Отрывок из части 9 романа "Чужие письма"
Руководителю бюро переводов, в котором работала Маринка, товарищу Ветренко, коммунисту до мозга костей, конечно, всё происходящее в стране ужасно не нравилось: не надо было выносить сор из коммунистической избы на всеобщее обозрение, причём, не только в своей стране, а во всем мире. Да, признавался он, были перекосы, были ошибки в их славном деле строительства светлого будущего для всех – заметьте! – граждан страны, но верные делу партии коммунисты их сами же и обнаруживали, разбирали, осуждали, пресекали, виновных всегда наказывали, даже из партии исключали - в семье не без урода.
Человеком этот Ветренко был хоть и честолюбивым, стремящимся к видному положению как на службе, так и в обществе, не брезгующим при этом сомнительными средствами, однако не монстром каким-то (может, просто времена партийных злыдней уже прошли), в зависимости от ситуации мог быть даже душевным, предстать перед подчиненными эдаким добродушным старшим товарищем, отцом родным, искренне радеющим о своих детях, снисходительно относящимся к идеологической незрелости молодёжи, поэтому Маринка порой не стеснялась при нём высказывать свои более чем резкие суждения в адрес коммунистов.
В то утро 19 августа 1991 года Маринке не удалось перед работой ни радио послушать, ни телевизор посмотреть. В цехе, в котором работал её муж, шёл ремонт, и тот дневал и ночевал там, поэтому Маринке надо было всё делать самой: приготовить завтрак для детей, поднять их с постели, накормить, собрать и отправить в летний лагерь при школе. Словом, времени на утренние новости совсем не оставалось, и на рабочее место она заявилась в полном неведении относительно того, что происходило в стране.
В бюро Марина зашла одновременно с Шавриной, дамой лет под пятьдесят с весьма оригинальным образом мышления. Например, в переводческом бюро Шаврина занималась в основном делопроизводством, так как иностранными языками совершенно не владела, а зарплату требовала такую же, как у переводчиков, если не больше, обосновывая право на это настолько просто, что своими бесхитростными аргументами доводила сотрудников бюро до неописуемого «блаженства». «У вас же, - обращалась она к переводчикам, - способности к языкам, поэтому они вам и даются легко, без особого труда. За что же тут надбавка к зарплате полагается? Несправедливо! У нас в стране платят за труд!»
Помимо всех прочих своих «заслуг», Шаврина была ещё и чрезвычайно активной общественницей. Одним из самых ответственных заданий по этой линии её деятельности был сбор членских взносов с коммунистов партгруппы администрации завода. Благодаря своей общественной активности, эта дама знала всегда не только все заводские, но также и городские новости и сплетни. За время рабочего дня она успевала обойти с десяток различных кабинетов и почесать язык с самыми разными людьми.
Так вот, вошли Марина и Шаврина тем утром вместе в бюро и сразу же переглянулись между собой - почувствовали, что-то произошло, только пока непонятно – хорошее или плохое.
Ветренко прямо-таки светился, сиял, как начищенный до блеска самовар, даже помолодел вроде: подтянутый, спинка прямехонькая, пишущая ручка в руках вертится-крутится, мелькает по-деловому, на вошедших взглянул – рублем одарил. Как будто подменили человека, подумала Маринка. Куда только подевались присущие ему в последнее время вялость, безразличие, раздражительность, причиной которых было недавнее понижение его в должности – из заместителя директора по кадрам в начальники переводческого бюро. Сегодня перед подчиненными сидел боец, рвущийся в бой... Нет, командир, не прячущийся за спины бойцов.
За столом, что поближе к начальнику, сидел тоже какой-то сам не свой, слишком уж торжественный и даже, как показалось Марине, слегка раздувшийся от важности переводчик Козловский, которому, как единственному мужчине в отделе, начальник явно покровительствовал, поэтому у обоих всегда была единая точка зрения буквально на всё.
Напротив же Козловского сидела, как в воду опущенная, Ада Ненашина – ну, полная противоположность излучающим уверенность победы мужчинам. Она лишь молча подняла на вошедших глаза... Как у затравленного зверя, подумала Маринка. Её сердце ёкнуло: что-то очень нехорошее произошло...
Обычно Ада что-нибудь брякала в ответ на приветствие коллег, язвительное или безобидное, в зависисмости от настроения, типа: «Скажите на милость, зачем нашим мужчинам публичные дома, если в автобусе или трамвае в час-пик они запросто могут облапать и потереться о стольких женщин?!» или, обращаясь к Шавриной, энергично вкатывавшейся утром в кабинет: «Вас явно зарядил сегодня Кашпировский!»
