель.
Вот во тьме застелю я постель,
Вот я гробу скажу: ты — отец,
6. Вот я червю скажу: ты мне — мать,
И настанет конец, наконец.
Кого нету — не сможешь имать
7. Даже Ты, даже Ты, даже Ты…
Что же Ты свысока, с высоты
Малых плющишь и нищишь?.. Я — плющ,
8. Овивающий стопы Твои.
Но скажи, где же дети мои,
Где верблюды и овцы мои?
9. Отчего я — и гневен, и злющ,
И гугнивее — день ото дня?
И тогда Саваоф говорит:
10. Твои дети, стада — у меня.
Не пекись, не печалься о них.
Я забрал их от здешних корыт,
11. Чтоб сокрыть во чертогах иных.
Отвечай перед Отчим лицом:
Ты ли будешь тягаться с Отцом?
12. Ты ли выправить волен Мой суд,
Оправдаться ль, Меня обвинить,
Коркодела поддети на уд,
13. Нечестивых во тьму отменить?
Бедный Иов тогда говорит:
Был я слухом, но зрением — врал,
14. Я в Тебе видел только себя.
А теперь я увидел Тебя!
И тогда Саваоф говорит:
15. Посему — принимаю тебя,
Вдвое больше воздам, чем забрал.
И другим говорит: Этот — мой.
16. Этот — мой, пусть его поживет,
На земле поживет на живой
И, насыщенный днями, умрет.
В КОНЕВСКОМ СКИТУ. 1935 г.
НА ВАЛААМЕ
Есть такие, особенные,
родятся как-то, чуждые сему миру…
И.С. Шмелев
Пёрушками шеволят форелька, сижок да лосик.
А он рыбёху по темно-синим спинкам гладит:
«Хорошие рыбки!»
Кланяется рыбке:
«Ну, плавай, плавай!»
Две гагары — пара — прилетят издалёка,
на камушек сядут.
А он им кланяется:
«Хорошие птички!»
Взойдёт на крылечко, да скажет елям:
«Ой, меня вчера-т Ангелы на лодочке навестили,
чайком для заварочки угостили.
Ой, каялись-плакали,
грешные, говорили, мы человеки…
А знаю: всё одно — Ангелы, Ангелы».
Скажет тако схимонах Николай,
поклонится елям, камням, гагаркам да рыбице
да во сруб зайдёт — как солнышко — улыбаясь.
* * *
Как будто спАла пелена.
СпалА, спалА — и сразу спАла…
Нам вождь сказал: «В натуре, падла,
я тоже бычу до хрена».
В натуре, спала пелена.
Оратор крымский говорил
стихом почти Экклезиаста:
«Я поздно встал. И понял — баста:
Я мать-державу разорил.
Я — ржав, как похоть педераста.
Вокруг — гниенье и распад,
и сам я есть продукт распада:
рапсод, взывающий из ада,
не видящий ворота в сад.
Мне пенья дар, и то — засада.
Когда бы тот, кто назидал
во тьме пророку: виждь и внемли,
ему слюну такую дал,
чтоб истину сглотнули кремли,
и всяк — свой смертный грех видал!»
Отец игумен у ворот
промолвил: «Повинимся, дети!
На сем еще не поздно свете
нам всем винитися». Народ,
избегнувший страниц в Завете,
вскричал, сумняшеся: «А в чем?..
За что нам — горечь обнищанья,
блатных вождей телевещанье —
то с кирпичом, то с калачом?
За что — уныние и тщанье?»
…Не в силах поглядеть окрест
непьяным — сколь возможно — взором,
люд перебит напастным мором.
Ему даны — Голгофа, Крест,
а он все рылом — в сором, в сором.
И ест, и ест его, и ест.
ПАРАСКЕВА. 1942 год
Маме моей Светлане
Параскева-Параскевушка,
зачем тебе мышка*
зачем скажи тебе мышка —
что ли
детям подружка?
щёчки у мышки пушисты-серебристы
ушки розовы
глазки черны-умны
глядит на иконку девочка
ей все непонятно
что ли
подружка-мышка каждой ночью прибегала
хвостиком махала
кончики пальцев девочке Свете
отгрызала
девочке Свете
да маме Ане,
да тете Жене,
да бабе Анисье
да и померла Анисья Вячеславна
от мышкиных от укусов
…глядит Параскева на девочку
глядит
да вдруг и скажет:
что Бог дает
то сносить надо
и глядеть надо
и спину гнуть надо
и играть надо
и горевать надо
вот ты поплачешь
ладо
а слезы твои
Анисья соберет на небе в ладошки
да Господу подарит
сентябрь-октябрь 2004
______
* На некоторых иконах великомученица Параскева,
покровительница жен и детей, изображена с мышью.
