ЗЕМНОЙ ПОКЛОН БАБУШКАМ
У меня, как и у большинства из нас, было две бабушки: Анна Федосеевна Ракова, из вологодских крестьянок (я писал о ней выше) – папина мама, и Мария Степановна Сироткина, уральская казачка, родившаю мою маму и дядю.
Анну Федосеевну, бывшую учительницу, помню только с улицы Куйбышева, 23, где она доживала свои дни с больной родственницей в огромной коммунальной квартире. Тогда я был слишком глуп, чтобы интересоваться историей рода и отдельными ее представителями, хотя бабушка до конца сохранила свой блестящий ум. Я ничего не спрашивал – она ничего не навязывала, а теперь мне обидно и больно за безвозвратное время юности. Чуть позже папа перевез Анну Федосеевну на Черную Речку, где она и умерла в 1974 году от рака желудка. Сечас я живу рядом и, проходя мимо ее дома с огромной аркой, сразу вспоминаю бабушку.
Анна Степановна жила в латвийском городе Резекне, где после окончания войны обосновались дядя с тетей; я частенько заезжал к ним погостить – на уральские шанежки. Мамина бабушка пахла такой чистотой, что даже теперь сквозь толщу лет вспомнив ее, я ощутил этот непередаваемый запах. Мужа-чапаевца расстреляли в 37-м; прислали бумажку о реабилитации, да единственное крохотное фото деда, когда повзрослел, дала внуку Алику. Бабушка посещала православную церковь каждое воскресенье и церковные праздники, надевая беленький платочек; такой и запечатлела ее моя память – тихую, пахнущую чистотой (теперь-то я понимаю, что от бабушки исходила и чистота духовная), в аккуратном беленьком платочке, с умилительным уральским говором. Умерла в 85 лет, могла бы и пожить, но сломала шейку бедра – беда всех пожилых - и больше не поднялась… Латвия теперь – другая страна, ты прости, бабушка, что не навещаю, но в сердце храню и молюсь…
Злых бабушек мне в жизни не встречалось, а старики бывают, но больше прикидываются - к старости все люди становятся добрыми.
У старушек этих
не по книжкам речь –
Та, какую надо
всем бы нам беречь.
От старушек этих,
хоть бы вон от той,
Как из русских сказок,
веет добротой.
Нина Краснова
Я сделал небольшую стихотворную подборку, чтобы земно поклониться всем русским бабушкам, из поколения в поколение тянущих неподъемный воз седых детей и внуков и правнуков-несмышленышей, умудряясь удержать его на самых крутых поворотах, и без назойливых поучений передавать идущим вслед мудреную науку, как поле-жизнь перейти. Земной вам поклон, бабушки наши безценные. Душа говорит, что много вас В Царствии Небесном. А ведь заслужили!
Старухи
В колодце хрущевских скворечников, как в невод, забившись, молчат. И бедной толпой, и не спешной замерзшие бабки стоят. Забытые всеми старушечки сей жизни цепляясь за нить, бредут к алюминиевой кружечке себе молока прикупить. Обдует их ветром и стужею январский сугробистый двор. Храпит на морозе простуженно молоковозки мотор. Смиренно и как-то привычно все крестят себя невпопад. За подлые наши обычаи они лишь тихонько бранят. Скорей бы испечь оладушки, да жиденький супчик сварить… И всеми забытые бабушки голодных хотят накормить! И в ночи глухие, безсонные: в тревоге за чахлых детей, их темные лики иконные мерцают любовью своей!
И свято, как снег, и неспешно их души плывут от земли… Прощая нам, бедным и грешным, что мы их сберечь не смогли… Михаил Васильев.
Мать
Смотрю, как бабка молится.
Поклоны низко бьет.
Святая Богородица.
Потресканный киот.
И Приснодеве верится!
Но Слово – это боль…
В глазах усталых теплится
Доверия огонь.
- Приди, души не чаю,
Мой старший сын Иван! –
Твердит она ночами
Молитву трем сынам…
- Приди, мой средний, светлый
Удачливый Матвей!..
Не верит бабка смерти
Троих своих детей…
- Приди, мой младший, милый.
