Постфактум

ПОСТФАКТУМ

Парафраз поэма


..................... «Тяжело-звонкое скаканье
..................... По потрясенной мостовой»
..................... А. С. Пушкин, «Медный всадник»


Часть первая

Привет, my dear Роб Ковальчик,
Американский дедомальчик,
Смурной и мудрый, как змея!
Мерси, дружок, за твой журнальчик,
Где вышла в свет статья моя —
Ее прочли уже друзья,
И местный пипл поднял пальчик,
Мне, шалуну, как мать, грозя,
И мне и больно, и смешно,
А объясненье — вот оно:

Они кричат «мы бьем за дело»,
Решив, что чересчур раздела
Себя в статье моя душа,
И се не стыдно, а жестоко —
Раскрыть для Запада с Востока
Все то, что раньше чуть дыша
Приоткрывали еле-еле,
Как восьмиклассница в постели—
О, тайна куклы-голыша,
Сиречь — секрет Полишинеля.

Еще мне шьют с сердитым видом,
Что свой народ сравнил со СПИДом
(Идея, кстати, не нова),
Что манией преследо-
ва¬ния я болен (инвалидом
Сам назовусь при счете «два»
С эпохи обысков на «раз»
И фраз в затылок: «Можно вас?..»).

Ловя на умысле нескромном,
Они гвоздят; «Почто не в кровном,
Не в здешнем хоть-нибудь в каком —
Неужто бы не тиснул кто-то?!»
А мне вот нравится «KYOTO» —
Он выпускается дружком
И не на русском: отчего-то
Как на родном — так, в горле ком,
А треп мой записали сходу
И шлеп — с кассеты целиком!
Сия метода входит в моду
И, вроде, делает погоду
В миру, пошедшем кувырком
И подкатившемся, как мячик —
Я пас твой принял, Роб Ковальчик,
А там — к вратам, да прямиком!

Журнал твой душу спас от смури —
С меня, Ковальчик, магарыч!
Хоть я и трезв, и безналич.,
А все ж скажу тебе в натуре,
Дешевых шуточек опричь:
В своей, а не тигровой шкуре
Ты встал across угроз культуре
Как Леонид (но не Ильич!),
В редакторстве ж не Петр, но Павел,
Ты честных, дядя Сэм, не правил,
Готовя к выпуску мой спич,
И вел тебя, видать, сам Бог —
И лучше выдумать не мог.

Хотя и спорил ты, со мной,
И укорял меня виной,
И жег до лба тебя румянец,
И стыл мой чайник заварной,
Пока перед! тобою глянец
Сдирал я со страны родной
И байками сводил с родней,
И дочь склонял на стих и танец,
 Но за стряпней и трепатней
Не скрыл, что чую я ступней,

Как некий древний помпеянец.
Но — ты отмел прогноз мой прочь,
Хоть напечатать был не прочь,
Не глядя на его изъяны,
Когда ж мы сдвинули стаканы,
Спросил: «С чего так смотрит дочь—
На все прищурясь, как сквозь ночь,
И исподлобья, как из ямы?»
И я ответил: «У нее
В крови подпольное житье
И навык из фамильной драмы —
Хотя десятый год уже
Живет на пятом этаже,
Но гены деда, бабки, мамы,
Мои — властительно упрямы.»

Тут пальцы — «щелк!», тут выкрик: «О!
Внедрилась в диктофон кассета,
И ты вскричал: «Давай про это!»
Но я унял: «Сладка беседа,
Да жизнь тут скроена хитро —
Не от обеда до обеда
И не с заката до рассвета,
А от; метро и до метро,
И у совкового соседа
На чужака чутье остро,
А стены тоньше, чем газета —
Нас можно слушать из клозета,
Как из лубянского бистро
Или кремлевского буфета,
Но — тема лезет на перо,
Запрос получен, жди ответа,
Жди, Роб Ковальчик, сказ поэта!»

Вот — срок настал. Чернил — ведро.
Со мной Ростан, Распе, Перро,
И дух судебного обета,
Не допускающего бреда,
Туфты, обмана и навета,
А средство — стих, — как мир старо,
И поровну и тьмы, и света
Что в мире, что в строке куплета,
Засим даю стиху «добро» —
И подбородок лижет Лета,
И ямб влечет анахорета,

И — словно Китеж из воды, —
Замоскворечье. Вечер. Лето.
Как позолотою багета
Дома облиты и мосты,
Цепочки лампочек густы,
Везде обсев тираж портрета,
Цифири и стандарт привета
Восьмисотлетию Москвы;
Неведомый до срока мне,
Спешит по набережной парень,
Жарой и похотью распарен,
Домой торопится, к жене,
Косясь на профиль в вышине,
Что дирижаблем зататарен
К сбледнувшей молодой Луне —
Отличник срочных юрискурсов,
Он — молодой судья в суде
Взамен распятых на звезде
Седых жидов, вонючих скунсов,—
Его на службе кличут «Фурцев»,
Поскольку секретарь МК
В нем углядела маяка,
И в «Правде» есть о нем строка —
Что он, мол, спец без всяких ВУЗов,
Что был на фронте храбрецом,
А после сварщиком-спецом.

И он — топ-топ, красив и молод,
Тараня сквознячок лицом,
Спешит быть мужем, стать отцом,
Влюблен в страну, в эпоху, в город,
В усатый профиль над торцом,
Фасадом, аркой и венцом,
За это все — нашелся повод,—
Огнем поджарен, бит свинцом,
Татуировками исколот —
«Я помню Гагры», серп и молот —
А с рынка тянет огурцом —
Аж холодок бежит за ворот!
Ах, юность, мир, любовь и голод!
И день, что так хорош концом!