* * *
мужик как будяк на погосте
торчит посередке пригорка
свои невеселые кости
архипка артемка егорка
он вынес на травы простора
хандра ли хондроз ли артрит ли
горбат от вопроса простова
ан нету ответу антипке
он тронет корову за вымя
отринет торчащие ветки
хрен с нами — мы вышли кривымя
но детки но детки но детки
он вспомнит про дочкины косы
про ейные серые глазки
и выкурит три папиросы
травинку сгрызет для острастки
иль выкрутит три самокрутки
сердешной слезе потакая
а что удалась кроме шутки
кровиночка доня такая
и этот шатун кареокий
что патлы до пояса носит
меняет портки как пороки…
остапка стоит на покосе
и видит что твердь голубая
а туча ей сущность иначит
и вспомнив сынка раздолбая
сморкается лыбится плачет
20-31 декабря 2004
* * *
Сугдея, Согдайя иль Сурож…
А ты говоришь мне: «Судак».
Какая ж ты все-таки дура ж! —
слова не запомнишь никак.
Они тебе — точно — до фени,
а мне же всё грезится: весь
в огне преподобный Парфений,
сожжённый татарами здесь
за то, что не дал им берёзы
валить в монастырском лесу.
Столетье — стоянье сквозь слёзы.
А я эту ношу — несу.
Теперь они памятник ставят
тем самым убийцам троим,
где факелом высился старец,
а после — истаял, как дым.
Ах, кореш, ну что ж ты всё куришь
и куришь — ни слова в ответ.
…Антоний, скажи им про Сурож,
а то у них памяти нет.
30 января 2005
ТРИПТИХ ПО ОТЦУ
«Як страшно буде, коли мерзлу землю стануть на гроб кидати…»
Слова преподобного Амфилохия Почаевского (Головатюка),
сказанные им перед кончиной, в декабре 1970 года
1.
…А покуда шавки вокруг снуют,
примеряя челюсти для верняка,
ты поведать волен про свой уют,
про уют вселенского сквозняка,
коли понял: можно дышать и тут,
на перроне, вывернув воротник,
даже если ночь, и снега метут,
и фонарь, инфернально моргнув, поник.
Да, и в здешней дрожи, скорбя лицом,
заказавши гроб и крест для отца,
ты ведь жив стоишь, хоть свистит свинцом
и стучит по коже — небес пыльца.
Город — бел, и горы белы, холмы.
И твоя действительность такова,
что пора читать по отцу псалмы.
…Где ж тот поезд каличный «Керчь — Москва»?
Ведь пора идти, отпевать отца
по канону, что дал навсегда Давид.
Да в итоге — снежище безконца
и ментов патрульных унылый вид.
Ты живой? Живой. Вот и вой-кричи!
«Всюду — жизнь!» — нам сказано. Нелегка?
Но прибудет тётушка из Керчи.
И Псалтырь пребудет во все века.
А отец лежит — на двери, на льне,
в пятиста шагах; как всегда, красив…
В смерти есть надежда. Как шанс — на дне
ощутить опору, идя в пассив?
Смерть и есть та дверь, что однажды нас
приведёт, как к пристани, в те сады,
где назначен суд и отмерян час,
и лимита нет для живой воды.
13 марта 2005, Прощенное воскресенье
2.
Катафалк не хочет — по дороге, где лежат гвоздики на снегу.
…Рассказал профессор Ольдерогге — то, что повторить я не смогу
про миры иные, золотые, — без придумок и без заковык.
Пшикайте, патроны холостые! Что — миры? Я к здешнему привык.
Катафалк, железная утроба, дверцей кожу пальцев холодит.
А внутри его, бледна, у гроба моя мама бедная сидит.
Этот гроб красивый, красно-чёрный, я с сестрицей Лилей выбирал.
В нём, упёрший в смерть висок точёный, батя мой лежит — что адмирал.
Он торжествен, словно на параде, будто службу нужную несёт.
Был он слеп, но нынче, Бога ради, прозревая, видит всех и всё.
Я плечом толкаю железяку: не идёт, не катит — не хотит.
Голова вмещает новость всяку, да не всяку — сердце уместит.
Хорошо на Ячневском бугрище, где берёзы с елями гудут!
Ищем — что? Зачем по свету рыщем? Положи меня, сыночек, тут!
Через сорок лет и мне бы здесь лечь, где лежит фамилия моя.
Буду тих — как Тихон Алексеич с Александром Тихонычем — я.
А пока — гребу ногой по снегу, и слеза летит на белый путь.
Подтолкнёшь и ты мою телегу — только сын и сможет подтолкнуть.
5, 17 марта 2005
3. СОРОКОВИНЫ
Третий день… девятый… сороковый…
Враз поправит Даль: сороковой.
Что толочь — трепать словарь толковый,
безтолковый в песне роковой!
Горевые думы домочадца: домовиной память горяча.
Батя прилетает попрощаться. Тает поминальная свеча.
Я гляжу — поддатый, бородатый — на немую вертикаль огня.