Мой золотой Лука! –
… Как тихо в этом мире,
Где нет войны пока…
Александр Машкара
Светлая радость-печаль
Бабушка, Анна Прокофьевна, зернышко в доброй горсти! Сколько на сердце накоплено, что невозможно снести! Может быть, память далекая высветит тот уголок, где, привечает нас, окая, древней земли говорок. Грезится в шуме березовом светлый бревенчатый рай. Спит, успокоясь над озером, дедушка наш Николай. Вечер да старая мельница, тихая Пуя-река шепчут, что все перемелется к старости наверняка. Знаю – в дорогу на Ровдино, в синь, в родниковую даль скличет нас милая родина, светлая радость-печаль. Юрий Куксов.
Молитва
Космата, суха, сизоуха
В вагоне сидела старуха
И сына родного устало
Звала, но не узнавала.
Ее слабоумная прихоть
То зверя искала, то выход,
То снова сползала в блокаду:
- Сама я из Ленинграда…
Да-а! Хлебушек нам доставался
С сыночком… - А сын чертыхался
И так загонял ее в угол,
Боялись – умрет от испуга.
… И вдруг пронеслось среди ночи
Схватившее за душу: - Отче
Наш!.. – Смута в вагоне редела,
Она возносилась в пределы,
Где память хранила до слова
Страницы молитвослова.
Четыре часа без запинки
Молилась на мятой простынке,
Кого-то, незримого, рядом,
Крестя и рукою, и взглядом.
Казалось немыслимым чудо,
Что живо такое под спудом
Безпамятства в дикой старухе,
Натасканной на оплеухе.
… Она замолкала не сразу.
Крестом осенилась три раза
И тихо спросила – о, Боже!:
- Ты, доченька, молишься тоже?
Молюсь. Но ответить не смею.
Я так – как она – не умею.
Татьяна Шорохова, СПб
Суровая бабка моя
И расскажет мне бабка, старуха кержацкого роду, как сварила убойный, седой самогон, как споила гостей, дверь подперла сосновой колодой и плеснула на стены веселый огонь. Занялось, загудело, как раненый зверь, зарычало прокаленное зноем, сухое смолье, и кричали каратели – дико и страшно кричали. Бабка била по окнам, и доброе было ружье.
Наше сельское кладбище! Нет ни гранита, ни бронзы. Только небо, цветы да возвышенность небытия. Мы поставили бабушке крест из мореной березы. Она верила в Бога, суровая бабка моя… Михаил Вишняков
Бабушка
Помирала бабушка Фоминишна… Перемыла избу и мостки, проворчав коту: «У этих нынешних все не тем путем, не по-людски». Повязав лицо платочком клетчатым, ковыляя на сухих ногах, прополола грядку с луком репчатым и лукошки прибрала в сенях. А когда пришла невестка к вечеру с фермы и вернулся с поля сын, делать совершенно было нечего – дом блестел, как новенький алтын. И легла она под окна бледные на постель белейшего холста. «Вроде все как надо – худо-бедно ли… Господи, забыла про кота!..» Встала с непонятною ломотою. Кот лизал поджарые бока. Поглядела на него с заботою: «Ишь, не напасешься молока…» И взирал на бабушку с почтением хмурый Спас из темного угла. Бабушка вздохнула с облегчением – и спокойно к ночи отошла… Николай Александров.
Бабка
Рожала, охала по-бабьи,
Растила, подправляла дом,
И пальцы, гнутые по-крабьи,
С годами слушались с трудом.
И то: земля в них въелась прочно,
Они, считай, срослись с землей
И сами стали жесткой почвой,
Холодной – в стужу, теплой – в зной.
Срослась с морковью и картошкой,
С корнями яблонь, груш и слив,
С подсолнухом на толстой ножке
Стоящем, голову склонив.
Шли годы, как за грядкой грядка,
Печной присыпаны золой.
Так – до девятого десятка –
Жила, согнувшись над землей.
И в выходные вывозила,
Передник чистый повязав,
В коляске детской к магазину
Пучки редиса, лука, трав.
Стояла, не присев ни разу,
На самом солнышке, до двух,
В ряду таких же востроглазых,
Смешливых жилистых старух.
Потом походкою утиной
Довольная брела домой.
Когда же срок пришел уйти ей,
Ушла морозною зимой.
Ее отпели, помянули,
Беря щепотками кутью.
Потом чуланы отомкнули,
Прошлись ногами по тряпью.
Оно лежало ветхо, бедно…
И, бабку в хитрости виня,
Три дня в избе искала тщетно
Сберкнижки близкая родня.