А, впрочем, сколько б не склонять
Ума холодных наблюдений,
При том, что средь всеночных бдений
Воображенья не унять —
А не дано чужих мгновений
Прожить, пройти чужих ступеней
Или занять чужую пядь,
И только опытом падений,
Попыток встать, суметь летать
Мы можем тайны разгадать
И чувств чужих, и побуждений,
А также чья-нибудь тетрадь
Талантливых произведений
Поможет многое понять,
Как мне сейчас — тот самый гений,
Что был любитель без стеснений
Глагол с глаголом рифмовать —
Я у него героя взять
Решил для неких приключений
(Не взять, точнее, а занять,
Притом, секу, кому пенять,
Что через столько поколений —
Не шесть, так точно через пять,—
Героя вновь зовут Евгений!
Врубитесь, граждане, — опять!).

Мой опыт, например, не скрою,
Понять позволил до глубин
Всю гамму чувств, когда к герою
Подходит некий гражданин
И приглашает в лимузин,
В котором поджидают трое —
Но ни Америку, ни Трою
Я не открыл и не отрою,
Сие познал не я один,
Ведь кто не ощущал порою,
Что пахнет жизнь, как керосин?

Но я, пока летит под шины
Дорога — всех дорог крутей,
Замечу: сходу постижимы
Обломы, всех других лютей,
Лишь потому, что без затей
Набором бед роднят людей
Тоталитарные режимы —
Кто ныл: «За что?», кто выл; «Виват!»,
Тот мне товарищ, друг и брат,
Евгению, конечно, тоже —
Здесь каждый счастлив невпопад,
Зато в несчастьи все похожи,
О чем писал еще Толстой
В миру, накрывшемся звездой,
На почве, близкой нам до дрожи.

Родной синдром гусиной кожи
Продрал Евгения волной —
Будь он отягощен виной,
Смятенье, ужас и обида
Не жгли б за клеткою грудной,
Во фразе совместясь блажной:
«****ец всему, вся жизнь разбита!»
Но внешне он не подал вида,
Держать удар учен войной;
Молчала деловито свита,
Их основной и коренной
Глядел в окно — в него сердито
Косился профиль, под Луной
Зарей подсвечен предночной
Вроде застывшего болида
Над мерно гаснущей страной —
От сей картины сволочной,
Чтоб не стучали сильно зубы,
 Евгений применил свой грубый,
Но верный способ — тайный блев
Всей сластью прожитых годов,
Тем, что особо было любо —
Так он на фронте до боев
Гнал жизнь из тела в виде снов,
Чтоб лучше к смерти был готов:

Он чуял тяжесть детской шубы,
Считал над крышами дворов
С утра дымящиеся трубы,
Лизал пораненные губы
О хрупкий семечек покров,
Хлебал на спор одеколон,
Гулял по атласу Испании,
Глазел в окошко женской бани,
Залезши в очередь на клен,
Затачивал на скос кастет
Из вентиля от батареи,
Бежал, от ярости дурея,
В военкомат — прибавить лет,
И за комодом в Новый год
Лез пьяным девкам под живот
С налитыми до лба глазами,
И принимал татарский взвод
После училища в Казани,
А кончились война и власть
Баском: «Приехали! Вылазь!»

И тут узрел Евгений наш,
Что вкруг машины не пейзаж
Лефортова, или Лубянки,
Или Матросской Тишины,
И — ни Бутырки, ни Таганки
Крутые стены не видны,
А под светильником Луны —
На вид веселенькая дача
Легко заметной новизны,
И конвоиры, явно пряча
Улыбки, вовсе не страшны,
Под локотки героя взяли
И повели за уголок,
Где в фешенебельном подвале
(В таком едва ли вы бывали:
Тес — стены, пол и потолок!)
Гулял настоенный парок —
В нем березняк, и «Цинандали»,
И спец. трава со спец, же скал —
Ее спец. доктор отыскал!

Герой, глотнув такого духа,
Тотчас расслабился слегка,
Тут сбоку мягонько, без звука
Открылась дверь невелика,
И залпом — зной, и в нем из бани
В простынке влажной и тюрбане,
Свежерумяна, как заря,
Вошла немыслимая фря
С такими голыми ногами —
Головка враз пошла кругами
(Меж ног, по правде говоря) —
Короче, повело героя
Рассудком, телом и душой.
Фря чуть кивнула — вышли трое.
Кивнула вновь — исчез старшой.

Потом конфету надкусила,
Вина из рюмки отпила,
«Не узнаешь, судья?» — спросила,
Тут он сгорел почти дотла,
В нее вглядевшись: «Божья сила!
Да это ж Фурцева! Дела…»
Ну, да! Она ему вручала
В горкоме грамоту свою
За лучшего в Москве судью —
А он-то не признал сначала,
Ее красою поражен!
Но вот зачем он ей нужон?..

Она смотрела, изучала,
Конфету ела и молчала,
И он не лез к ней на рожон,
Но все же — на хрена здесь он?
Пора бы делу проясняться…

