Песни орали с гитарой на кухне
пили вино, расходились ****ься,
женщины нами любовались задумчиво,
молча курили, о чем-то мечтали,
ласково звали с собою ****ься.
Кто-то отпевший, ушедший ****ься,
быстро сменялся другим,
а гитара с засаленым грифом
всегда оставалась, поскольку,
гитары не ходят ****ься.
Кто-то был крепко прищемлен Дверьми.
Мы их любили, но петь не любили -
английское «r» не подходит
ко вкусу портвейна и демидрольного пива
в трехлитровых банках из-под
дешевого сока гранатов,
вытряхнутого тут же в канаву перед ларьком -
Заебацца!
Мы пели Калинов Мост,
мы пели Кино, которое кончилось,
пели мы Аукцион и кричали мы Ноль,
и Лаэртского вдруг исполняли.
Дамам не нравилось,
им не хотелось задорно ****ься
под раскаты веселого мата,
или томно, под грустные песни
с анатомическими подробностями.
Кухни с фанерными уголками -
протиснуться в угол.
Сидения поднимались,
под ними лежали мука и сахар.
Газовые чернобокие плиты,
шкафчики крашеного ДСП
с переводными картинками, изображавшими все
от цветов, до крокодила Геннадия.
Сплошь колченогие стульчики и табуреты,
дыры в линолиуме, плинтус облуплен,
ну как средь такого ****ься?!
Все же они умудрялись,
женщины наши, создать обстановку.
Это гитара им помогала и нам помогала
(сама - не ****ась).
Это вино помогало нам в том,
от чего до чего мы бежали.
Живым – это лишь остановка в пути.
После мы все волочились домой,
это тогда называлось:
«Честь поиметь», поебавшись - уматывай.
Страшно уйти в непроглядную темень,
в мороз, протрезвев уж настолько, что холодно.
но оставаться страшнее стократ.
Не называю районов, имен переулков,
станций метро, подворотен,
лиц из копеек, торгующих «Сколько?»,
темных палаток, лампад освещающих пиво,
ни номеров, ни фамилий, ни дат,
ни отличий.