Батя, ты теперь — прямой ходатай пред Престолом Божьим за меня.
Ты отныне выйдешь в бело поле серафимов, ангелов и сил.
Ты такого не видал николи, ведь всегда немногого просил.
Как тебе? Не холодно скитаться? Может статься, даже весело?
Я — с тобой не прочь бы посмеяться. Только нынче — губы мне свело.
Всё сегодня видится нерезко… Колыхнулась пламени стрела.
Шелохнулась, что ли, занавеска?.. И душа — узнала, обмерла.
20-21 марта 2005
* * *
В неделю первую Поста
была еда моя проста,
да — тяжек ум. Хотя в капели,
слетавшей с синего холста,
я слыхом слышал Те уста,
что говорили или пели.
В неделю первую Поста
была душа моя чиста
и по отцу сороковины
справляла. И, неся свой крест,
сквозь слезы видела окрест
свои ж безчисленные вины.
Не досчитавши до полста,
я список лет прочел с листа,
и, ужаснувшись, благодарен:
у Гефсиманского куста
мне тоже Чаша — непуста,
напиток огненный — нектарен.
29 марта, 7 августа 2005
* * *
Маме
Никакой надел не хочу делить.
Я и сроков вовсе не жажду длить.
Но — как Бог велит. Значит, жив покуда.
И, сквозя, как ялик, меж битв, ловитв,
я храним лишь словом твоих молитв.
Знать, свинья не съест, коль продаст иуда.
Много-много звёздочек в небесех.
Отчего же матушку жальче всех?
Погляди, скиталец, сквозь сор метельный.
И видна ли зиронька — не видна,
Но хранит тебя — лишь она одна.
Как един, на ниточке, крест нательный.
29 марта, 15 августа 2005
ВОЗЛЕ ОПТИНОЙ
Ю.З.
Сосны гудят двухсотлетние у дороги.
Дождь заливает купель, что Пафнутий сладил.
Дождь не жалеет Жиздры, и Жиздры ж ради
льёт. Мы стоим в грязи. Леденеют ноги.
— Слышь, — говорю, — Юрко, дождик стал потише.
Будем в купель окунаться, покуда? Или…
— Помнишь, — он вдруг говорит, — как в Скиту звонили?
…Помню, мой друг Егорий, поныне слышу.
Мимо болид проносится — джип «Чероки»:
схимник качнул крылом, на сиденье сгорбясь.
Худо кому-то, наверно; настали сроки —
старца к нему повезли, накануне скорби.
Ну, а мы тут постоим — что нам может статься?
Лучше дождя ноябрьского — в мире нету!
Вымокнуть — не растаять. Да не расстаться.
Шарю в кармане, Юрке протягиваю конфету —
что получил в обители утром, с ладони старца.
22 сентября 2007,
Попразднство Рождества Пресвятой Богородицы,
Праведных Богоотец Иоакима и Анны.
* * *
«Моя ягодка, — пишет она ему, — сладкий мой виноград», —
мужику седоватому лет сорока шести.
Изо всех когда-либо к нему обращенных тирад
эту — уж точно — тяжеле всего снести.
Сорок тыщ километров длится меридиан,
отсекая меж ними пятидесятую часть.
Сердце сжимается, старче, но не ложись на диван,
наглядись на экран монитора всласть,
где мерцает — со спутника сброшенная строка.
Посмотри хорошенько: может, её и нет?
…Отомри, не стой, как безмозглый братан сурка
на бутане столбом. Это и есть internet.
Но виртуальны не были — набережная, река,
аттракцион — обозрения синее колесо,
солоноватые плечи, бережная рука
и на подушке млечной откинутое лицо.
Вновь перечтёшь, и тотчас вспомнится наугад —
месячной давности — видимый как сквозь сад —
непостижимо сладкий, сладостный виноград —
в пальцах её на клавишах, десять секунд назад.
Чем же дотянешься, «ягодка», до лядвей её, ланит?
Стисни колени крепче, уйми этот жар планет.
Чего тебе надобно, старче? Пространство тебя — хранит.
Буквы займут вакансию. Это и есть internet.
1 января 2006
СОЧЕЛЬНИК В ЛИВАДИИ
Орган ливадийский, берущий у моря взаймы
гудение раковин, шорох, волнение, шум,
заблудших избавит на час от тюрьмы и сумы,
даря утешенье взамен растранжиренных сумм.
Светильник горит, и на ёлке — цветные огни.
В сочельник, у края земли, — нужно слушать орган.
С трубою труба говорит, значит, мы не одни.
И пальцем слюнявым листает листы Иоганн.
И, вторящий Баху, возносит из бездны слова
Франц Шуберт безумный — Святую Марию зовёт.
И коль со слезою роняет печаль голова,
то правду тебе говорили про «вечный живот».