Татьяна Кузовлева
Бабушка Анастасея Петровна
А сегодня так тихо, так тихо с утра: не шумят тополя, и березы скромны и укромны. Уж полгода как нет, уж полгода (а точно вчера) моей бабушки, бабушки Анастасеи Петровны. Пусть ей пухом земля, хоть на что ей земля в облаках? Пусть ей прахом грехи, хоть грехам ее внуки дивятся. Что за свойство людей распадаться на пух и на прах? Пусть же пухом душа ее будет, чтоб повыше подняться. А сегодня так тихо, так тихо, как будто сама мать-земля вспоминает вселенское детство любовно. Как мое безпризорное детство жалела она, очень добрая бабушка Анастасея Петровна. Я не знаю, знавала ли счастье, но то, что хлебнуть ей пришлось – не выдерживает и типографская верстка: две войны, две разрухи, голодная волжская жуть, грабежи, комиссары, холера, колхоз, продразверстка. И всю жизнь в ожиданье: то хлеба, то свыше детей, то с войны мужика, то из плена… то писем со ссылок, то зарплаты, то божеских цен, то победы идей, а в последнее время – все больше по ближним поминок. Оттого на Руси поминают всех «горькой». И поп больше дыму пускает, чем сердце зовет для спасенья. Так всю жизнь экономя, едва накопила на гроб очень кроткая бабушка, бабушка Анастасея.
А сегодня так тихо, так тихо, как будто в раю. Пусть ей пухом душа, чтоб плыла над Землей невиновно. Кто замолвит словечко на Божьем Суде за мою некрикливую бабушку Анастасею Петровну? Александр Андрюхин
КОЛЫБЕЛЬНАЯ БАБУШКЕ
Над майскими проспектами
шары взлетают радужно.
Певец поет о юности,
а я спою о бабушке.
Играют дети в ладушки.
Штанишки, куклы, юбочки…
Пора сказать о бабушке,
о бабушке-голубушке.
Порой зеленой, вешенею
и белой зимней сказкою
она сияла нежностью,
она светилась ласкою.
Мы все, скрывать тут нечего,
росли ее заботами;
отцы сражались с немцами,
а матери работали.
Ты в пору несчастливую
для нас жила и думала,
и душу совестливую
ты в нас, как свечку, вдунула.
Как времена изменчивы,
и наши жены-лапушки
все дольше ходят в женщинах
и не стремятся в бабушки.
И в будни, и по праздникам
я думаю с опаскою,
что нашим внукам-правнукам
бабули станут сказкою,
и это не когда еще,
а в самом близком будущем…
Споемте же, товарищи,
о бабушке-голубушке.
Они нам пели баюшки,
и мы споем им баюшки.
Прощайте, наши бабушки,
родный наши бабушки.
Владимир Костров
«ПРОКЛЯТ ЗЛОСЛОВЯЩИЙ ОТЦА СВОЕГО ИЛИ МАТЕРЬ СВОЮ! И ВЕСЬ НАРОД СКАЖЕТ: АМИНЬ» (Втор.27,16).
До земли вам кланяемся, бабушки наши родненькие!
(ФОТО ДЕДА ИВАНА, ФОТО РАССТРЕЛЯННОГО ДЕДА И СПРАВКА О РЕАБИЛИТАЦИИ)
ЗЕМНОЙ ПОКЛОН СТАРИКАМ
Бабушки наши вызывают у меня умиление, а наши старики – уважение. Как-то незаметно ушло, выветрилось из повседневья бывшее нормой достойное умение жить по-людски и умирать по-Божьи.
Приезжаю в деревню и издали наблюдаю за соседом-калекой; в деревне его не больно жаловали, а за что – не разобрать: там по своим традициям живут и все помнят крепко. Не на войне, по пьянке скрюченным стал, но не обузой дому: избу с цигаркой во рту кряхтя срубит и колодец выкопает – понимает место, и в огороде у мужичишки порядок. Еле ползает, а без дела не встретишь: строгает, колотит, обшивает, рыбку с «езера» тащит. И «маленькую», закрутив винтом, не дурак выпить в одиночку, и у соседей-горожан подзанять под «пензию» без отдачи, и места грибные – его, и когда теплоход с дефицитным тогда пивом к пристани станет, тоже не прогадает – на реке Шексне все друзья-приятели… Да он как-то скоренько умер.