И тут качнулся дивный стан:
«Вот лук, вот хлеб, вот — на, — стакан,
Давай, налью. Да брось стесняться —
Ты не пижон, а я не цаца.
Пока что твой аванс — сто грамм,
Но ждет тебя и чистоган.
Короче, надо постараться —
Подправить конный истукан.» —
И без виляний, без елея,
А в лоб и не ища слова,
И от поддачи не хмелея,
Обрисовала: «Вся Москва
На утро к стенам Мавзолея
Придет на праздник юбилея,
А так часочка через два
У Моссовета состоится
Открытье статуи того,
Кто место указал столице,
С коня не слезши своего,
И москвичи, поднявши лица,
Допрежь всего, как говорится,
В разгаре праздничного дня
Узрят шары мудей коня —
И грянет мировой облом!
Зачтут нам: эти яйца с хреном!
Так вот я бью тебе челом:
Чтоб не ударничать в тайге нам.
Коню, на коем князь верхом,
Ты ночью срежешь под чехлом
И хрен, и яйца автогеном!
Долг платежом хорош, милок —
Ты мной поставлен на судейство,
А награжден не сдуру: весь твой
Путь жизни знаю на зубок:
Что варишь-режешь ты как бог,
Что воевал .. . Короче, действуй!
А на язык повесь замок . ..
Пойми, что у тебя лишь ночь —
Дерзай, твори и чародействуй!
Идешь один, но должен смочь
Стране и партии помочь!»
Евгений вплел по простоте:
«А дали б мне для пользы действий
Того, кто те отлил муде!»
«Дала б. Да он уже нигде.
Поскольку уличен в злодействе,
Аморализме и те-де . . .
Ступай! А то — под зад коленом!»
Евгений — задний полный ход,
А уж рядочком у ворот —
Один баллон с ацетиленом,
В другом, как видно, кислород,
Горелка, шланги — все в отменном
Рабочем виде. «Взвод! Вперед!» —
Вскричал Евгений, как скаженный
И аварийка, взвыв сиреной,
В ночной отправилась поход —
А ну,с пути, честной народ!
Спецгосработ невпроворот!
И, покидая небосвод,
Звезда помчалась по Вселенной —
Ее прищуром проводил,
Как будто дав благую визу,
Подсвеченный любовно снизу
Всего прогресса командир,
Что в битве века победил,
Монатки вражьи свез в Отчизну,
Где отменив дороговизну,
Повел полмира к коммунизму
Сквозь целый мир других светил —
Зря ль мир к нам в гости зачастил?
Не к самому ль себе на тризну?
Но это — тема для ученых
И дипломатов утонченных,
Для слуг идеи, Клио слуг,
А нам с героем не досуг:
Нам надо Родину спасать,
Зад о низом спрятать за фасад…

А в центр влетели — и сошла
С души Евгения опаска:
Героя сразу обняла
Московской летней ночи сказка,
И тут же сюр явила мгла:
То ль звон дошел от близкой Спасской,
То ль бронзовые удила
Прозвякали из-под чехла
У постамента, где без лязга
Сгрузили все свои дела,
Где лоб лизнул мазок тепла —
Бульваров ветреная ласка,
Она лишь до утра смела,
Покуда пьяно спит метла,
А с нею пыль — у них завязка,
А бдящий нюх ваш клеит вязко
Седого тополя смола,
Цветка июньской липы смазка —
В ней хоботок топить пчела
Обручена-обречена,
Как только утренняя краска
Чуть высветлит стекло и жесть
«Но до того часа три есть» —
Смекнул герой, услышал: «Ясно.»
«Очки! Горелка! Спички! Каска!» —
Хирургом лаял членорез,
Старшой конвоя отдал честь
Вслед поднимающейся люльке —
И приложил Евгений руки,
И оказался тяжек крест,
И опыт не уменьшил муки —
Холст лез под хвост, гранит дрожал,
А конь вдруг ожил — он заржал!
Евгений не рехнулся, благо
Старшой спустил быстрее флага,
Из теплой фляги коньяка
Дал сделать два больших глотка,
Сказал, смеясь: «Держи корягу!»,
Потом забрал из рук трофей,
Шутя про нетерпенье фей,
Когда в подарок ждут такое,
В кабину сев, махнул рукою
И бросил флягу: «На, допей!»

Евгений сел у постамента.
Коньяк был слабже, чем вода…
И тут — и этого момента
Он не забудет никогда, —
Его обдал могильный холод,
По мостовой прошел озноб,
И бас взгремел: «Убью, холоп!» —
И над Евгением как молот
Нависла бронзовая длань,
И конский храп ударил в рань!

Чуть не отдавши душу в рай,
Герой вскочил, собрав отвагу,
И дал, как говорится, тягу
С мольбою: «Боже, помогай!
Спаси и пронеси меня!»
Так некогда он дул к Рейхстагу
Сквозь вал безумного огня,
А в детстве обгонял ватагу,
Что встала на его пути,
Решив вогнать ему финягу —
Так и сейчас, прижавши флягу
К ходящей ходуном груди,
В которой сердце вторит шагу
Коня, летящего в атаку,
И крику вслед: «Ну, погоди!»,
Герой несется без оглядки
Сквозь галочий по скверам грай,
За ним, как бы кусая пятки, —
Громовый лай: «Отдай!! Отдай!!»,
Ответно булькают остатки
Во фляжке — те, что, знамо, сладки,
Прибавит князь — наддаст герой!
Русь любит салки или прятки!
И наблюдал за их игрой
Ее певец, на игры падкий —
Сняв шляпу и прижав к крылатке,
Стоял с поникшей головой
В меланхолическом припадке,
И говорил его настрой
И лба трагические складки:
Все то ж на русской столбовой —
И взятки с верховых все гладки,
И мрак, и неба содроганья,
И сон, и ропот грозовой —
То есть, то схлынут, как прибой
В забвение из осознанья,
Одно здесь вечно, как сиянье
Зарниц июньских над Москвой—
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.

