"Небесный терпкий мёд". Валерий Клебанов.
ГЛУПО МЕЧТАТЬ О СЛАВЕ
* * *
Сгинут в пламени наши царства,
все, чем дышит сегодня грудь.
И ни шанса, чтоб удержаться,
зацепиться за что-нибудь, –
чтобы вдруг воспарить над бездной,
возродиться, поймав кураж…
Что ж ты жадно внимаешь бесу,
предлагающему мираж?
* * *
Вот и весь наш круг общения –
ты да я, да мы с тобой…
А вокруг – опустошение:
расстается сад с листвой.
Листопад… Он был – как музыка,
а потом – как плач навзрыд.
А теперь он – вроде мусора,
что дымит, да не горит.
* * *
Возможно, что-то еще сбудется, –
хоть карта нынче и не в масть.
Жизнь непролазна, как распутица,
но упоительна, как страсть.
И пусть душе все меньше места
и средь дворцов, и средь хибар,
пусть ей мучительно и тесно, –
но ведь она не плоть, а пар…
* * *
Словно птичий клин, потянулась
память в прошлое, где когда-то
бесшабашно рядилась юность
в плащ студента, в шинель солдата.
Ныли ноги, хрипели бронхи…
Но признаюсь, как на духу:
было мне теплей, чем в дубленке,
в том плаще на рыбьем меху.
* * *
Мы маемся, как прежде,
средь хамов и невежд
в потрепанной одежде
обманутых надежд, –
ненужная отчизне
стареющая рать,
что радостей от жизни
давно устала ждать.
* * *
Носил он старый серый плащ,
слыл алкашом, сгорел по пьяни.
Его былое – как в тумане.
Шептались, будто он палач.
Он жил своей звериной верой,
скуля, как пес, по той поре…
И долго пахло жженой серой
в его сгоревшей конуре.
* * *
NN
Вы кровью заслужили слепоту
и право обо всем судить иначе.
И, если бы Господь все снова начал,
вы б снова гибли за идею ту, –
в которой «эмки», «тройки», лагеря
и вождь с прищуром, раскуривший трубку…
Но кто вам скажет, что сквозь мясорубку
свою судьбу вы протащили зря?
* * *
Д.Ж.
Бумажный ангел, примета детства;
хранил он тщетно родной порог.
В приметы верить – худое средство…
Но память все-таки он сберег.
И, обессмертен стараньем кисти,
с твоей картины крылом шурша, –
он – словно призрак той вечной жизни,
которой, верю, живет душа…
* * *
NN
Поэту не хватает Неба…
Играя словом и резвясь,
он часто выглядит нелепо,
превознося земную грязь.
Его Пегас летает низом,
во что-то мутное вперясь, –
как будто всюду ищет линзы,
что напрочь выпали из глаз.
* * *
NN
Ты мечешься от плюса к минусу,
я для тебя то бог, то червь.
Но не твоей, приятель, милостью
я жив, а сам не знаю, чем.
В каком огне меня б ни плавили,
какие б ни обрел черты, –
не стать мне, к счастью, столь же правильным
и столь же праведным, как ты.
* * *
Как прытки ненависть и зависть!...
Ты жил, как будто пел на бис, –
а некий благостный мерзавец
твой облик, словно крыса, грыз.
Гвоздь клеветы по шляпку вогнан
в живое… Но взбодри свой дух
сиренью, что вломилась в окна,
леча твой временный недуг.
* * *
Глупо мечтать о славе
и умолять: «Приди!»
Слава – подпорка слабым,
сильным она претит.
Ждать ли ее, как принца
ждут недотроги? Смех!
Лучше уж ей свалиться
на голову, как снег.
* * *
Поздняя ласковость бабьего лета,
сердца со старостью спор.
Пахнет дурманящей сыростью леса
воздух, исполненный спор.
Солнце лукавит, а мы словно в шорах,
в неге с макушки до пят.
Тихо проходит сквозь лиственный шорох
Вечность в веснушках опят.
* * *
Одиноко порой мне и грустно,
но я силой незримой храним…
Жизнь моя, заводная игрушка,
мы попляшем еще, позвеним.
Твоя музыка в душу запала,
для нее ты и пряник, и кнут, –
и по-детски пустая забава,
и бессонный, но радостный труд.
* * *
За душой ни серебра, ни злата.
Что меня удерживает здесь?
Неужели розовая взвесь
тающего в воздухе заката?
Море глухо ухает в бетон…
Не пора ль уже отдать швартовы?
Все равно, всего, что не готово,
ты уж не оставишь на потом.