Девчонка играет, убрав на затылок пучок
излишних волос; и жужжит в судьбоносной трубе
поломанный клапан — живой громовержец-жучок,
но он — не помеха молитве, товарищ в мольбе.
Ни смирны, ни ладана, Господи, нет — у меня,
да — кроме любви — за душою и нет ничего…
Сосна италийская тает в окошке, маня
в безснежье, в теплынь, в торжество волшебства, в Рождество.
Сюда мы входили, когда ещё было светло,
а вышли под небо, когда уже стала звезда.
Кто к счастью стремился, тому, говорят, и свезло.
Охрипшие трубы. Так счастье вздыхает, да-да.
14 января 2006
ИЗ ПЕСНИ ПЕСНЕЙ
Та, которая хлеба не ест совсем,
та, которая сладостей со стола не берёт,
та — поправляет чёлку семижды семь
раз, и к бокалу её приникает рот.
Красное — на губах, а снизу — огонь внутри.
Она пьёт саперави терпкую киноварь
и затем говорит ему: говори, говори,
о мой лев желанный, о мой великий царь!
Он лежит на ковре — весь в белом и золотом.
Он уже не вникает, что Леннон с ленты поёт.
«Сразу, сейчас, теперь… Но главное — на потом», —
думает он, дыша. И тогда — встаёт.
Этой ночью будет у жезла три жизни, три.
Будет семь жизней дарёных — для влажных врат.
Он говорит: косуля, смотри мне в глаза, смотри.
И тугим. языком. ей отворяет. рот.
Чуткой улиткой ползёт по её зубам.
Что ты дрожишь, родная? — Да, люб, люб, люб —
тяжек и нежен, бережный, сладок! Дам —
не отниму от тебя ненасытных губ.
Ночи неспешней даже, медленней забытья,
он проникает дальше, жаром томим-влеком, —
ловчий, садовник, пахарь, жаждущий пития.
И у неё находит влагу под языком.
Там, на проспекте, возникнет авто, и вот
крест окна плывёт над любовниками по стене.
А он переворачивает её на живот
и ведёт. ногтём. по вздрагивающей. спине.
И когда он слышит: она кричит,
то мычит и саммм, замыкая меж них зазор.
И на правом его колене ранка кровоточит —
где истончилась кожа, стёртая о ковёр.
***
До и после — как водится — долгая тишина.
Что нам классик шепочет? Что ночь нежна.
Будем, значит, подруга, и мы ж нежны.
Рысь, родная, как тишь-то грядет на ны!
Нежность больше и дольше, чем крик и рык.
Омывает безсильных неспящих; как ночь — арык.
И, как полые вёдра, радевшие о воде,
наши бёдра касаются, светлые, в темноте.
И живым коготком по безкрайней моей груди
сверху вниз ты ведёшь… О, веди, веди!
КАФЕ «ТРЕТІЙ РІМ».
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР В ЯЛТЕ
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо.
И. Бродский, «Зимним вечером в Ялте»,
январь 1969
Хотя повырастали из одёж
Над пропастью во ржи (при чём тут рожь)…
…
И всё же это пропасть — пропасть всё ж…
А. Межиров, «Прощание с Юшиным»,
1971
I
Окраина имперьи. «Третій Рім»:
мы спрятались в кафе — меж временами.
Глядим на шторм и молча говорим
о мучениках царственных. Над нами
бело витает облако белым —
четыре девы, мальчик в гюйсе* синем;
царёвы дети дочерьми и сыном
нам собственными грезятся — самим.
II
Пять ангелов — пять деток убиенных.
От фото, что в Ливадии на стенах,
глаз не отвесть! И нового письма
икона есть, пронзительна весьма,
в Крестовоздвиженском дворцовом храме,
куда и мы, в смятении и сраме,
всё ж, бледные, ступали на порог —
о тех скорбя, чью смерть предрек пророк.
III
Чья смерть страшна, у тех прекрасен лик.
Но горяча растравленная рана.
…Анастасія, Ольга, Татіана,
Марія, Алексій... В случайный блик
вмещён фонарь — на дамской зажигалке.
Тебе — эспрессо, мне — с жасмином чай.
И в поле зренья вносят невзначай
пернатый трепет голуби и галки.
IV
Когда ты ищешь сигарету в пачке
рукою правой северной батрачки,
подаренный серебрян-перстенёк —
на среднем пальце — кажет мне намёк
на аристократичную фривольность.
Суп луковый прощаем за сверхсольность,
поскольку наблюдаем за стеклом
мир внешний, нас хотящий на излом.
V
В надрыве, доходящем до истерик, —
безгрешна чайка с именем «мартын».
Безгрошным Ялта — краденый алтын.
Знай: грецкий «ялос» означает «берег».
Путины нет. На ялосе путана
стоит в безплатной пустоте платана
январской, одинёшенька! Видать,
здесь витязей на брег не ходит рать.