Часть вторая

Треть часа гонки истекло —
Они вгоняли в дрожь стекло
 И камень, сон отняв у плотской
Людской породы — ей в нутро
Их топот бил! Евгений пот свой
Утер лишь на Новослободской
У запертых дверей метро —
В них два деда возили тряпки,
Вход отмывая кое-как—
Герой, увидев их, обмяк:
Наелся салок, надо — в прятки,
Но зная здешние порядки,
Открыть замок им; сделал знак,
Тряхнувши флягой для наглядки
И прокричав им, что маньяк
Бежит за ним — отнять коньяк!
«Спасибо, бати! флягу — нате!
Пустите вниз от этой тати —
Чем ниже, кстати, тем верней:
Чутье на выпивку у ней!»
Переглянулись кратко деды,
Перемигнулись жизневеды,
Ключом — чик-трак, хвать молодца,
И — вглубь пролета до конца,
А наверху метался ор:
«Найду, холуй — размажу, вор!»,
И страшный мат, и дикий посвист!
Деды струхнули: «Спер — отдай!»
«Не, я сколымил! Налетай!
Во сколько будет первый поезд?
Жена, поди, красна от слез…»
«Не бэ, доставим без колес!
Пей, ни о чем не беспокоясь —
Там атом стен бы не разнес,
А фраер — это ж разве атом?
Ты где живешь? Так это рядом!»
Тот дед, что это произнес
В ключе немного нагловатом,
Сверкал; уже гульливым взглядом,
А дед второй закрыл вопрос:
«Известно, милстисдарь, давно-с:
Кто может все — не может матом!»
Нос кверху — и пенсне на нос,
Хоть тоже ж явно не тверез,
Да гонор — он видней в поддатом,
Особо ежели в усатом,
Как старофлотский альбатрос.
Деды доклюкали до дна.
«Халява платою красна!» —
Рек дед гульливый. —«Марш по шпалам!»
И было видно, что ясна
Тьма вымерших тоннелей старым,
Как двум кротам, зело бывалым,
С чего герой пошел на лесть:
«Сечете, как живете здесь!»
Сверкнув стальным вставным оскалом,
Гульливый выдал: «Так и есть.
Ты оказался зорким малым!» —
Герой в ответ: «Да не бог весть...
Сам просто с детства — по подвалам.»
Дед, что в пенснэ, срезонил: «Честь —
По бытию, а не по быту!»
«По чести той и быти биту!
И сколь ты бит бывал—не счесть!» —
Философа прищучил кореш
И подытожил: «Стоп. Пришли.
Ну, малый, тут дойти легко уж,
Сейчас супругу успокоишь:
Вот лестница наверх — вали!»
Ввысь, перекладин не считая,
Полез Евгений в узкий ствол,
И крышка поддалась литая,
И руки он уже развел,
Чтоб упереться в кромку края,
Но тут услышал грохот: «Вор!!»,
И. конский топ на фоне хая
К нему помчал во весь опор!
И, крышку в страхе задвигая,
И вниз в подземный коридор
По краю лестницы слетая,
Как в зев подлодки военмор,
Герой просек: удар-упор,
И блеск пенснэ, и смех: «Егор!
Смотри, кто на помине скор!»
А тот второй прижал: «Однако,
Опять зальешь нам про маньяка?
Тебя мы спрячем, не дрожи,
Но ты нам правду расскажи!»
(Евгений, к слову, чуть не плакал.).
«Поможем ближнему, князь Глеб?»
И тот сказал: «Раз тут такое,
Давай, тащи его в наш склеп!»
И в темноте ведя героя
По всем изыскам Метростроя,
Два старика на этот раз
Про все услышали рассказ.
Тот, кто Егор, изрек в итоге:
«Чего ж про яйца-то скрывал?
Ведь мог остаться без подмоги!»
«Я слово Фурцевой давал!
Скульптура ж! Ну-к, представь, что он
Собачьим нюхом наделен!»
Дед хмыкнул: «Проще нет расклада —
Все чует не седок, а конь,
Ведь от тебя же дым и вонь
Прут как из цеха или ада!
Тебя скорее вымыть надо.
Да мы пришли уже почти.»
Деды без просьбы по пути
В коротких маленьких новеллах
Герою всяк на свой манер
Представились: князь Глеб у белых
Служил — был флотский офицер,
А дед Егор в годах младых —
Тот был налетчик из крутых.
Евгений в шоке был от пары,
Не веря слуху и глазам —
Его, партийца, в свой
Сезам Ведут такие экземпляры,
А он дал волю словесам!
«Что, жгутся наши растабары?
Но ты ж гостайну выдал сам,
Тебя ль теперь бояться нам,
Когда чуть что — тебе на нары,
А нас не тронут по летам,
Да и бывали оба там,
Где нет телят, но есть «Макары»
На радость ВОХРе и ментам.»
Взопил усталый ум: «Ну, вот!
Из судей вон — и на завод!
И партразбор всей этой свары!» -
Герой, набравши мрака в рот,
Глазищи вылупив, как фары,
Стоял — ни взад и ни вперед,
В уме крутя себе кошмары,
Но вдруг, взглянувши над и под,
Узрел: над ним стал ниже свод,
А под ногой пропали шпалы,
Со стен как смыло провода,
А вместо них дышала сырость…
«Деды, мы где?» «Смотри сюда!
Тебе такое и не снилось:
Там впереди наш тайный мир —
Подземный позабытый город,
В нем обитаем только мы,
А ты случаен, чужд и молод,
Но мы, и спрячем, и спасем —
С одним условием: о всем,
Что вдалбливали наверху,
Здесь, под землею — ни гу-гу,
А здешний мир, уйдя наверх,
В себе схоронишь ты навек!»
Что оставалось? Лишь кивнуть.
По «петухам» — и снова в путь.

