Почему льющийся дождь и падающий снег вызывает у меня болезненную тягу к прошлому? Ни лес, ни речка, ни огонь, ни раскаты грома, ни полет листьев, ни шум морского прибоя не откликается в душе такими живыми, такими глубокими переживаниями, как этот ненасытный мартовский чугунный дождь, замаравший чернотой пространство от земли до неба. Тяжелые холодные капли пронизывают занемогшую душу, растворяют спекшуюся корку замяти. Дождь все теребит и теребит внутри, настойчиво требуя: вернись!
Без тебя ничего не случилось:
Я не умер, в горячке не слег,
Только будто бы все помрачилось.
И закат опоясал восток.
Только мир, где по-прежнему любят,
Где по-прежнему больно всему,
Ну, совсем, ну, совсем обезлюдел,
Что и я вроде в нем ни к чему.
Без тебя не случилось несчастья,
Кроме горьких прозрений в душе,
Что со мною до смертного часа
Ничего не случится уже…
Павел Мелехин
Нет, не шали, я знаю, как спрятаться от тебя, память: опустить до упора шуршащие жалюзи и поплотней занавес, накрыться теплым одеялом, уткнувшись глубоко в подушку, и придумать что-нибудь необычайно приятное. Ну вот, я уже не слышу, дождь, твоей барабанной дроби по подоконнику. Еще немного – и ты вовсе потеряешь надо мной власть, когда я сбегу из твоей яви в свой необъятный мир сна. Душа оттолкнет привязчивую оболочку тела, взметнется в пространство и станет летать-парить только желанием моей мысли.
- Витек Пуляев, ты же разбился на мотоцикле в 66-м?
- Саня, какой мотоцикл, ты только глянь, как я научился летать!
- Галка Губанова, модница «бабочка-махаон», мы же похоронили тебя лет двадцать назад!
- Полюбуйся лучше моим новым нарядом, дружок, - порхала она вокруг в изумительном по красоте платье.
- Света Фомина, ты же в 27 лет сгорела от туберкулеза! – поражаюсь я летающей вокруг нас девушке.
- А я и помнить об этом не помню! – с улыбкой ответила похорошевшая Света.
… Наконец, из неведомого далека появилась долгожданная ты.
- Здравствуй!
- Здравствуй!
- Почему ты не позвонишь, не напишешь, ты же еще на земле?
- Все позади, милый, все за детской сказкой лет. Зачем теребить душу ненастоящим прошлым? Больше я не прилечу к тебе…
Но она прилетит: мы живем «здесь», живем «там», живем «здесь» и «там»…
Погоди, не стучись в мой сон,
Я прошу тебя, погоди.
Мой сегодняшний сон невесом,
Он, как перышко на груди.
Отзвучал колокольчик любви,
И от глаз убегают глаза,
Понапрасну в душе не лови
Наши давние голоса.
Ведь не зря я тебя попросил –
Погоди, не стучись в мой сон,
Удержать его не было сил,
Он, как перышко унесен.
Александр Гаврилов
Когда я проснулся, белый пушистый снег сахарной ватой окутывал землю. Что-то кольнуло в бок – крохотное пуховое перышко почти освободилось из душной неволи. Я положил его на ладонь и легонько подул; оно плавно поднялось в воздух и тихо, как парус, растворилось в белом кружащемся пушистом снеге…
… И парусу не было больно,
И не было больно волне.
И что-то прекрасно и вольно
Играло и пело во мне.
Михаил Дудин
«БЕДА, КОЛЬ ПИРОГИ НАЧНЕТ ПЕЧИ САПОЖНИК…»
Звонок в редакцию: - Александр Григорьевич, я знаю, вы любите животных, вы должны мне помочь. Я собрала у людей деньги и выпустила народную газету «Будьте милосердны» тиражом в 10000 экземпляров. Представляете, даже по пять рублей жертвовали. Часть газет мы раздали, надеюсь, что вы поможете распространить остальное. Нам нужны средства на выпуск второго номера. Уверена, что вы поможете.
- А почему вы не пришли посоветоваться до выпуска газеты? И почему вы называете ее народной? И в чем должна заключаться моя помощь?
