Как понимать ключевое слово в заголовке, вошедшее в культурологический обиход с появлением интернетовского пространства? Гипертекст – связка, превращающая произведение во фрагмент универсального информационного поля. Новизна гипертекста состоит в его нелинейности. Он не ограничен одной плоскостью. Напластования текста открывают новые горизонты познания. От одной ссылки можно двигаться к другой, и так далее, без конца. Такое движение даёт возможность читателю, вырабатывающему жизневоззрение, оказаться вдруг в неожиданной для себя точке многомерного сетевого пространства.
Открытие сетевой публицистики в отечественной литературе связывают с «Дневником писателя» Ф.М. Достоевского, в котором (вспомним!) появился изумительный рассказ «Мальчик у Христа на ёлке». Оригинальная форма издания писательского дневника, публицистического и одновременно пронзительно личного, публикация в нём не только своих мыслей, но и обширных откликов читательской аудитории, вольность стиля – едва ли не важнейший атрибут сетевой прозы, – эти и другие формальные открытия Достоевского обогащают практику русского Интернета. Это бесспорно.
Как и то, что Фёдор Михайлович в построении «Дневника писателя» использовал так называемый анфиладный принцип, генетически свойственный древнерусской письменной литературе. Окончание огромных сочинений в ней – от агиографий до хожений – как бы отодвигается, продолжаясь дополнительными записями о новых событиях и размышлениях. Древнерусский гипертекст обширен, как православие.
Дневниковые же заметки Достоевского с их спонтанностью, многослойностью и чётко выверенным ассоциативным рядом размышлений действительно предвосхитили гипертекстуальные лабиринты сети Интернет, состоящие из периодически пополняющихся веб-страничек, потенциальной аудиторией которых является весь мир, превратившийся в глобальную деревню.
В этих лабиринтах достойное место уже четырнадцатый год занимают тексты газеты «Православный Санкт-Петербург» и его дочерних изданий «Соборная весть», «Горница», «Правило веры» и «Чадушки», главным редактором и создателем которых является автор представляемой мной книги «Знаки припоминания» Александр Григорьевич Раков.
Свои тексты он публикует в газете под рубрикой «Заметки редактора». Публикует не как черновики, а как светоносные, подчас интимные откровения. Они востребованы и формируют читателя, хотя православное писательство Александр Раков определяет как минное поле: «и сам можешь подорваться, и других сделать духовными калеками». Об этой опаске речь впереди. Пока же ради читателей авторы «Православного Санкт-Петербурга», подобно герою пантелеевского рассказа «Честное слово», обязаны стоять насмерть на своих постах: «Пока не придёт разводящий со сменой».
Так понимает и осознаёт своё поприще Александр Раков, усвоивший, видимо, совет Н.В. Гоголя: «Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку». А у писателя и газетчика, как и у духовенства, два законных поприща: исповедь и проповедь.
Что же поддерживает автора на этом минном поле? Александр Раков отвечает: «Тихая-тихая любовь Бога теплит моё сердце и никогда не покидает его. И когда я погружаюсь в неё, я чувствую, что Господь совсем рядом, только протяни руку».
Вслед за гоголевским откровением в «Завещании» он вполне осознанно, не без мучительности сознаёт, что «долг писателя – не одно доставленье приятного занятья уму и вкусу; строго взыщется с него, если от сочинений его не распространится какая-нибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям». Эти гоголевские слова применительно к своим обширным гипертекстам о судьбах России (типичным из них явился «Архипелаг ГУЛаг», так и не прочитанный в России) любит цитировать Александр Исаевич Солженицын.