Это я одного только полустарика вспомнил; старики-то разные и по внешности, и по характеру, и по выговору, и по молчанию. Одно у них общее – понимание жизни, семьи, природы как огромного колеса, внутрь которого ты впряжен сызмальства и которое крутилось, крутится и будет крутиться, пока вокруг землица зерно родит.
Спросили старца: «Как спастись?»
«А ты, как колесо катись! –
Ответил старец, улыбаясь. –
Земли на краткий миг касаясь,
Скорее устремляйся ввысь!»
Ты слышала душа? Катись!
Евгений Санин
Успел утвердиться на ней по-крестьянски въедливо и делай свое крестьянское дело, сколь сил достало, а чего не успел – сыновья да внуки доделают. И даже домовину дедок ко времени на чердаке припасет, и крест с голубцом рядом, чтоб не тратились по-пустому, и смертью внезапной ни в жизнь не помрет – грех! – отойдет к Богу, когда каждому сроднику слово последнее скажет.
И будет старик лежать в сухом песочке на высоком погосте рядом с деревней, а отсель далёко видать…
Смерть старика
Он слышит, как почуяв дождь, корова снова безпокоится, и думает: «Скотина все ж, а тоже у нее безсонница». Он дышит тяжело и медленно, хватается за левый бок и смотрит в потолок, уверенный, что смерть и та бывает впрок!.. И думает: «Был сухожил, жил, только черта поминая, и многих внуков пережил, и все-таки вот помираю… Кто постучится в ставень? Кто? Вот если б можно – по годочку отдал бы каждому сыночку, а мне-то столько лет на что?..» Сто весен живший на веку, сто изб поставивший в деревне, он умирает, как деревья, на правом высохшем боку. И, чуя темноту несметную, он стал щеками бел как мел. «Вот жалко, что рубаху смертную я перед смертью не надел. Все годы прожил без остатка, ни дня у жизни не моля! Хоть жил с семьею не в достатке, а все же как ей без меня? Оставлю ей одну избушку, где дождик крышу прохудил…» И вдруг запахло жженой стружкой, сосновым холодом стропил. И вспомнил он свою жену, что в сорок пятом похоронена, - и сердце старое отворено в ту, отшумевшую войну!.. И, смертную почуяв грусть, он удивленно потянулся и к стенке тихо отвернулся с последней мыслью: «Отосплюсь!..»
А утром дым все плыл и плыл, и мужики молчали чинно. Дым белым покрывал морщины тому, кто столько лет мужчиной единственным в деревне был… Владимир Цыбин.
Дед
Он делал стулья и столы
И, умирать уже готовясь,
Купил свечу, постлал полы
И новый сруб срубил на совесть.
Свечу поставив на киот,
Он лег поблизости с корытом
И отошел. А черный рот
Так и остался незакрытым.
И два громадных кулака
Легли на грудь. И тесно было
В избенке низенькой, пока
Его прямое тело стыло.
Николай Майоров
Старик
Прямо за деревнею, у лога,
Мимо набегающих берез.
Тянется небойкая дорога,
Круто уходя на перевоз.
От дороги той неподалеку,
В навесной, раскидистой тени
Рыл старик колодец светлоокий,
Долгие отсчитывая дни.
Жил он бобылем на белом свете.
Ни палат не нажил. Ни детей.
И спросили старого соседи:
- Для кого ты роешь?
- Для людей!
- Да? Но у людей своя дорога.
Ты-то вот один живешь в дому?
- Я один. А людям надо много.
Люди – это мы. По одному.
Сергей Островой
Академик Павлов
Пишите так: «Рефлексы гаснут, но мысль по-прежнему остра. Последним будет мозг. Прекрасно! Знак восклицательный, сестра! Вошли врачи: «Иван Петрович, к вам журналисты. Интервью», Лохматые взметнулись брови, и взмах рукою – не даю! Потом на милость гнев сменяет и подавив глубокий стон: «Скажите – Павлов умирает, последний опыт ставит он». Откинулся старик сердитый, сжав кулаки… Он виден мне таким, как там, на знаменитом на нестеровском полотне. Вадим Халупович
Старик
Негоже нам, негоже
Старух своих переживать.
Старуха должна быть моложе:
Ей легче одной доживать.
Она и в хозяйстве пригляда,
И верная помощь детей…
Она и схоронит как надо…
И все будет как у людей.
Разъедутся дети и внуки,
А ты и не знаешь – как быть.
Ослабнут и ноги, и руки…
И некому чай вскипятить.