VI
О! Видишь — в вышиванках малороссы.
Ты спрашиваешь, что они несут?
Скорей всего, херню. Твои вопросы
смур прикровенный из меня сосут.
Ни сейнера на рейде, ни фелюки.
Маяк, который нынче — будет кость,
застрявшая в кривом зобу падлюки,
сквозь сумерки моргнул... При чём здесь злость?
VII
Ау, коньяк! Салют тебе, «Марсель»!
Донецкий бренд, неведомый досель,
гортань неприхотливую согреет.
Над маяком баклан упорный реет,
хохол, грустя, «співає пісняка»,
ему бы вторил жид наверняка,
но вот кацап, гадюка, дню довлеет;
и не поёт, а мекает и блеет.
VIII
Да мы ж с тобой — горазды песни петь!
К моим очкам твоя преклонна чёлка.
Давай же пожужжим, златая пчёлка,
ужели звуки не раздвинут клеть?!
Соединяет мелос, а не плеть.
Хотя и в это верится всё реже.
Любившему сидеть на побережье
добавь пииту в невод или сеть:
IX
какой дивертисмент бы ни лабал ты,
иным пейзажем тешатся прибалты —
те братья, что всегда уходят в лес;
теперь у них вояки из СС
назначены героями народа.
Скажусь Козьмой, блюдущим политес:
«Леса, моря и горы суть природа;
се наша мать! С народами, и без».
X
Мы тоже — мир. Спасаемый иль адский?
О нас ли плакал Праведник Кронштадтский
в Ливадии, держа в руках главу
почившего о Бозе Государя**?
…Сопляк, бухой, кричит бармену: «Паря,
когда, в натуре, подадут халву?»
Прожектор чает правды, молча шаря;
и чайки почивают на плаву.
Январь-апрель 2006
________
*гюйс — здесь: большой воротник (с тремя белыми полосками) на форменке — матросской верхней суконной или полотняной рубахе
**имеется в виду Государь Император Александр III Александрович, скончавшийся 20 октября 1894 г. в Ливадийском дворце; знаменитый протоиерей Иоанн Ильич Сергиев (Иоанн Кронштадтский) специально прибыл к больному Императору из Санкт-Петербурга
* * *
Старое норовит потереться о молодое.
О, молодое, касайся старого осторожно!
Жадною, козлиной оно трясет бородою,
кровью пьянящей кормится непреложно.
Ты, молодое, ищи своё, молодое,
быстрою ножкой бей и крутись юлою.
И на поляне громкой толкись ордою,
сук под собою — злою пили пилою.
Старое, ты сопи в уголочке тихо,
молча глазей на скачки, сиди, не ёрзай.
Не поминай, не мани, пробуждая, лихо,
гомон хмельной вмещай головой тверёзой.
Станешь и ты, молодое, таким когда-то.
Вишь, молодое, как старое сухо дышит.
Челюсть лежит в стакане, а в ухе — вата.
Выцветшими цветами платочек вышит.
…Любо глядеть — младым молодое пышет.
Любо не знать, что завтра оплаты дата.
28 января 2008
БАЛЛАДА ОБ ОДНОЙ ЛЮБВИ
У чорной ограды он встанет на Страшном суде —
из гроба под тополем серым — на белом ветру,
и снег, не заметный на белой его бороде,
взойдёт по лицу, улетая куда-то в дыру.
И спросит Господь, разминая сухую ладонь,
как будто не зная, — сощурившись, трогая бровь:
«Что значит в груди твоей, грешник, горящий огонь?»
И скажет он Господу: «Господи, это любовь».
«Любовь, говоришь… Но она — не любила тебя,
и с тем отправляется ныне из царства теней
под новое небо, — заметит Господь, теребя
на тополе ветку, — и ты не увидишься с ней».
«Ну что ж, это новость. — Промолвит представший. — Ну что ж.
Но хватит вполне и того, что сокрыто внутри.
Мой Боже, Господь мой, итожа, скорее итожь.
Где дверь, что назначена мне? Я иду. Отвори».
И ступит — не горбясь, собой зачеркнув окоём, —
по новой земле, распростёртой под снегом и без.
А та, о которой сказали, останется в нём —
как вжитый в ключицу титановый штифт-саморез.
ВОЗВРАЩЕНИЕ СОБАКИ
Собака уходит… Тогда звёздный час настаёт
наглеющих соек, ворон, голубей-идиотов;
и всё, что зима оставляет от пёсьих щедрот,
становится кормом для них, мельтешащих проглотов.
Во фраке сорока и мелкая подлая птичь
у снеди никчёмной снуют, забываясь до дури, —
покуда собака зевает и дремлет, как сыч,
иль самозабвеннейше блох изгрызает на шкуре.
Но вспомнив как будто и ухом пухнастым дрогнув,
зверюга мохнатую голову вдруг поднимает,
и каждый, кто прыгал вкруг плошки, разинувши клюв,
похоже, что общий расклад наконец понимает.