- Мне было некогда – я собирала материалы. Газета народная потому, что деньги пожертвовал народ. Вашу газету все знают, и я подумала, что вы возьметесь продать и нашу; может быть, вложите наш тираж в ваш.
- А вы когда-нибудь занимались газетным делом, журналистикой, полиграфией, торговлей? Представляете ли вы, что тираж вашей, никому не известной газеты, очень большой даже для известного издания? Что по договору никто не позволит мне вкладывать в свою газету чужую? Что вкладка вашего тиража дорого стоит и заняла бы неделю работы всех моих сотрудников? Что рынок периодики давно поделен, и внедриться в него можно с колоссальным трудом? Что издание даже небольшой газеты стоит огромных денег? Что на разовые пожертвования ни один профессионал газету издавать не сможет? Что…
- Теперь я знаю, что правильно говорят о вас – вы неправославный человек, жестокий, вы не любите животных, вы никому не помогаете. Зря я вам позвонила… - с тем женщина и положила трубку.
Некоторые, далекие от журналистики, люди почему-то считают, что сделать газету очень просто: пишешь и набираешь материалы, фотографии, располагаешь их на газетной площади, как Бог даст, придумаешь рубрики, названия, подписи, выводишь газету на специальную пленку, отвозишь оригинал-макет в типографию – и получаешь пахнущий свежей типографской краской номер газеты, за которым сразу же выстраивается очередь.
На деле все по-другому. Объявила Александро-Невская Лавра о выпуске городской монастырской газеты с приложениями «Вестник Александро-Невской Лавры», а люди покупать газету не хотят – скучная получается газета. Или епархия стала издавать красочный журнал «Церковный вестник» по 35 рублей за штуку – и опять не берут люди: дорого и скучно. Даже настоятели храмов не желают подписывать по 10 журналов на приход – будут они пылиться на прилавке, пока не потеряют товарного вида. А сколько приходских газет загинуло после первых же неумелых выпусков?..
К чему я это излагаю, братья и сестры? Да вот к чему. Еще гениальный баснописец Иван Андреевич Крылов †1844 учил:
Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
А сапоги тачать пирожник,
И дело не пойдет на лад.
Да и примечено стократ,
Что кто за ремесло чужое браться любит,
Тот завсегда других упрямей и вздорней:
Он лучше дело все погубит
И рад скорей
Посмешищем стать света,
Чем у честных и знающих людей
Спросить иль выслушать разумного совета.
«Щука и кот»
А животных я все же люблю, особенно жаль их, бездомных. Пишу о них в своих книжках. Охотников презираю. Никогда не ударю животное. Дома два кота в холе и ласке приближаются к концу своего кошачьего века, да каждое утро выношу знакомой стайке воробышков стакан проса – зимой им каждое зернышко в радость. Но выпускать газету про «братьев наших меньших» на уме нет: пусть выпускают те, кому это по силам…
Собачья выставка в Измайлове
В старом парке, под елкой зеленой, безпороден, забит и несмел, синеглазый щенок потрясенно на собачье собранье глядел. По аллеям овчарки шагали, доги четко печатали шаг и звенели, звенели медали на услужливых шеях собак… Щен зарылся в траву и от скуки представлял крупноблочный уют: он-то знал, что не то что не купят, даже даром его не возьмут. Кто на бедность придумает моду? Разве к нищенству вытравлен страх? В наше время родство и породу ценят выше, чем в прошлых веках. Только вдруг, чей-то окрик-не окрик: «Вылезай-ка, бездомный, сюда!» Словно сбрызнута солнечной охрой клочковатая борода… Задрожала спина от испуга, но сказал этот рыжий чудак: «Если мы не поможем друг другу, кто же нас пожалеет, дворняг?» Он щенка сгреб в охапку неловко. А потом начались чудеса: пахла счастьем мясная похлебка, половик был постелен для пса. Ни болонкой он был, ни терьером, но постиг он все тайны двора: тот, кто делал карьером карьеру, мало ближнему делал добра… Надо быть настоящей собакой, чтобы стать безкорыстным как Бог. И от радости горько заплакал синеглазый вихрастый щенок… Николай Добронравов.
