Что рассказать про этот день, про Волгу, скованную ветром, и про обледеневший борт рассерженного «Метеора»?
Нас было мало там, внутри, в железном ящике, спешившем к причальной стенке. Пили пиво, холодное, как все вокруг, лениво спорили, и эхом в нас отдавалась дрожь мотора, и знали, что чудес не будет, осенних маленьких чудес. Они остались там, за бортом, где Волга, скованная ветром, держала на своей ладони обледеневший «Метеор», где в глубине дрожали рыбы, и масляные пятна нефти под ветром жили неподвижно, не замечая цепких волн.
Но мы-то были там, внутри…
И только шальная женщина-матрос, в своей промасленной тужурке, на волю вырвалась, и молча мы поглядели на нее.
И пили пиво.
И чего-то всё время ждали. Наконец, рванув холодное железо, она вошла. И протянула свои тяжелые ладони, обветренные дочерна.
«Глядите, снег!» - она сказала, и шарик с острыми краями подбросила, и уронила, и наступила на него.
И лишь один хмельной попутчик к ней подошел, обнял за плечи, и, наклонившись слишком близко, ей долго что-то говорил.
Она смеялась, и краснела, и вздрагивала в такт мотору.
И больше никаких событий в то утро не произошло.
1976