И всякий свистун — тарахтит, и звенит, и пищит,
и с ужасом прежним большое движение слышит.
И, вспрыгнув на ветку, трещотка трещотке трещит:
«Она возвращается! Вон она! Вот она — дышит!»
15 января 2006
ВХОД ГОСПОДЕНЬ В ИЕРУСАЛИМ
Песня
Ю.Г. Милославскому
«Ай, пойду я вайю заломати!
Ай, пойду я, выйду я за тын!»
«Это Кто там едет на осляти —
от ворот Овечьих к Золотым?
Чей Он, Галилеянин пригожий?
Загляни скорей в Его глаза!
Отчего, скажи-ка мне, прохожий,
вербная качается лоза?»
«Иисус, рождённый в Назарете, —
вот он, под горою Елеон!
Оттого с вербою пляшут дети,
громкою гурьбой взбежав на склон…
Оттого и слышится: «Осанна»,
оттого иссякли хмурь и хмарь,
что теперь у месяца нисана —
молодой и всепобедный Царь!
Радуйся — Пришедшему для Славы,
даже если не вместишь всего!
Это жертва любящего Аввы:
Он прислал к нам Сына Своего!
Оттого и машут — уповая,
доставая до Святого лба
серебром согласным, — пальма-вайя
и сестра, ей верная, верба.
12-15 апреля 2006 от Р.Х.
* * *
Андрею и Ирине
Толкнёшь языком и губами праправдашний некий —
овечий и козий словарь — Киммерия, Мермекий —
и тут же провидишь, как ломаной, рваной равниной
поля Щебетовки* под щебет плывут воробьиный.
Кто сторож сему винограднику? Северный Осип.
На склонах у августа здесь — золотисто и ало.
Шуршит и заносит в шалаш виноградаря осень
надорванный край голубой своего покрывала.
Какая печаль: уезжая, становишься дальше.
И — объединительный — труден удел отдаленья.
Не ближе — как думалось, чаялось — всё-таки дальше;
хотя, в самом деле, спасительны эти селенья.
Хотя и для счастья содеяна бухты подкова,
как жизнь одолеешь? Какие приклеишь лекала,
какою слюной? — чтоб, отмерив, отрезать толково.
Ведь смерть и героев похлеще — в своё облекала.
Про чёрные трещины в пятках, не знавших сандалий,
забудешь, едва обопрёшься рукою о посох.
И сразу — слышней голоса из неузнанных далей;
се братья тебя вспоминают, скиталец-Иосиф.
Есть кровно-виновные братья. Есть — братья иные:
азы зачиная — ты с ними упрочивал узы.
Блаженный, к тебе, облачившись в одежды льняные,
Кирилл и Мефодий, сдалече, заходят в Отузы.
1996, 26 сентября 2006
_________
* Щебетовка (греческое название — Отузы) — поселок у г. Карадаг (Киммерия), где в начале 1920-х О. Мандельштам, спасаясь от голода, работал на виноградниках. По преданию, с лишком тысячу лет назад мимо Отуз проходили славянские первоучители Кирилл и Мефодий, возвращавшиеся с пропове¬ди из Хазарского царства.
ШАМПАНСКОЕ
Баденвейлер Чехову был не впрок.
Лекарь Шверер просёк вопрос
и, поняв прекрасно, что вышел срок,
лишь шампанского преподнёс.
Жест известен: чахотка своё взяла,
молодой старик ею пойман в сеть.
Или Ялта была ему не мила?
Надо было в Ялте сидеть.
Не люблю шампанское! За отры-
жку, за бьющий в гортань и в нос
газ, чьи колики злы, остры,
и равно — что пьёшь купорос.
У меня знакомая есть одна:
та хлестала б его — из ведра…
Удивляюсь людям: какого рожна
бражкой потчевать у одра?
Хорошо тебе, Ксения, — ты не пьёшь,
ан как будто всегда хмельна.
А меня — хоть дёрну ядрёный ёрш,
не берёт уже ни хрена.
Что трезвение, Ксеничка, нам сулит?
От него даже тяжко ведь.
Ой, сердечко нынче моё болит —
ни забыться, ни зареветь.
Тяготеет к тлению индивид.
Но — и в болести естества —
мне полезен радостной Ялты вид
в дни зелёные Рождества.
Страшен в Ялте июль — в жару,
когда тут царит сатана,
обдирая кожу, как кожуру,
с тех, кто ада испил сполна.
Не езжайте в Ялту, когда жара,
то ли дело в Ялте зимой!
В «день шестой» настаёт золота-пора!
А особенно — в «день cедьмой»:
зацветает — белая! — мушмула,
а под нею — розы белы.
…Над округой горло напряг мулла —
что ж, послушаем песнь муллы.
Он, возможно, суфий аль оптимист,
он речист, что наш Златоуст.
