"Небесный терпкий мёд". Валерий Клебанов.
КАК ДРОЖУ ЗА ЛЮДСКИЕ ДУШИ
* * *
Среди графика жизни плотного,
где эмоциям стало тесно, –
для томления безотчётного
не находится больше места.
Неужели легло проклятье
на духовность, на тонкость чувств –
и наш разум, как калькулятор,
меланхолии чудной чужд?
* * *
Трясёт меня время, как грушу,
но я ещё вышел не весь;
и я доношу свою душу
в той шкуре, которая есть.
Не хмурься, мой друг-одногодок,
что возраст подкрался, как тать:
он, видно, последняя льгота,
которой у нас не отнять.
* * *
Уходит лето, всех прощая,
курлыча грустно и трубя…
Вот так и жизнь, пожав плечами,
уйдёт однажды от тебя.
Тоской охваченная роща
вот-вот осыплется, шурша…
И, видно, новую жилплощадь
должна подыскивать душа.
* * *
Словно в пору татаро-монголов,
всюду вволю и горя, и слез.
То сажают на колья налогов,
то бросают живьём на мороз,
то чернухой сознанье увечат
так, что разум то крив, то горбат.
Всё мы терпим. И вряд ли на вече
позовёт нас тревожный набат.
* * *
Не я ли был последний обр,
что под мечами погибоша?
Мир и теперь не больно добр;
жестоких злодеяний ноша
всегда на чьих-нибудь плечах,
и кто-то сладострастно вновь
смывает с чёрного меча
мою запёкшуюся кровь.
* * *
Пришла пора гитару зачехлить;
и он пошёл, хромая, по вагону,–
когда-то на клочке чужой земли
отчаянно державший оборону…
О, сколько мы живыми погребли!
Бесцветны заоконные пейзажи.
Скрипит протез, и звякают рубли,
и мается медаль на камуфляже…
* * *
Памяти В.С.
Нам духовное пламя
все труднее беречь.
Даже Вечная Память –
слишком хрупкая вещь.
Но пока что живём;
и, налив по края,
вновь, не чокаясь, пьём
мы за други своя…
* * *
«Прости меня!» – два слова на заборе.
Ведь кто-то их писал, себя во всём виня,
Пытаясь смыть позор, стремясь поправить горе…
О, запоздалый стон: «Прости меня»!
Мне тоже впору взвыть, заламывая руки,
Но что-то не даёт, как лёд или броня…
Что сделать мне, скажи, принять какие муки,
Чтобы за всё простила ты меня?
* * *
NN
Мы давно уже не дружим, –
что-то треснуло в судьбе.
Оттого вот так и кружим
в небе – каждый по себе.
Стыдно, брат, собой гордиться
в трагедийный, горький час…
Кто из нас какая птица –
разберутся после нас.
* * *
Дело к морозной снежности,
Голыми стали горы,
Но захотелось нежности
Именно в эти годы!
Чтоб расцвели за окнами
Грёзами кущи рая,
Чтобы сердечко ёкнуло,
В трепете замирая.
* * *
Вздохнёшь: «Давненько не парил я…»
и виновато глазки вниз, –
как будто хочешь спрятать крылья,
как неуместный атавизм.
И всё же ты пока не в силах
предать и боль свою, и стих,
чтоб затеряться меж бескрылых
и раствориться среди них.
* * *
Ты слабости все прости мне,
укором не уколи,
мой добрый и мой постылый,
мой кровный клочок Земли.
Не выпало мне, хоть клялся,
сгореть за тебя в огне, –
но рад, что не затерялся
иголкой в твоей копне…
* * *
О, сколько хамья везде,
как тягостно быть людьми,
как трудно сберечь энзе
нежности и любви!
Удастся ли не устать
от дьявольского недуга?
Давайте «уста в уста»
дышать и спасать друг друга.
* * *
Трудно жить мне в наивной вере,
будто люди мы, а не звери,
будто ужасы – чей-то бред
и что в каждом есть скрытый свет.
Как дрожу за людские души!
Пояс веры моей всё туже,
страстной веры, что с Богом сходство
человеков спасёт от скотства…
* * *
Снова в звоне зашёлся колокол,
и вокруг, насколько видать,
бьём поклоны перед иконами, –
только где она, благодать?
Нынче в нас такое творится!...
Совесть – выеденным яйцом.
Появись Иисус вторично –
кто узнает его в лицо?