«УЖ И ЕСТЬ ЗА ЧТО, РУСЬ МОГУЧАЯ, ПОЛЮБИТЬ ТЕБЯ, НАЗВАТЬ МАТЕРЬЮ» (И.С.Никитин)
24 марта – день рождения папы в 1914 году; завтра его Тезоименитство в честь свт.Григория Двоеслова, папы Римского †604. Не смогу объяснить, но я с самого утра ждал чего-то хорошего, душа безпричинно ликовала.
Выход второй книги «Былинок» все откладывался – второй год, и я чувствовал, как на другом конце провода при каждом моем звонке в издательстве невольно вздрагивали: этот настырный писатель ни в какую не желал больше ждать – завози книгу в типографию – и точка! Уже и следующая книга написана, и следующая пишется вовсю, а издательство все мотает и мотает замотанные в клубок нервы. И вдруг! раздается! долгожданный! звонок! – отвезли! И, хотя долгое ожидание поглотило почти всю радость, я повеселел и, осмелев, спросил о тираже. 2000 книг? 400 страниц, больше сорока иллюстраций? – спасибо, спасибо, большинству пишущих так здорово не везет. Да, намедни звонил директору батюшка, смиренно напоминал, и его звонок был не зря, но все существо говорило мне – папа помог! А почему, и думать не хочу: что мы знаем о загробной жизни?..
А если совсем быть честным, то и о папиной земной жизни я знаю мало, отрывками. Старший сын крестьянских учителей Ивана Ивановича и Анны Федосеевны Раковых из вологодской деревни Кабачино на реке Шексне в 1930 году закончил школу-девятилетку с педогагическим уклоном и в 17 лет уехал по набору на Кольский полуостров добывать апатит, был взят репортером – за способности и начитанность – в штат редакции «Хибиногорский рабочий», а оттуда в 1934 году направлен на учебу в Ленинградский Государственный Университет.
Закончил отделение германской филологии, был призван в Красную Армию рядовым, провоевал на передовой всю войну, награжден, контужен, получил звание майора. В запас ушел в 1965 году полковником. О войне отец рассказывать не любил; уже будучи больным, услышит по телевизору про подвиги на Малой Земле из уст Леонида Ильича, плюнет в его сторону и уйдет в свою комнатенку.
Как святыню, храню фотографию папы в форме рядового с надписью торопливым карандашом: «Родной и любимой девочке, моей жене Верочке на память от Гриши.
Верочка, получил твое сердитое письмо. Теперь, наверное, не сердишься. Маленькая, умру, любя тебя. Во мне не сомневайся. Береги сынулю. Не волнуйся, если не будет писем. Пока все благополучно. Не вспоминай плохим твоего мужа. Он всегда любил тебя. Крепко, крепко, тысячу раз целую тебя. Твой Гриша. Береги себя и сынка моего.
25 инженерный батальон, под Ригой.
22.6.41 г.».
Я заламинировал эту безценную реликвию, чтобы сохранить ее… для кого?..
Отец был умницей, поэтому служил в крупных городах и за границей, специализировался на бундесвере, был кандидатом исторических наук (закрытая диссертация о Сталинградском сражении), знал языки, писал для командующих доклады, читал лекции. Он был коммунистом, политработником, и у меня нет ни малейшего желания скрывать это: теперь кого ни спроси, все были тайными христианами.
Очень любил поэзию, поэтому даже старшего сына назвал в честь Багрицкого. Характером отец обладал взрывным, горячим, но отходчивым, а таких служивых не больно жалуют званиями. Поэтому и проходил Григорий Иванович 11 лет в подполковниках. Служил в Австрии, Риге, Москве, Венгрии, Польше, Львове, после демобилизации вернулся по месту призыва в Ленинград. Был предельно честен, хитрить не умел, но часто сдавали нервы - контузия ускоряла его болезнь. Получил квартирку в хрущевке на первом этаже (ему почему-то всегда доставался только первый), из-за моей глупой женитьбы переехал на первый этаж кооператива. «Никогда никого не жалей на словах, коли впрямь не поможешь. Никогда на чужие не пей и не пей на свои, если можешь» Лев Котюков. Отец хотел мне помочь, но я уже начал рыть для себя яму. Он умер в 1981, так и не дожив до моего протрезвения долгих семь лет.