…Доктор Чехов вряд ли был атеист.
Жаль, теперь его домик пуст.
Возле Ялты на рейде стоят суда,
ожидая смиренно, когда же суд.
…Если выбор есть, я прошу — сюда
пусть шампанское мне принесут.
10-14 января 2007
МЫ С СЕСТРИЦЕЙ КО СВЯТОМУ ФЕОДОСИЮ ХОДИЛИ…
Светлане Кековой
Мы с сестрицей ко святому Феодосию ходили,
мы с сестрицей у святаго Феодосья побывали:
мы с сестрицей страхом Божиим умы похолодили,
мы с сестрицей славой Божией сердца посогревали.
Мы, веселые, на паперть, мостовую выходили,
с Крестным ходом — со Печерской Богородицею Свенской,
с Феодосьем, и спивали в поднебесье «дили-дили»
колокольцы, оль, над Киевскою Лаврою Успенской!
Оттого ль мы увидали переливистые круги,
что на небо поглядели, благодатные, ликуя?
Подарил игумен радость всем радевшим вон какую —
светозарныя для грешников зажегши радуг дуги!
Ой, сестрицынька, ты помнишь ли те дуги, солнцесветы,
те восторг, и синь-усладу, диво-полымя с востока!
Как младенцы мы смеялись, позабыв про наши леты,
и водицей умывались, золотою, из истока.
………..
Так и жить бы, светик мой, моя отрада-голубица,
только глянь-ко, что за толпы у Святой Софии вьются?
Что за сходка непотребная толчётся и клубится,
и камланья над Крещатиком кричащим раздаются?
У, как тля зашлась ничтожная в столице православной!
Ржавь — бесов своих — сзывает самозванцем безобразным!
Знать, такое попущенье, значит, биться нам в неравной,
значит, выпало и нам стоять стоянием непраздным.
Одолеем вовкулаку, порасскажем правды-были —
как с тобою мы небёсы возлюбили, обнимая…
Дай же, Боже, быть когда-нибудь такими, как мы были
в день особенный, по-новому шестнадцатого мая.
22 июня — 9 сентября 2007
P.S. Хотя задумано это стихотворение еще в июне 2006-го, можно сказать, что оно является ответом на поэтическое посвящение, сделанное Светланой Кековой (Саратов): «Страшная месть»(ж-л «Новый мир», № 5, 2007), http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2007/5/ke1.html
КУЗНЕЧИК
Елене Буевич и сыну её Ивану
Час настал, отделяющий души от тел,
и застыла ветла у крыльца.
И кузнечик, мерцая крылами, слетел
на худую ладонь чернеца.
И продвинулась жизнь по сухому лицу,
и монах свою выю пригнул.
И кузнечик в глаза заглянул чернецу,
и чернец кузнецу — заглянул.
«Как последняя весть на ладони моей,
так я весь — на ладони Твоей...» —
молвил схимник, радея о смерти своей
и луну упустив меж ветвей.
«Перейти переход, и не будет конца —
в этом знак кузнеца-пришлеца.
Переходного всем не избегнуть венца —
по веленью и знаку Отца.
Нет, не смерть нас страшит, а страшит переход,
щель меж жизнями — этой и той.
Всяк идёт через страх на свободу свобод,
И трепещет от правды простой».
И ещё дошептал: «Погоди, Азраил,
не спеши, погоди, Шестикрыл!»
Но зелёный разлив синеву озарил,
дверцы сферного зренья открыл.
И послышался стрекот, похожий на гул,
и как будто бы ивы пригнул.
…И кузнечик бездвижную руку лягнул:
в неизбежное небо прыгнул.
9-12 октября 2007
АЛЁНУШКА. ВАСНЕЦОВ
и жаль её сильнее прочих
поскольку звонче всех поёт
поскольку значит и пророчит
и ноженьки об камни бьёт
поскольку серыми своимя
глядит как ласковая рысь
и полымя волос и имя
льняное заплетая в высь
поскольку и в лоскутьях нищих
льнёт к тайне омутов земных
поскольку плачет тише инших
и молча молится за них
4 декабря 2007,
Введение Богородицы во храм
* * *
солнце встало выше ели
спору факт не подлежит
неужели неужели
мой отец в земле лежит
в шаге от моих сандалий
в глубину на пять штыков
ближе близи дальше далей
в землю лёг и был таков
воробьи клюют печенье
перед клювом у клеста
для блаженной попеченье
есть у этого креста
ходит странная Тамара
крошит крошечки на крест
это ж радость а не кара
если птица здесь поест
всё лежащему веселье
две синички два клеста
отмечают новоселье
возле нашего креста
постою но не завою
лишь примну седой висок
тятя тятя Бог с тобою
птицы небо и лесок
18—24 октября 2007
БАРВИНОЧКИ
Песня
прижились мои барвиночки
на могилочке отца
приупала на ботиночки
родовая землица
где лежат мои кровиночки
посижу да рассужу
я теперича барвиночки
деду тоже посажу
ай минашечки вы миначки
минаковская семья
прижились мои барвиночки
приживуся здесь и я
6 мая 2008, Радуница
СОН ВОЕВОДЫ
Я СУмы проспал, я очнулся в СумАх —
визжавших, что ржавая гайка.