Вот на какие, казалось бы, отвлечённые суждения подвигла меня рукопись «Знаков припоминания», стилю которой свойственна правдивость и совестливость – главные писательские достоинства. Достойная прочтения книга в России воспринималась и воспринимается как сакральный предмет, который содержит в себе тайну мира или её отголосок. Особой стороной русской книги, со времён её рукописного бытия, является взыскуемая со страниц нравственная сила и осознанная её создателями ответственность перед читателем и перед Богом. От православного книгописания с древности три блага извлекалось: «первое – от своих трудов питаешься, второе – праздного беса изгоняешь, третье – с Богом беседовать научишься».
«Знаки припоминания», по моему мнению, наилучшее из названий книг Александра Ракова в обретённом им жанре былинок. Представляю, насколько трудно было отстаивать автору этот термин, отсутствующий даже в «Толковом словаре» В.И. Даля. Язык русский словами бывалка, бывальщина, былина, быль охватил «рассказ не вымышленный, а правдивый; вымысел, но сбыточный, несказочный».
Слово былинки, выстраданное Александром Раковым, не просто продолжает этот ряд, но обновляет его кардинально. Тема былинок – смысл человеческой жизни, а сюжет – история человеческой души в наши дни. Им свойственен лаконизм повествования, мягкость и зыбкость структуры, отсутствие строго определяемых границ. Повторяющиеся элементы гипертекста – из прочитанных стихотворений, высказываний святых отцов и святителей, из читательских писем – напоминают известное в тысячелетней истории нашей литературы плетение словес – орнамент, близкий к орнаменту рукописных заставок древнерусских книг, так называемой «плетёнке», известной ещё с тех времён, когда Церковь была главным заказчиком и организатором книгопроизводства на Руси. Обилие стихотворений не подавляет читателя: письменное стихотворство появилось у нас сравнительно поздно, только в середине XVII века, и освоено недостаточно.
Александр Раков, по собственному признанию, неравнодушен к поэзии, которая по определению есть чистая исповедь души. Как составитель, он тонко разборчив, но его былинки притягивают творения сюжетной поэзии мыслей, более доступные, чем строки поэзии звуков, определяющие творчество как гром в себе (термин В. Сосноры). Первые незавиднее, зато выигрывают своим содержанием и развивают читательский вкус.
«Мысли православного человека, – свидетельствует одна из читательниц былинок, – напоминают о том, как должно жить. Общение с православным человеком в любом случае располагает к серьёзным размышлениям». Соглашаюсь: былинки Александра Ракова, в которых автор приоткрывает тайники своей души, располагают к серьёзнейшим размышлениям. И вызывают доверие, поскольку автор не призывает, а сам старается жить по законам православной чести, не путая свет и тьму, исповедуя такие жизненно необходимые понятия, как порядочность, благородство, стыд. Дорогого стоят в глазах иных специалистов по православию такое, к примеру, откровение писателя: «долго не понимал высоты подвига новомучеников». Или: «Великий пост провёл плохо, недостойно».
Александру Ракову не просто нравится повседневная русская жизнь, она вызывает его пристальный интерес. Не останутся безответными многие наблюдения, думание автора: «Невский проспект стал чужим», «с футболом перебарщивают», «не строят снеговиков, и горок ледяных самодельных нет больше. И снежных крепостей. А без снеговика какая зима!».
Автор не захлёбывается жизнью, он – в ней: «Редакцию газеты с полным основанием можно назвать «домом печали»: идут и идут люди со своими бедами, шлют письма – исповеди, просят помолиться, передать записочку старцу или прислать денег». От письма безутешного не уклонишься, а у писателя появляется плач одной женщины по двум нерождённым детям. А кого не тронет своей горечью авторский вывод: «Как-то незаметно ушло, выветрилось из повседневья бывшее нормой достойное умение жить по-людски и умирать по-Божьи»?!.
Как жизнь прожить? – всегда мучительный вопрос для России, в которой непрерывно воспроизводятся основные в истории человеческой мысли формулы, концентрирующие в себе целые мировоззренческие миры. «Да будет воля Твоя на земле, как на небе» – это молитва о возможном. «Нужно жить не для себя и не для других, а со всеми и для всех» – правило русского мыслителя Н.Ф. Фёдорова. Для этой цели все должны стать познающими и всё – предметом познания. В том числе, родная история как исследование уходящего вглубь веков родства по предкам, восстановление их жизни и деяний, для начала – в мысли.