Да с лекционом по дороге —
С него Евгений сам не свой, —
Как Грозный Ваня рыть чертоги
Велел под лагерь под Москвой —
Понятно, не для пионеров,
А для подследственных бояр,
А так как зодчих-инженеров
Йок на Руси после татар,
Изведших каменных умельцев,
Чтоб всякий город брал огонь,
Пришлось Ивану вызвать немцев,
А те сложили свой канон:
Как сто карманов в их одежде,
А в. каждом щелка для монет —
На случай, если денег нет,
Чтоб шарить все-таки в надежде,
Так и в отрытых ими сводах —
Тьма неожиданных отводов,
Где, даже если все битком,
Найдут, где спрятать под замком,
Хотя потом и не отыщут,
Недаром по словам дедов
Они нашли тут чуть не тыщу
Скелетов — кстати, всех ростов,
И все прикованы надежно,
Чтоб ждали Страшного Суда!
«Их и сейчас хватает?» «Да.»
«А как попали вы сюда?»
«И, это знать желаешь? Можно…»
Князь Глеб за кисть героя взял
И дернул в сторону куда-то,
И, проведя сквозь казематы,
Ввел неофита в низкий зал,
Где повздыхал и рассказал,
Как он служил на Черном море,
Как Петрограду отказал
Топить линкор с названьем «Воля»
Со всей эскадрой вместе, вскоре
Его «преступный ротозей»
Назвал в депеше некто Ленин,
И князь был схвачен и расстрелян,
Но не преставился на сей,
Лежал в одной из богоделен,
Потом — в Москву, собрал друзей
Вот в этом зале, в сыри-стыни —
Решать: как жить, чем жить отныне
Им — офицерской касте всей,
Но тут заахал пистолет,
Подав им всем команду: «Вольно!»,
И — бег, и — путь, и — кровь, и — бред,
И лагерь, и нахрап анкет,
И «белакуновская бойня»,
И генуэзской шахты штольня,
Откуда в крымский лез рассвет
Седым, как лунь, во цвете лет —
Так изрешечен, что не больно,
А продувает сквозь скелет
И дыры видно на просвет,
И взгляд нездешен, прячь не прячь, —
Таким князь Глеб в Москву вернулся,
И — в подземелье, где наткнулся
В закуте засранном на плач —
Здесь князь вздохнул: «Егор в ту пору...»
И тема перешла к Егору:
Он жил с Хитровки — брал за двух
С менял, торговцев и марух,
Входя для дела в банду — в свору
Таких же мастеров по сбору:
Как на подбор мальчонки — ух,
Как с фраеров щипали пух!
И у него была зазноба,
Маруха, близкие дела,
И четко только в рот! брала,
Но без проглота и до «стопа» —
Они в подвале жили оба
В режиме «общего котла»,
Имея мысль скопить на дом,
Купить недорогой в предместье
И дальше жить, как люди, вместе,
Людским каким-нибудь трудом,
И цель была уже близка,
Но вдруг на банду — скок «чека»,
И в перестрелке был он ранен,
Дружки решили, что убит,
И ей сказали: сдох твой парень,
А он, как вредный индивид,
Когда был вылечен в больнице,
Разжился сроком по суду
И отдался, как говорится,
Полезному принудтруду,
А годы все же пролетели —
И он сорвал печать с дверей
В подвал любви, две-три недели
Округу спрашивал о ней,
Но ничего о ней с тех дней
Никто не слыхивал доселе.
Он месяцок погоревал,
С годок мытарил на заводе,
Но вкус к святой блатной свободе
Вернуться в банду подмывал —
И он вернулся, и в налете
Взяв куш, припер его в подвал,
И, как до срока, в лаз в комоде
В подземный город поволок —
Там был укромный уголок,
В который прятали с невестой
Добычу в те еще лета,
Как весь блатной народ окрестный
Вот этот угол, это место,
Сундук и горка свертков — та,
Но что за запах нестерпимый?
И кто подвесил здесь мешок?
Егор вцепился в ткань, и — шок:
Висел под сводом труп любимой!
Верней, останки, кости, тлен...
Егор осел и разрыдался,
И там, возможно бы, скончался,
Не подними его с колен
Седой какой-то джентльмен,
Которому Егор и сдался,
Но тот промолвил: «Рад служить!» —
Они пошли и стали жить
В режиме «общего котла»
Двух судеб, выжженных дотла.

А как метро пошло в столице —
Кой-где и в царские ходы, —
Они в нем нанялись — кормиться,
Чем сказ и кончили деды,
Добавив, что едят и пьют
В столовке метрополитена,
Кой-что с собой дают за труд,
На этом и закрыта тема:
Как сами оказались тут.
Газет они не получают,
Им радио не ко двору,
Рабсила им за чашкой чаю
Поведает, что там в миру,
Полночный мент язык расслабит,
Пригонят зэков на плывун —
Кого кто хает или славит,
Подслушают — и хватит двум.
«И что — не ходите наружу?
Не тянет к солнышку, к луне?»
«Корябать содранную душу?»
«И все бессменно в сей стране . . .»
Герой вскричал: «Вы не страдальцы!
Вы — мученики, старики!»

А те крестом на губы пальцы:
Вдали возникли лай, шаги
И заслепили огоньки!
«Никак чекисты ищут яйцы!» —
Евгений обхватил виски,
И сердце сжалось от тоски,
Невыносимой человеку —
Тоски с того, что не спастись...
«Вверху хана, внизу не жисть,
И где конец и тьме и бегу?!..»
Но старый вор пресек: «Держись!» —
И в тон усатому стратегу
Провидел: «Ищут. Но, кажись,
Не яйца, а библиотеку!»
«Чего, чего?!» — Евгений аж
Ушами сам, как пес, запрядал,
А дед учителя сосватал:
«Князь Глеб, втолкуй ему, уважь!»,
И тот дал полный инструктаж:

Что, мол, имел царь Грозный блажь
Послов слал чуть не на экватор,
И те везде вели зондаж
И скупку книг, и сей багаж
Везли царю — тот книги спрятал
И тайным словом опечатал,
И ни один вседержец наш
С тех пор до нынешнего веку
Не рыскал ту библиотеку,
А вот совдепы впали в раж —
Как стали править, так и шарят,
Что не свое — им не укор,
Их манит, что цена большая —
Всяк том дороже, чем линкор!
Линкор на книгу обменяв,
Получишь в мире больше прав —
У них же думы все о мире!
Но царский колдовской устав
Ни лязг ломов, ни песий гав,
Ни писк мембран — не отменили.