В 1972 году «Лениздат» решил выпустить сборник воспоминаний ветеранов освоения Севера; составителем и соавтором книги «Хибинские клады» тиражом 8000 экз. стал мой отец. Я унаследовал от родителя многие черты и в том числе любовь к журналистике, где каждое слово должно быть емко и на своем месте. Папа прошел в «Хибиногорском рабочем» отличную школу: редактором был ставший позднее известным стране писатель и критик А.Е.Горелов.
Вот небольшой эпизод из жизни газеты: «Хроникерами мы с Левой Никаноровым были активными, ног своих не щадили. Пишешь статью с творческим подъемом, многократно переделываешь и, наконец, передаешь ее заведующему производственным отделом. Он не спеша, внимательно прочитывает все до последней фразы и, склонившись над листом, начинает правку: переставляет слова, заменяет фразы, вычеркивает абзацы, перечитывает оставшийся текст, снимает очки и удовлетворенно говорит: «Вот теперь, пожалуй, хорошо, передайте машинистке». Было написано 200 строк, осталось после правки 20, в лучшем случае 30 – опять Б.И.Левитес «проехал по листу трамваем…»
Трехсотстраничный сборник дался отцу с огромным трудом: за многие годы участники подзабыли события, получались несоответствия, но, главное, очень мешала цензура, искажая правду. Книга тоже послужила толчком к развитию болезни папы.
Сейчас Хибиногорский апатитовый комбинат принадлежит олигарху Ходорковскому, сидящему за решеткой. Интересно, побывал ли он хоть раз в своих обширных «владениях»?
Зима 1931 года
На Кольском полуострове зима.
Хибинских гор вершины снеговые
Грозят немой, мертвящей белизной.
Но мы нарушим грозный их покой:
Рвет аммонал отроги вековые,
Здесь каменные вырастут дома, -
Недолго нам в палатках жить, зима!
Здесь, провожая тундровую ночь,
Горят огни – их солнце сменит скоро.
О нем, о нем, о госте золотом,
Я расскажу друзьям своим потом.
В снегах, в огнях рождается наш город.
Взгляни на понизовье с трех вершин:
Там строят баню, там – дворец культуры…
Свернув палатку, житель входит в дом, -
Он долго жил под серым валуном,
Брезент от бурь давно стал темно-серым…
Но над крутыми тропами Хибин
Звенел его топор у трех вершин…
На Кольском полуострове весна,
И нет ночей, и, утлый челн качая,
Сгибает щука удочку в дугу:
Морошка зацвела на берегу,
Лишь, падая, пушинки иван-чая
Напомнят о зиме - навек она
Меня сдружила с Севером… весна.
Александр Решетов
Простите, читатель, если вам было скучно; героев выдуманных книг и фильмов мы часто берем в пример для подражания; люди, живущие с нами бок о бок, кажутся нам совсем неинтересными. И только потом, необратимо поздно, мы спохватываемся и сожалеем: расспросить-то уже некого…
Иду к папе на Серафимовское – затеплю в снегу лампадку…
Плач по утраченной Родине
Судьбе не крикнешь: «Чур-чура!
Не мне держать ответ».
Что было Родиной вчера,
того сегодня нет.
Я плачу в мире не о той,
которую не зря
назвали, споря с немотой,
империею зла, –
но о другой, стовековой,
чей звон в душе снежист,
всегда грядущей, за кого
мы отдавали жизнь.
С мороза душу в адский жар
впихнули голышом, -
я с Родины не уезжал,
за что ее лишен?
Какой нас дьявол ввел в соблазн,
и мы-то кто при нем?
Но в мире нет ее пространств
и нет ее времен.
Исчезла вдруг с лица земли
тайком в один из дней,
а мы, как надо, не смогли
и попрощаться с ней.
Что больше нет ее, понять
живому не дано:
ведь Родина – она как мать,
она и мы – одно.
Борис Чичибабин