Но от Адиного взгляда утром 19 августа у Маринки мурашки по телу поползли - в нём была крайняя безнадежность, а также, что особенно сразило её, - жуткий, панический страх...
- Что случилось? – наконец-то взяла себя в руки Марина.
- Вы разве не слушали сегодняшние новости? – в голосе Ветренко чувствовались нотки презрительно начальственного превосходства (я начальник, ты дурак), чего он после понижения в должности тщательно старался избегать, особенно с Мариной, женщиной трудолюбивой, чрезвычайно ответственной и самостоятельной, не нуждающейся в начальственных назиданиях и поучениях и явно не терпящей их, о чём и дала понять шефу с первых дней работы в бюро.
- Вот сегодня – уж простите великодушно - как раз и не получилось, - с язвинкой парировала Марина. Её всегда раздражало, когда люди на прямо и четко поставленный вопрос отвечали встречным вопросом или начинали свою речь издалека, важничали, темнили, тянули. – С маленькими детьми, если помните, бывают проблемы. Так что же все-таки, если это, конечно, не секрет государственной важности, произошло?
- Руководство партии приняло очень важное решение, - начал Ветренко серьёзно, как на партийном собрании.
- По улучшению экономической ситуации в стране? – перебила Маринка, облегченно вздохнув. – Так давно пора.
- И это тоже, - продолжал Ветренко важно, укоризненно взглянув на прервавшую его подчиненную. – Организован «Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР».
- Ну, это уж, по-моему, слишком, - опять не утерпела и вставила своё слово Маринка.
- Горбачёв отстранен от власти, - проигнорировал Ветренко её замечание. – Доигрался! Столько предстоит работы, чтобы исправить то, что он успел натворить за эти несколько лет! Ну, теперь-то наведём порядок в стране!
- А что ж Вы, коммунисты, при Горбачёве ничего не делали? Кто Вам мешал наводить и поддерживать порядок в стране? Один Горбачёв был помехой, что ли? Так боялись Вы все одного человека?! – нарочито удивлённо вскинула брови Марина. - Ответственности Вы всегда боялись - вот чего! О сохранности своей шкуры думали, о том, как бы получше выслужиться, место теплое не потерять... – начала горячиться она.
- Вы, Марина Геннадьевна, попридержите язык-то, попридержите. Распустились тут многие в эту перестройку! - брови начальника сдвинулись зловеще к переносице.
- Более семидесяти лет только и делали, что придерживали язык. Неужели опять прежние времена возвращаются?! – не выдержала-таки и вступила в разговор Ада Ненашева.
Ада появилась в коллективе переводчиков не так давно, чуть больше года назад. Пока сотрудники бюро не узнали её историю, недоумевали, почему такая блестящая переводчица английского языка да ещё и такой завидной наружности молодая женщина променяла Москву на провинцию. Ада закончила филологический факультет Санкт-Петербургского (тогда еще Ленинградского) госуниверситета с отличием, после чего сразу же перебралась в столицу...
Росла она в семье среднего уровня коммунистов со строжайими моральными устоями. В первую очередь девочки (у Ады была старшая сестра) должны были «учиться, учиться и ещё раз учиться», как завещал «великий» Ленин, причём только на отлично, уважать и во всем слушаться родителей, всегда и везде блюсти свою и их честь, до самого окончания школы приходить домой не позже десяти часов вечера... Поэтому Ада втайне мечтала побыстрее вырваться из дома, стать, наконец, самостоятельной и жить в своё удовольствие, не забывая, конечно, и о родных.
В первый же день своего пребывания в Ленинграде она познакомилась с молодым человеком, студентом-старшекурсником того же филологического факультета. Ада сидела на скамеечке перед институтом, погрузившись в приятные размышления о своей новой жизни без строгого присмотра родителей, о свободе и связанными с ней выгодами и удовольствиями, как вдруг услышала над ухом: «Первый раз встречаю девушку с ненакрашенными ногтями. Откуда явилось такое исключение из правил, из какой такой стороны занесло его в наш достославный город на Неве?» Подняла глаза и обомлела... Перед ней стоял такой весь из себя стильный молодой человек – у Ады аж дух захватило – и с самоуверенной усмешкой хозяина положения в упор разглядывал растерявшуюся девушку-провинциалочку, явно довольный произведенным впечатлением. В тот же самый вечер, без излишних колебаний и внутренних мучений, она ему и отдалась.
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ ЧАСТИ 9 И РОМАНА "ЧУЖИЕ ПИСЬМА" МОЖНО ПРОЧИТАТЬ ЗДЕСЬ: http://proza.ru/avtor/innamaschenko