«Все казематы перерыли,
А все неймется большакам!» —
Вздохнул, прислушавшись к шагам,
Хитровец; князь, косясь на гам,
Ворчал: «Им не откажешь в страсти!
Дружок, не по твоей ли части
Экипирован их кагал?
Смотри: баллоны, шланги, снасти!
Видать, нарвались на металл —
Вросла решетка камер в камень…
А все без толку, невпопад…»
«А вдруг! Кто знает?» «Знаем, брат…
Коли достоин — царский клад
Берется голыми руками!..
Чего играешь желваками?» —
Князь подмигнул, эффекту рад,
А между тем сверкнуло пламя —
Под гулкий лай собак отряд
Взялся за резанье преград,
И искры брызнули снопами,
А после грохот, гвалт и мат:
Мол, маху дал очкастый гад,
Прибить профессорскую суку,
А лучше шлепнуть всю науку —
Всех без разбору, наугад, —
Потом приказ подняться к люку,
А после лязг о ржавый трап,
Топ сапогов, и цокот лап —
Но тут к стихающему звуку
Вдруг примешался крик с испугу,
Безумный хохот, конский храп
И пистолетная стрельба,
А к ней и рык и посвист рубки —
Лбы захрустели, как скорлупки —
О, ужас встреч клинка и лба!
О, вечноримская арена!
Князь Глеб шептал: «Судьба! Судьба!
От них шел запах автогена!
Да тут со страху и пальба,
А в ярости рука слепа,
И вот, цена — страшней не надо! —
Бесценного царева клада,
А он вблизи и без замка,
Неймет лишь ада от разлада!..»
Герой, ожив от столбняка,
Горящим, как гриппозным, взглядом
Уперся в профиль старика:
«Дед, поддавал ты час назад,
А до сих пор — ни в склад, ни в лад:
Плетешь, что клад как-будто рядом?!»

Тут взялись за руки деды,
И дед Егор сказал: «Лады!
Поскольку стал ты в доску нашим
Ценой всей этой маяты,
Мы клад царев тебе покажем!»
И снова своды и ходы,
Дух ледяной гнилой воды
И камня, мытого соплями…
Вдруг ветошь, витую в жгуты,
Вручил, князь Глеб: «Держи и ты!»
Сверкнула спичка, взмыло пламя
И вырвало из темноты
Канат, болтавшийся не к месту,
Какие-то мешки, тюки…
«Здесь и повесилась невеста…» —
Исторгнул бывший вор, и крестно
Враз осенились старики
В дерьме мышей по каблуки,
А в двух шагах, что несовместно,
Распад стены — и мрак, и бездна,
Но яркокрасно вспыхнул жгут —
И яхонты взблеснули звездно
На инкунабулах безвестных —
Из них иная весом в пуд! —
И свернутые, как улитки,
Торец к торцу прижались свитки,
Папирус мягкой желтизны
Стоял стопами, как блины!
Все это вдаль на нет сходило,
Ныряло в стороны во мгле…
Дух у героя прихватило!
«Ты, парень, третий на земле,
Кто видит это все богатство,
И мы теперь с тобою — братство!
Пошли, отпразднуем, браток —
В заначке есть! и твой глоток!
Да и помывка не грешна,
Чтоб не видать тебе рожна,
Когда наверх уйдешь от нас…» —
И сбоку оказался лаз,
Евгений полз недолго, вроде,
И оказался вдруг в комоде,
Где сходу дверца поддалась —
И вот уж все в норе подвала:
Деды привычно и бывало
Установили таз на газ,
Про Мойдодыр твердя текстовку,
Потом взялись за сервировку,
А гостю выдали спецовку:
«Она тебе—как аусвайс!»
И приказали: «Раздевайсь!»

Разоблачась совсем, Евгений
Локтем проверить захотел
Нагрев воды, но загудел
Застенный грунт, и треск ступеней
Вонзился в слух, и тех мгновений
Хватило — парень поседел!
Дверь распахнулась, из проема
Раздался разъяренный бас:
«Я говорю в последний раз:
Верни, что ты украл, разъеба!»
Герой решил — то голос гроба,
И в миг остыл, оглох, ослеп,
А к выходу шагнул князь Глеб
С такими твердыми словами:
«Князь Юрий! Что случилось с Вами?
Небесной волей и земной
Мой гость оберегаем мной!
Как князю князь хочу сказать:
Возьмите всю хулу назад!»
Опешил бронзовый: «Князь Глеб!
Как угодил ты в сей вертеп?!
Почто уму не учишь быдло?
Как дал себя под землю вбить —
Из под нее тебя не видно!»
Имел ответчик бледный вид:
«Прозрей душой — и в недра видь!
Подполен быт? Да то ль обидно?
Срубили лес — и нива сгибла,
Где выжгли честь — уму не быть.
И не разделишь мед и деготь,
И всем в позорище попасть!
Но парня этого — не трогать:
Он делал, что велела власть,
И что он взял — ушло ей в пасть!
Промедлишь — может и пропасть!»
«Сто лет мне эта власть еблась!
Клянусь, я сотворю ей шмась!
Дай вшивца — он знаком с дорогой!
Да не одень — мой коник стро-о-гай!
И памятлив на запах — страсть!!» —
Он подал плеть герою: «Влазь!»
Князь Глеб перекрестил их: «Трогай!..»