Вот к каким параллелям привело меня чтение новой книги былинок Александра Григорьевича Ракова, в которой не забыты ни корни, ни ветви его рода, ни аксиомы православной веры, ни переживания за близких.
Многомерный гипертекст в отечественной литературе, как мы уже уточнили, не новинка. За Достоевским по пути дневниковой исповеди воспоследовал живой В.В. Розанов, выстрадавший «жанр безответственной и откровенной болтовни на любые темы (от поноса у младшей дочки до принципиальной вредности монашества)». Такую нелестную характеристику, подобную оплеухе, русский мыслитель получил в дни своего недавнего юбилея (150 лет со дня рождения!) от критика «Московских новостей». Розанову, конечно же, были свойственны и страстные увлечения, и досада, и гнев, но в своих уединённых исповедях он не мог видеть Россию проигранной, разобщённой, оказавшейся вне истории и православной эстетики: планета сбросила тысячелетнее царство с себя легко, «буквально, Бог плюнул и задул свечку». Розанов виноватил литературу эпохи модерна: «мерзость безстыдства и наглости». Не внушила литература, по Розанову, выучить народ гвоздь выковать, серп исполнить, косу для косьбы сделать, а царь взял и отрёкся от такого подлого народа. Почему Русь слиняла в два дня? Никто вернее Розанова не высветил эту историю. Он считал, что знаменитый мартовский приказ № 1, разрушивший многомиллионную российскую армию, был заготовлен в Берлине. «Берлин вообще очень хорошо изучил русскую литературу. Он ничего не сделал иного, как выжал из неё сок. Он отбросил целебное в ней, чарующее, нежное. От ароматов и благоуханий он отделил ту каплю желчи, которая несомненно содержалась в ней. И в нужную минуту поднёс её России… Россия выпила и умерла».
Столь подробная остановка на текстах В.В. Розанова вызвана тем обстоятельством, что именно в том же литературном русле, но без экзальтации и парадоксов, рождаются в переломное для народа время и книги Александра Ракова, которые, по оценке Владимира Крупина, «остро необходимы сегодня для ориентации в теперешней обстановке нашествия на Россию чужебесия».
За исповедальной прозой Розанова в манере гипертекста последовал многотомный и весьма осторожный «Дневник» М.М. Пришвина. Позже – «Трава-мурава» Фёдора Абрамова, «Мгновения» Юрия Бондарева, «Камешки на ладони» Владимира Солоухина, «Затеси» Виктора Астафьева, «Крохотки» Александра Солженицына. В этой замечательной плеяде не затеряются и освоят надлежащее пространство в читательском сознании былинки Александра Ракова – чистая исповедь души редкостного человека, освобождающегося от вины и греха чистосердечием и теплотой молитвы. Русская литература в лучших своих образцах по преимуществу – прозрение и молитва.
И, наконец, об опаске подорваться, и других сделать духовными калеками. Драматург Эдвард Радзинский недавно рассказал, что митрополит Антоний Сурожский в Лондоне прочитал ему басню И.А. Крылова «Сочинитель и Разбойник». Герои басни «в жилище мрачное теней / На суд предстали пред судей / В один и тот же час». Но когда под Разбойником погас костёр, то под Сочинителем, который «не думал быть Разбойника грешней», адов огонь не унимался и становился всё злей. Мораль такова: «по лютости своей и злости / Разбойник вреден был, / Пока лишь жил». Писателю же, который «величал безверье просвещеньем, / В приманчивый, в прелестный вид облёк / И страсти и порок», и посмел хулой вооружиться на богов, гневная Мегера, захлопнув котёл крышкой, указала как бы в сторону России: «И вон опоена твоим ученьем, / Там целая страна / Полна / Убийствами и грабежами, / Раздорами и мятежами / И до погибели доведена тобой! / Терпи ж; здесь по делам тебе и казни мера!».