И снится тебе твоя бабка
Красивой, веселой такой…
Очнешься – пошаришь рукой,
А рядом – и пусто, и зябко.
Егор Митасов
«ПРЕД ЛИЦЕМ СЕДОГО ВСТАВАЙ И ПОЧИТАЙ ЛИЦЕ СТАРЦА, И БОЙСЯ ГОСПОДА БОГА ТВОЕГО» (Лев.19,32).
«СЕЯВШИЕ СО СЛЕЗАМИ БУДУТ ПОЖИНАТЬ С РАДОСТЬЮ» (Пс.125,5)
«Уважаемый Александр Григорьевич!
Я читала и слышала ваши выступления, посвященные трудностям, стоящим перед православной журналистикой. Считаю, что вы совершенно правы во всем.
Ох, как трудно мне выпускать нашу приходскую газету! Но она, хотя и приходская, рапространялась по всему краю, имела до 2000 подписчиков. А епархиальное издание с трудом набирало 400, однако его расхваливали по ТВ и по радио, награждали всевозможными наградами… Но не это главное. За семь лет работы я каждый номер обливала слезами. Напишешь что-нибудь совершенно невинное, а получишь такой разнос от настоятеля, что не знаешь, чем оправдаться. Помню, как-то написала заметку «Церковь начинается с любви» о том, что работники церковных лавок способны только свечами торговать, а отличить икону свт.Николая Чудотворца от иконы прп.Сергия Радонежского им зачастую не под силу. Кончалась заметка словами: «Случается, что человек приходит в храм с горем, но ни в ком не находит сочувствия. Иногда и батюшка в спешке пройдет мимо. Остается тогда просить: «Господи, хоть Ты не оставь меня!»
Знали бы вы, что тут началось! Настоятель метал на мою голову громы и молнии: «Как вы посмели унижать и критиковать священнослужителей?! Вы, безтолковая?..» и т.д. Хотела я уйти из газеты, но удержали читатели – те, кто живет в глубинке, те, для кого, как они сами пишут, наша газета – единственный источник информации о Церкви, те, кто даже Молитвословов не имеет, а вырезает «молитовки» из наших страниц. Не благословляет меня уходить и мой духовник.
За свою редакторскую работу я получаю 1000 рублей. Мы с сыном вдвоем трудимся. Он работает в издательском доме, а нашу газету верстает по ночам. Хорошо, что мне удается находить людей, которые иногда пишут для нас; пользуюсь перепечатками, если вижу, что они будут для читателей интересны. К счастью, начальник перестал интересоваться газетой, и стало легче дышать. Но все равно пишу с оглядкой. Четко знаю, что мне можно, а чего ни в коем случае нельзя. Знаю, что вы поймете, как трудно делать газету без специального журналистского образования, без поддержки, с безконечными выговорами… Путь православного журналиста усыпан отнюдь не розами… р.Б.Людмила, Сибирь».
Газета
Комплект газеты «Правда»
За сорок первый год:
Почины и парады –
Дадим!.. Возьмем!.. Вперед!..
Ударники. Герои.
Гул строек по стране.
Июнь. Двадцать второе.
Ни слова о войне.
Уже горит граница
И кровь течет рекой –
Газетная страница
Еще хранит покой.
Уже легли утраты
На вечные весы –
Война достигнет завтра
Газетной полосы.
Мы выжили. Все это
Осталось вдалеке.
… Я свежую газету
Иду купить в ларьке.
Юрий Поляков
Уважаемая сестра во Христе Людмила!
Мне очень близки и понятны ваши проблемы. Поэтому я много лет старался донести их до местного и московского священноначалия. Но проходили годы, Церковь устраивала грандиозные Конгрессы и Фестивали православной прессы, тратила сотни тысяч долларов, а воз и ныне там. Причем, обратите внимание, ни одно решение высоких форумов не вылилось в конкретные дела, будь то создание Союза православных журналистов или сбор номеров всех православных газет под одной крышей. Сначала я только недоумевал и с новыми силами пытался достучаться до церковных власть предержащих. Куда там! Слова утекали в песок. Более того, блестящая мысль митрополита Кирилла (Гундяева) о создании местных церковных СМИ или не менее глубокое выступление Наталии Алексеевны Нарочницкой, ученого с мировым именем, депутата Государственной Думы, о развитии светских церковных изданий мне не удалось найти на сайте Первого Фестиваля Православной прессы 2004 года. Ну как корова языком слизала! И в выпущенном по следам Фестиваля сборнике этих выступлений тоже не оказалось. А сказать хотя бы несколько слов простому смертному редактору перед столь солидной аудиторией даже из зала – одних министров вон сколько! – нечего и мечтать: сиди и слушай, чему тебя будут учить мудрые, но очень далекие от журналистики люди.