Конь тяжко взял — секрет был прост:
Пер воплощенный русский ГОСТ:
Все БЛИЗОрукие на деле,
Князья привычно проглядели,
Как тайно сел коню на хвост
Наш старый вор (и днесь прохвост)!

Вперед, орлы! И — полетели:
Загрохотали по панели,
Как бронетанковый форпост
Или пустых бидонов воз
Колхозно-рыночной артели…

       Часть третья

Скача на бронзе голым задом,
Мгновенно ставшим синяком,
Стреляя злобно по фасадам
Саднящим с непросыпу взглядом,
Евгений слушал то меж матом,
Что ослепляло ум, как блиц:
«Слышь, подколодный сын мокриц,
Близнец подземной сонной жабы!
Коли вы сами без яиц,
Уж если сами пали ниц
Пред властью, что бабее бабы —
Чужих мудей не тронь хотя бы!
Так нет же, точите тесак,
Чтоб стал, как вы, бесплоден всяк —
Не только свой, но и чужак,
Не только телом, но и духом!
Я по тебе сужу, босяк:
Мужья — а служите ****ухам,
Не день — а бродишь по округам,
Не еб — а силами иссяк!
Да как же, мужики, смогли вы
Забраться заживо в могилы,
Пасть ниже, чем с подковы грязь,
И перед сукою склонясь,
На средоточье мужьей силы
Ручонку подлую поднять!»
Ах, как бы было здесь красиво
«Умом Россию не понять!» —
В ответ произнести герою,
Но, что он глух к стихам, не скрою,
Ан свой имея аргумент,
Он голос кажет в сей момент:
«Те, кто себя под землю прячет,
Душой не ниже, чем наш верх!
И многих наверху богаче,
И очень может быть, что всех!»

А время — «тик», князь Юрий: «Так!»,
Тык — в пах Евгению нагайка:
«Так где, холоп, твоя хозяйка?»
«В Измайлове —< там лесопарк…»
Разбойно свистнул верховой,
Взял удила покрепче в руки,
И бронетанковые звуки
Пошли предутренней Москвой —
Прибоем в стены, множа муки
Того, кто бредит сном с женой
Почти уж в суточной разлуке,
Как и того, кто чуть живой
От тряски в части хвостовой!

Сквозь липово-гвоздичный газ,
Басовым выхрипом: «Атас!»
Котов с дороги прогоняя,
Летит команда удалая
В проулки по булыжным лбам,
Через дворы, где рдеет мальва,
Где в довоенный бодрый гам
На горе местным жиганам
Входила в примы моя мама,
Куда отец, не зная сам,
Какие ждут здесь страсть и драма,
Понахлебавшись по фронтам,
Вернулся отдохнуть от драм
И встретил мать мою, но нам
Об этом знать, читатель, рано,
Поскольку по родным местам
Разносит эхо топот скачки,
И свист, и выкрики, но вот
Домчалась гонка до ворот
Описанной в начале дачки,

И бронзовый мордоворот,
Шлем приподняв, разверзнул рот:
«Эй, если не хотите драчки,
Ответствуйте: хозяйка где
И где мово коня муде?!
Или ведите и несите,
Или пощады не просите!..»
Еще носило эхо те
Угрозы, злы и громогласны,
А тропкой, где свежа роса,
Уже шла та, кому гроза
Предназначалась не напрасно:
О, как она была прекрасна
Пред тем, кто множил безобразно
Свои бесстыжи словеса!
То зябко поводя плечами,
То улыбаясь лишь чуть-чуть,
Вздымая вызревшую грудь,
Неизъяснимыми очами
Смотрела царственно, но просто,
Неспешно поправляя простынь
На торсе совершенном столь... —
Воображение! Уволь!..
Она к воротам подошла,
Бутыль зеленого стекла
Одной рукой держа у талии, —
Герой прочухал: «Цинандали», —
Другой замочек отперла,
Потом хлебнула из горла,
Но явно не для куражу,
И повела рукой: «Прошу!»

…Воображенье! Снова — к торсу?!
Ага, на этот раз к ногам…
А надо, между прочим, — к голосу:
А голос чуть не по слогам:
«Князь! Ты ведешь себя, как хам!»
При этом, тоже не для форсу,
А прям по песням и стихам
Перебирали пальцы косу
Как бы ответом на угрозу,
И вдруг с ней князь — по «петухам»,
Сменил и мимику, и позу —
Гляди, сейчас сорвет ей розу,
Затеяв светский разговор,
И — тронулся верхом во двор
(Герой ладонями прикрылся),
И не просек никто, как скрылся
Хитровский вор — лихой Егор
За плотной зеленью куста,
Себе же буркнув: «От хвоста!»

Князь повернулся: «Слезь и жди!»
Евгений льдышкой был почти —
Она ожгла его усмешкой:
«Сядь в аварийку, заведи —
И грейся! Техника, поди,
Знакома? Ну, так лезь, не мешкай!»
И с благодарностью в груди,
Что не пожертвовали пешкой,
Околевающий герой
Залез в машину чуть живой
И, подставляясь в струи жара
Щекой, другой, рукой, ногой,
Смотрел, как спорит эта пара:
Он воздух плетью сек: «Разбой!»,
Она мотала головой,
То пятилась, то наступала,
Тянула время, не сдавала
Позиций, чуя за собой
Права и власть хозяйки бала,
Какой она Москве давала,
К тому приставлена судьбой,
На что и в споре упирала,
Сбивая этим спесь с нахала,
Который ею же самой
Заказан, как она сказала,
Был на лошадке боевой,
А тот, кто ей всучил коня,
Мол, не увидит света дня,
И трезво понимая это,
На месте князю быть пора
Без этих свар, постыдных где-то
Для воина, вождя, атлета,
Уже ведь близко до рассвета,
А там чуть-чуть и до «ура» —
Его подхватит вся планета,
Все силы света и добра,
И не бывало громче хора,
Чем тот, что грянет в этот час!