Одно ясно: пишущему человеку следует честно обращаться со словом – даром Божиим и приводить в стройность собственную душу. А как же иначе?
Александр Раков этими свойствами наделён. Более того. Одна из заключительных глав-былинок повествует о том, как ему со второй попытки удалось добраться до скромной могилы великого старца на лондонском кладбище: «Мы прочитали заупокойную молитву, приложились к кресту и по длинной липовой аллее отправились в обратный путь. На душе было хорошо. Появилась надежда, что труды митрополита Антония на английской земле не пропадут даром».
Судя по упомянутой и весьма поучительной для сочинителей-постмодернистов басне, митрополит Антоний болел душой за Россию, за нашу духовную участь. Он понимал, что писательство – служение, постриг, а не блуд или бред. Осознаёт это в полной мере и Александр Раков, ратующий за возврат России в лоно православной культуры.
Юрий Помпеев,
профессор, доктор культурологии,
член Союза писателей России.
СПб., сентябрь, 2007
СЛОВО ЧИТАТЕЛЯ
«Здравствуйте, Александр Григорьевич!
Долго не решалась, но сегодня все же пишу вам. Несколько лет назад я взяла в библиотеке вашу книжку «В ладошке Божией», прочитала, мне очень по¬нравилось; потом другую, вот название запямятовала. Недавно была в паломни¬ческой поездке, познакомилась с одним верующим. Поговорили о ваших книгах, и он посоветовал написать вам письмо не откладывая, как на сердце ляжет.
Мне 29 лет, к вере пришла пять лет назад перед серьезной хирургической операцией. На выставке «Православная Русь» искала ваши книги; мне подска¬зали, где расположен стенд вашей газеты. Купила «Былинки» и прочитала ее с огромным удовольствием. Была просто потрясена. Прочитала все другие ваши книги. Хотелось бы приобрести книги «В ладошке Божией», «Страницы души»; «Заветные узелки» и «Время странствования» переписала с вашего Интернет-сайта на дискету. Хотелось бы иметь в библиотеке и выпущенные редакцией че¬тыре книги о Святителе Николае.
С любовью выполнила вашу просьбу и записала имена ваших родителей р.Б.Веру и р.Б.Григория в помянник о упокоении их душ.
С уважением, Татиана, СПб»
«Уважаемый Александр Григорьевич!
Прочла вашу книгу «Страницы души», которую купила на православной вы¬ставке. Теперь у меня две ваши книги: «Былинки» и «Страницы души». Не знаю, как прочитать остальные книги, но верю, что они будут в моих руках.
Сначала тянула время, не приступая к чтению, откладывала удовольствие насладиться этими маленькими родничками-«былинками». Каждая записка застав¬ляет задуматься, примерить на себя, поразмышлять и что-то взять себе на вооружение.
Почти в каждой «былинке» есть ваше покаяние перед читателем, всенарод¬ное покаяние; не каждый способен на такое, во всяком случае, у меня не хва¬тило бы духу. Каяться на исповеди батюшке – одно, а всенародно – совсем другое. Вы смелый.
Кое-кто обижается на вас за грубость, это в вас есть, но мне кажется, что эта резкость – ваша самозащита; вы отходчивый человек с доброй душой.
Прочла, как вы подростком убили кота, и разревелась: вспомнила, как будучи ребенком, утопила котенка. Он кричал, плакал, но когда я вернулась к пруду, его на поверхности уже не было. Теперь всю жизнь казню себя за этот поступок. Исповедовалась батюшке, стало чуть легче, но не совсем – наверное, Господь еще не простил.
ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ
«Нельзя! Ко мне! Назад!..» Не сберегли, однако –
Семь черненьких щенят нам родила собака.