Упавшее сердце стучало впотьмах:
«НэгАйно, нэгайно, нэгайно»*.
Что мает, имает меня на испуг,
играет в ночи как ногайка?
Так — залпом, внезапно, немедленно, вдруг:
«Нэгайно, нэгайно, нэгайно».
Ахтырка, ах ты-то, чернея, как нефть, —
заржавела или заржала?
Как будто регочут, снося меня в неть, —
Ягайло, Скрыгайло, Жаржайло.
И скрежет, и режет, и гложет, и лязг,
и фары, и гвалт инфернальный.
Литвин, галичанин нахальный и лях
затеяли грай погребальный?
Три чорта — три ражих, три рыжих черта
пролаяли, будто над прахом.
Но я — не закончен! И вряд ли черта
отчерчена слухом и страхом.
Я русский бы выучил только за то б,
что в нём — благодатная сила,
за то, что Солоха, грызя Конотоп,
от русского — кукиш вкусила.
Не слышать, не видеть, не знать, не терпеть
нэгайной и наглой их воли.
Скажи, Богодухов, и Харьков ответь:
доколе, доколе, доколе?
19 января 2008,
Крещение Господне
_____
* нэгайно — (укр.) немедленно
ПРО ДИОНИСИЯ ЩЕПУ
Не многобурное море, но пещера святая являет ваша мощи, аки бисерие драгое, угодницы Божии, и обогащаете чудес излиянии всех к вам со верою приходящих,
яко отсюду превозносят Господа хвалами вовеки…
(Память о Преподобных Антониевой пещеры Киево-Печерской Лавры)
_____
Дионисий Щепа, иеромонах Печерский,
просветляся умом на Господню Пасху,
Великодня вместивши сердцем воскресным ласку,
ко пещере Антониевой с думой притек недерзкой,
по любве своей и, конечно, в долгу послушания (аще
ты поставлен смотреть за пещерой ближней),
осененный мыслию необлыжной —
покадить богоносных отцев усопших, в ларцах лежащих.
Бормоча Иоанново-златоустое словище, что об аде,
огорчися который, ибо упразднися,
и огорчися, ибо також умертвися и низложися,
Дионисий инок очутися в пещерском хладе,
где покоятся Авраамий трудолюбивый,
чудотворец Исаия да Пимен постник цвет благовонный,
да Сильвестр, да Нифон, епископом Новгородским бывый,
мученик Кукша, а также Макарий, — помнящи «времена оны», —
а подале — Феофил, Алексий, Сириг Мелетий,
Ефрем евнух умная голубица,
словом Божиим питашеся паче, нежели брашном,
Спиридон, незлобия крин*, и Никодим победотезоименитый,
Илия Муромский, непреборимый воин,
в руце имущий от оружия язву, и другие братья,
также Лука эконом, Элладий, Сисой, Онисим…
Поднял свой глас Дионисий: «Преподобнии отцы! Христос воскресе!»,
ко мощам святым помавая кадилом, поклоняясь подземным высям.
И внезапу услышал он отзыв должный,
как по чину, «Воистину-де воскресе!..»
Все, кто лежали вокруг в закромах укромных,
во пещерной пресветлой тьме, во гробех кипарисных,
сочетались в единстве гласном словес огромных,
жарким словом возстав из своих обиталищ присных.
И вновь тишина тишин разлилась в подземье — венцом молчанья.
Поклонился гробам живым Дионисий с волненьем в жилах
и затворил уста — аж до дней скончанья,
потому что прибавить ни слова он был не в силах.
Да и ведь поразмыслим, братие: впрямь, глаголать нелепо,
коль слуховым осязал ты славу Господню зреньем...
Вот таким, речет Патерик, удостоен был умудреньем
во святой горе киевской отец Дионисий Щепа,
что сокрылся затем в затвор, дабы впоследствии там умерети,
не перемолвясь боле ни с кем и словом.
Было то в лето тыща четыреста пятьдесят третье
по Рождестве Христовом.
27 апреля 2008, Пасха Господня,
Харьков
_______
*Крин — библейское именование лилии
Р. S. Поразила и тронула меня история, произошедшая перед написанием двух предпоследних строф (последняя была написана вместе с самой первой строкой сочинения год назад;): примерно между 21 и 22 часами по Московскому времени мне в дверь позвонила соседка по общему тамбуру на лестничной площадке Людмила (мать пятерых детей) и вручила свечу с Благодатным огнем, прибывшим накануне из Иерусалима.