Но грянуло на этот раз:
«Евгений! Слушай мой приказ:
Автомобиль без разговора
Снять с тормозов и — полный газ!»
Герой узрел; в окне Егора —
Под мышкой сверток, смех из глаз!
Дед — прыг в кабину! «Вас ист дас?»
«Атас! Понятно дураку:
Князь по уши в ее соку,
Она и гнет его в дугу,
Чему научена не слабо!
Мужик поможет мужику:
Гони в ворота — и ку-ку!
Клиента сдернем на арапа —
Хитровский трюк, как крюк простой!
Пусть убедятся власть и баба —
Не всяк накрылся их ****ой!
…Эй, князь! Гляди-ка, вот он я! —
Дед сверток развернул для пары
И показал аксессуары:
— Пришьем муде! Веди коня!
А нет — ищи-свищи меня!» —
И на казенной, скоростной,
Они рванули, как чумные!
К ним донеслось дуэтом: «Стой!!»,
И княжьи выкрики срамные!
По кузову баллон пустой
Катался, бился в остальные,
В ушах мешались топот, вой —
Конь бронзовый, за ним стальные
Несли погоню за спиной
Сквозь время оно и доныне
По спящей городской пустыне,
По потрясенной мостовой
До цоколя, что стыл пустой
В луче, крадущемся Москвой
Пророком средь чужой твердыни —

А здесь герой от слез ослеп:
А здесь уже стоял князь Глеб
С забытой впопыхах спецовкой
И — для лечения, — с перцовкой!
К ней прилагался черный хлеб!
Со свежей луковой головкой!
Обворожен такой шамовкой,
Евгений слов не произнес,
А старику влепил засос!
«Пора к жене с такой сноровкой!» —
Смутился старый альбатрос,
Но только водочку поднес
Ко рту герой мой изможденный,
Как тут же в уши ворвалось:
Визг тормозов, рык заведенный:
«Опять крадете, холуи, Чужие яйца и ***!!!»
Из лимузина убежденный
Поддакнул крик: «С поста судьи
Ты мной уже освобожденный!
Поставлю на бюро вопрос —
Сдашь партбилет, молокосос!»
Узнав о каре неминучей,
Евгений чуть не пал в падучей,
Но старый вор его встряхнул
И вдул смурнеющему тучей
Наезднику: «Спеца не мучай,
Он предостаточно струхнул!
А чокнется — упустишь случай!
Ты лучше встань на пьедестал,
А он пришьет, что я достал —
Прячь, баба, да не от меня!» —
И показал муде коня.
Седок отбросил разговоры —
 Горячий конь вошел в прыжок,
Ярило сам лучом зажег
Святое пламя, наш дружок
Основу Фауны и Флоры
На место приварил, как смог,
Под крики дамы: «Шлепну, воры!!
А ты покойник, голубок!
Семью оставлю без порток!»
И всадник длань простер вперед,
В последний раз открыв свой рот:
«Беги от власти сей — ужалит!»
Тут к партии причалил флот —
Не этот флот, а еще тот,
Сиречь наш бывший мореход:
«Мадам, не сокол я, а крот, -
Для вас и «анти» я, и «под»,
Но вам напомнить не мешает:
Все, что сейчас вас раздражает,
И есть идейный ваш оплот!
Забыли, как звучит? А вот:
«Историю народ свершает
И все в итоге сам решает!»
А кто тут действовал? Народ.
Он, кстати, с солнышком встает,
А значит, будет здесь вот-вот!
А вы как были в неглиже,
Так и примчались с голой «жэ»!»
А Фурцева: «Кто возражает?»
И статуе: «Какой урод!»
И в бок — шоферу: «Пшел вперед!»

Машина быстро отъезжает.

Деды водоканальный люк
Открыв, Евгения обняли —
Напутствия, пожатье рук,
«Не забывай! До встречи, друг!» —
Перцовки дали — и слиняли,
В миру прибавилось разлук,
Когда шагов растаял звук
Снаружи и в «Водоканале»,
В стране, где вряд ли вы бывали,
И где Евгений сделал круг
По всем страстям, единой кроме,
А та в его подвальном доме
Уже сейчас и не ждала,
А ждать умаявшись — спала.

Ее он быстро добудился
И от нее всего добился,
Прибавив к ней и стон, и бред,
С которых взвился всяк сосед,
А вскоре там и я родился,
И прожил! с ними много лет,
Где ад с Эдемом совместился,
Взирая снизу вверх на свет
В окно, в котором неба нет...

Что мне постфактум здесь прибавить?..
То, что я лучшим всем в себе
Обязан книгам и судьбе?
Возможно, но судьба слепа ведь —
Не по подземному пути
Могла отца в ту ночь вести,
Не зрил бы он царева клада,
Не полетел бы из судьи,
Не внял бы, что подальше надо
От верховой галиматьи,
От рая, что пожарче ада,
В который только попади —
Остаться живу вся награда,
А на закате вся отрада:
Что сыну будет для статьи
Фактуры — ею пруд пруди,
Так что из знаков препинанья
Не точка самый ходовой,
А знаки вечного познанья —
Тире и точка с запятой;
Ну, не в прямую он той ранью
В меня вложил бы опыт свой —
Под скрип кроватно-половой
Меня достало бы с лихвой —
По столбовой ли, по кривой, —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.

Москва
1993 г. Серебряный бор