Топила я щенков вот этими руками.
Ведро, вода, чулок. В чулке – щенок и камень.
Так нужно, только так. Не оставлять дворняжек -
Им хуже всех собак. Удел бедняжек тяжек.
Хорошеньким щенком потешатся немного
И выбросят потом. И заведут бульдога.
Последний… Он молчком пристраивался снизу,
Набухан молочком, за семерых облизан.
Как жаль, что не бульдог, «Гулять пора! Светает».
Ошейник, поводок и наша ложь святая.
Собака не шутя безумствовала в лифте:
«О, где мое дитя! Отдайте, не губите!»
… Собака смотрит вниз. А мы пред нею плачем.
Как облако повис щемящий писк щенячий.
Сил не было терпеть. Соски ее опухли.
Забыла все теперь среди костей на кухне.
Живется ей легко. И только писк похожий,
Услышанный мельком, всегда ее тревожит.
Зоя Эзрохи, СПб
Спасибо за ваши книги. На дочь свою не обижайтесь: придет время – она все поймет; главное, чтобы она знала, что она в вашем сердце.
Очень люблю ваши газеты, особенно «Православный Санкт-Петербург» и «Правило веры». Читаю от корки до корки и отношу родственникам.
Еще раз благодарю за ваш труд, будьте здоровы, душевного вам равновесия и согласия с самим собой.
Нина Михайловна Васильева»
«… А читателям вы нужны, Александр Григорьевич. Мне трудно судить, как вам даются книги, но люди ждут и читают их, ждут и читают ваши газеты – пусть и выходящие небольшим тиражом. В каком-то интервью из больницы было сравнение газеты «Православный Санкт-Петербург» с «Московским комсомольцем» - «МК» валяется на полу, а «Православный СПб» больные передавали из палаты в палату. Так что не в тираже дело. Я, в подражание вам, даже нашел стихотворение:
Ходила книга по больнице
в помятой, старенькой обложке.
В ней на рассвете пели птицы,
звенели у берез сережки.
В ней лес шумел, грустило поле,
цвела под ливнями трава.
И сердце трогали до боли
простые русские слова.
И я от этих светлых песен
как бы почувствовал весну –
с больничной койки ноги свесил,
шатаясь, подошел к окну.
В мое окно снега смотрели.
Но для меня, белым-бела,
как будто бы на самом деле
в тот день черемуха цвела.
Евгений Петров
Вы говорите людям – просто и сердечно – о главном. К тому же это ваш собственный, выстраданный вами опыт. Вы пытаетесь понять самого себя – и читатель вместе с вами задумывается о себе, о своей жизни, о ее смысле. Так вы помогли мне, и не мне одной. Понимаю ли я вас? Кажется, понимаю, во всяком случае, стараюсь понять.
Держитесь, Александр Григорьевич, не забывайте, что люди ценят вас, многие любят и молятся за вас. Да поможет вам Бог!
Ольга».
«Уважаемый Александр Григорьевич!
Прочитал вашу книгу «Былинки». Книга замечательная – прежде всего открытостью автора. Никаких фигур умолчания. Какой он есть, Александр Григорьевич, такой он и в книге – со всеми его недостатками и движениями души. И зря кто-то сравнивал вашу манеру с Розановым: у Розанова – профессорский шик, взгляд немного сверху вниз, изложение с апломбом. Вы иной раз тоже впадаете в безапелляционность, но это вас портит, потому что чуждо. Ваши «былинки» ценны именно тем, что вы – человек сомневающийся, не отлитый в бронзу.
Читая вашу книгу, словно оказываешься внутри жизненных перипетий человека искренне верующего, воцерковленного, но в силу необходимости большую часть времени расходующего вне церковной ограды. А такие переживания остро необходимы в наше время…
Андрей Карпов, культуролог, поэт, Москва
«Об Александре Ракове»
Вот книга. А где-то за кадром
Исписана плотно тетрадь.