И – наконец - я прозрел: настоящая православная пресса ни священноначалию, ни настоятелям не нужна; более того, она несет в себе опасность «благожелательной критики», к которой неоднократно призывал Святейший Патриарх Алексий II. Вы на себе, а я на себе прочувствовал все последствия «благожелательной критики» недостатков Церкви. Поэтому и держат прессу в ежовых рукавицах, и платят так, чтобы не задерживались. Не зря журналисты-епархиальщики шутят: «Мы делаем газету в двух экземплярах. Одну – для митрополита, вторую – для Москвы». Если отношение к православным СМИ не изменится, наши газеты будут читать только под пистолетом. Такова вкратце грустная правда о нашей трудной работе. Я не зря привел выше стихотворение о газете «Правда»: «газетная страница пока хранит покой». А что случилось потом?..
По словам Патриарха Алексия II («Православная газета», Волгоград, №1, 2006), «сам по себе священник – не носитель абсолютной истины, и священный сан не является гарантией безошибочных суждений. Не надо отождествлять себя с Церковью, которая в своей полноте одна единственная столп и утверждение Истины» (1 Тим.3,15).
Зато сколько радости приносят нам благодарные друзья газеты - ни один орден не заменит такой радости.
«Александр Григорьевич! Остаюсь, хотя и не постоянным читателем «Православного Санкт-Петербурга», но вашим искренним другом и доброжелателем. Примите мои теплые поздравления с годовщиной создания газеты. Вам чудесно удается то, что умеют немногие: 13 лет для православной инициативы – это почти то же самое, что 200 лет для швейцарского банка! Лучшая рекомендация в надежности и твердости намерений. Желаю многая лета вам лично и вашему детищу. Андрей Рогозянский, писатель, публицист, журналист».
Вот ради наших читателей мы и обязаны стоять на своих постах. Пока не придет разводящий со сменой. А пока не пришел – стоять насмерть!
Пусть не везет, пусть отвернулось счастье,
Держаться нужно – и любой ценой! –
Так до подхода регулярной части
Стоять погранзаставе головной.
Не поддаваться, а собрать силенки,
Когда мы твердо знаем, что правы,
Перетерпеть – как бедной той буренке
До первой, чуть пробившейся травы.
Константин Ваншенкин
К слову, почему люди так боятся числа 13? Православие считает страх перед цифрой «вражьей издевкой». «Число 13 – основополагающее, замечательное число, поскольку апостолов было 12, а если считать с Иисусом Христом – 13. Поэтому число 13 – это полнота Церкви, это начало, откуда и пошла вся история», - считает московский священник Андрей Таскаев. Из множества версий наиболее популярное объяснение суеверия дает Тайная Вечеря, в которой принимали участие 13 человек – Иисус и Его 12 учеников. Тринадцатым был предатель Иуда. Еще считается, что именно 13-го числа Каин убил Авеля; 13-го отведали запретный плод Ева и Адам по наущению Змея. Зинаида Гиппиус написала на эту тему замечательное стихотворение:
13
Тринадцать, темное число! Предвестье зол, насмешка, мщенье, измена, хитрость и паденье - ты в мир со Змеем приползло. И, чтоб везде разрушить чет, - из всех союзов и слияний, сплетений, смесей, сочетаний – тринадцать дьявол создает. Он любит числами играть. От века ненавидя вечность, - позорит 8 – безконечность, - сливая с ним пустое 5. Иль, чтоб тринадцать сотворить, - подвижен, радостен и зорок, - покорной парою пятерок он 3 дерзает осквернить. Порой, не брезгуя ничем, число звериное хватает и с ним, с шестью соединяет он легкомысленное 7. И, добиваясь своего, к двум с десятью он не случайно в святую ночь беседы тайной еще прибавил – одного. Твое, тринадцать, острие то откровенно, то обманно, но непрестанно, неустанно пронзает наше бытие. И, волей Первого Творца, тринадцать, ты необходимо. Законом мира ты хранимо – для мира грозного Конца.
†«У неверия много злых уверток». Свт.Иоанн Златоуст.