И все же его, Александра,
Писателем мало назвать.
Он ручкой размашисто движет
По линиям прожитых лет…
Не верьте ему, он не пишет –
Он душу выводит на Свет.
Татьяна Шорохова, СПб
«КАЖДЫЙ ИМЕЕТ СВОЕ ДАРОВАНИЕ ОТ БОГА»(1 Кор.7,7)
Внаклонку, кряхтя и мучаясь, медленно завязываю ботинок.
- Да ты к шестидесяти годам даже шнурки не научился завязывать! – всплескивает руками жена и рвется научить правильно, видимо, забывая, что я человек упрямый и с толку меня сбить трудно. Эх, если бы только шнурки! Я не посадил ни одного дерева, не лажу с топором и другими приспособлениями; огромное число деревьев остается для меня загадкой, а о животных и птицах нечего и говорить.
Поэзия названий цветов, деревьев, трав… Я раньше по поляне шел, голову задрав. Я с именами древними был шапочно знаком: деревья звал деревьями, цветок я звал цветком. Был прав великий гений, цветам название дав: в отечестве растений нет безымянных трав. Георгий Кондаков.
Заблудившись в лесу, я пропаду точно, не сумев даже со спичками разжечь на ветру костер; не разберу стороны света, хотя помню, что мох должен расти с южной стороны дерева. Да и что мне это даст, если я не знаю, в какую сторону идти? Есть сыроежки сырыми пусть другие пытаются, а на ягодах выжить не удастся. Залезть на дерево я не смогу по причине наличия живота и общей физической слабости, свойственной горожанам, да если заберусь, спускаться вниз без подсказки намного труднее. Можно, конечно, брести одной из безчисленных тропинок, но однажды тропка завела меня в гиблое болото.
Твое дитя, природа, я так и слеп, и глух, и непростительно безпечен. Твой воздух пью, ем твой тяжелый хлеб, а отдавать пока мне, право, нечем. Валерий Черкесов.
Еще можно кричать – в лесу это не запрещается, но ответом послужит рассерженый птичий гам. А если люди услышат, так слова-то не разобрать, а перекликаться принято, чтобы не заблудиться. Ну, кричит себе грибник, и пусть кричит: когда надоест, сам замолкнет.
Тогда я соберу все оставшееся мужество и начну рассуждать логически: когда я заходил в лес, солнце было чуть слева, сейчас оно сзади. Ну-ка, вспомни, как тебя учили по часам определять направление. Минутную стрелку направить на солнце, а часовую – куда? Эх, зря я тогда не слушал внимательно. Так! Не дрейфь! Есть два пути: сидеть на пеньке и ждать, пока кто-нибудь не наткнется (на охладевший труп?!), тьфу, мысли какие лезут; или идти куда глаза глядят, пока не выйдешь к людям.
Это же XXI век, навигационные спутники летают, координаты до метра определят… Опять понесло не в ту степь. Причем здесь спутники? Ты что, Федор Конюхов, в одиночку переплывающий океан? Это же Ленинградская область, голова садовая! Услышу шум электрички – никаких компасов не потребуется. Вот корзинка тяжелая – набрал грибочков, будь они… Вывалю-ка я их под кусточек, на другой год новые вырастут. Вот ведь невезуха…
А я хотел поработать сегодня, да и поесть не мешает… Полез в карман, а там сухарик давно залежанный дожидается. Только хруст пошел – и нет сухарика. А что там еще, какое-то продолговатое лежит? Мама родная! Это же мобильник! Да я сейчас позвоню 112, 911, 01, 02, жене, скорой помощи и ветеринарной службе. Их долг – помочь человеку в беде! Но сначала – жене: вдруг батарейка разрядится, пусть будет в курсе, что муж ни за грош пропадает. Дрожащими от волнения пальцами набираю номер. Гудки гу-гу-гу… гу-гу… тоже мне, гуси-лебеди, человек погибает, понимаешь, а родная жена не удосужится трубку взять. Гу-гу…
- Саша, ты где пропадаешь? – наконец отозвалась жена.
- Лера, - закричал я, - заблудился я, в глухомань попал, не чаю, как выбраться. Поднимай людей, вертолеты, МЧС, армию, ищите меня, пока я от голода и болезней не погиб безвозвратно! Ау-у-у!..
- А почему я твой голос даже без трубки слышу? - удивилась жена. – И добавила: - Да и вижу я тебя на опушке, прямо напротив дачи.
Я поглядел сквозь деревья и увидел до боли родной желтый домик; до него было рукой подать. Ах, лукавый, крутишь православных людей почем зря – и рысью побежал домой, в тепло, к родной жене и жареной картошке. А грибы уж как-нибудь в другой раз…
Горожане
Из землепашеской глуши когда-то вышли горожане: и псковичи, и осташи,
и калужане. И в историческом вчера, у деревенской колыбели, мы были чудо-мастера, мы все умели: сложить очаг, тачать сапог, ковать ножи, плести мерёжу, поставить сруб, испечь пирог, добыть рогожу. А мой теперешний удел? Скот не пасу, не жну, не сею, добротных пращуровых дел не разумею. Стреножить лошадь? Не берусь. Жене не выстругаю скалку. Зарезать борова? Боюсь. Его мне жалко. Я не могу запрячь коня, ходить пешком я не желаю – как Митрофанушку меня везут в трамвае. Я вечно путаюсь в родне: кто свату зять, кто тестю деверь. Не разобраться ночью мне, где юг, где север… Но город сам – не лыком шит. От спутников до женских бусин все может город, все решит, во всем искусен. В деревне прежде, не спеша, дерюгу ткали, дуги гнули, а вот блоху ковал Левша во граде – Туле. Но так и хочется порой – не по нужде, по доброй воле – взять и простецким топором набрать мозолей, солому скирдовать в жнитво в охотку, весело-удало, и чтобы к вечеру всего тебя ломало. Но скуден времени запас, а потому мозоли редки, и я прошу: почаще в нас бунтуйте, предки! Александр Гевелинг.
«КОМУ ДАНО МНОГО, МНОГО И ПОТРЕБУЕТСЯ»(Лк.12,48)
«Поэзия: греч. «создаю, творю» и проза – от латинского prorsa – «прямая, простая» - две формы искусства слова, которые внешне отличаются строением речи художественной: в поэзии речь отчетливо делится на соразмерные отрезки – стихи; в прозе – движется сплошным потоком, прерываясь лишь присущими любой речи паузами в конце предложений», - объясняет термины V том Краткой Литературной Энциклопедияи 1968 года.
Я не знаю, что такое поэзия, я просто люблю ее – и все. И разбирать по частям, как ребенок разбирает по частям любимую игрушку, – не хочу и не буду.
Поэзия – связь Неба с землей, грязного с чистым, низкого с возвышенным, человека с Богом. Сколько бы ни говорили о стихах, размерах и рифмах вне поэзии, ничего не становится ясно, только затуманивает голову. Быть поэтом – дар Божий, дар редкий, порой нежданный и внешне ничем не выслуженный. Льются стихи – откуда? Но если ты принял дар всерьез – потом и кровью, и безсонными ночами отольются тебе рифмованные строчки, а жизнь превратиться в сладкую мучительную муку. И эту жизнь надо положить на то, чтобы твои стихи стали вливаться в других людей, тревожить, успокаивать и изменять к лучшему их души.
Поэзия – это… нет, я не знаю, что такое поэзия…
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Как будто бы
Теплого лучика нить
Легла на сердце
Проталинкою.
Висит объявление:
«Не надо сорить,
У нас уборщица
Старенькая».
Александр Люкин